Право, Гораций не зря утверждал: «Когда суть дела обдумана заранее, слова приходят сами собой!»[57]
На этом и покончим с обработкой материала.
Представим себе: руки у журналиста чешутся, бумага стонет от нетерпения, материал истомился — можно начинать писать!
Но начну с неожиданного и откровенного признания: ненавижу письменный стол! У поляков есть пословица, в переводе звучащая примерно так: «По вдохновению пишут одни графоманы, настоящие литераторы пишут за деньги». Я бы и за деньги не писал, если бы это было возможно. Так уж устроен.
Лично для меня — истинная мука (даже если перо — клавиатура компьютера) брать в руки перо. От мысли, что рано или поздно придется это делать, я содрогаюсь, как от удара током.
Какое счастье, что существует этап обработки материала: до письма еще вроде бы далеко, и можно заставить себя разобраться в блокнотах. Не более. Всего лишь почитать. Кое-что перепечатать. Чуть-чуть подумать. Самую малость… Именно на этот период и приходится раскачка. Постепенно втягиваясь, через час, через три часа, через сутки погружаешься в работу и вдруг обнаруживаешь себя в плену, и уже ничто не может оторвать от некогда ненавистного письменного стола. Запой! Материал — как на ладони. План — верная и крепкая веревочка к цели. Можно «строчить»!
И вот тут-то возникает пресловутая проблема первого абзаца. Танталовы муки! Уж очень редки случаи, когда первый абзац дается без боя, без трепки нервов, без сомнений и поисков, легко и естественно. Сколько иронически-грустных советов приходится выслушивать нашему брату по этому поводу: «Что может быть проще: начинай сразу со второго абзаца!» «Пиши первый, потом второй, а первый спокойно вычеркивай!» и т. д.
Помню, когда я был на военных сборах в авиационной школе, в один прекрасный день, как и мои товарищи по эскадрилье, решил доверить свою жизнь кусочку мануфактуры, то есть парашюту, инструктор серьезно сказал нам, уже готовым к прыжку и стоящим у самолета: «Главное, без волнений. Если не откроется основной парашют, открывайте запасной. Не откроется запасной, тоже не беда: придете на склад, я вам обменяю оба».
Первый абзац довольно часто «не открывается».
Тому, полагаю, несколько причин, и прежде всего психологическая-престижная. Дело в том, что молодые журналисты, как, впрочем, и уже вкусившие успех на газетном поприще, хотят приобрести (или не потерять) реноме маститых. Это понятно: кто не заботится о своем престиже, тем более творческом? Но нередко возникает страх: а вдруг читатель, пробежав глазами первые строки очерка, отложит газету в сторону? Видите ли, скучно ему покажется! Это значит — провал?! Не-е-ет, надо как-то заставить его читать дальше, взять за «живое»! Чем-нибудь ошарашить!
И начинаются мучительные поиски интригующего начала — мучительные потому, что они, как правило, совершенно неорганичны теме очерка. Например: «Над городом уже спускались сумерки, когда вдруг странная тень мелькнула в свете уличного фонаря. Чей-то голос позвал: „Тонька, это ты?“ И сердце Антонины сжалось от дурного предчувствия…» Написав такое, молодой журналист обычно ставит жгучее многоточие (за которым чаще скрывается не мысль, а безмыслие) и впадает в уныние: ах, плохо, ах, глупо, и все равно редактор сократит, и что-то надо взамен придумывать! А все потому, что героиня очерка «Тонька» заводской рационализатор, передовая женщина, и торопится она домой после заседания БРИЗа, где принималось ее очередное рацпредложение, а дурное предчувствие у нее оттого, что муж-алкоголик опять будет ревновать к изобретателю Клейменову.
Еще пример. «Что вы наделали! — воскликнул Мохов, схватившись двумя руками за голову. — Теперь меня задавят!» И он, нетвердо ступая, пошел прочь… Расшифровываю: Мохов — прораб, а «наделала» на его участке передовая бригада, выполнив норму на 140 %, и теперь Мохова «задавят», увеличив производственный план очередного квартала.
И еще пример, последний: «Нет, просто не укладывается в голове, не могу поверить, что такое возможно, да еще в наше время, мне кажется, это сон, какое-то кошмарное наваждение, но это так, это случилось, от этого не уйти…» Что случилось?! Что не укладывается в голове журналиста? Что кажется ему кошмарным наваждением, да еще «в наше время»?! Муж оставил жену с ребенком и подал в суд на раздел жилплощади. Ни больше ни меньше.
Я мог бы бесконечно долго цитировать «жутко» интригующие начала банальнейших по своей сути очерков, но довольно — тенденция ясна. Кстати, будем считать, что примеры я выдумал из головы, — зачем обижать коллег, тем более что я сам далеко от них не ушел? Однако опытные и в некотором роде маститые журналисты, тоже переболевшие в молодости «потрясными началами», спокойно отказываются от них и, между прочим, живут не тужат. И реноме свое не теряют, и пользуются неизменным успехом у читателя. Они давно уже поняли, что, во-первых, современный читатель если и «клюет» на интригу, то очень скоро ее раскусывает, и тогда нет предела его раздражению. Они знают, кроме того, что многие начинают читать газетные материалы не с первого абзаца, а с подписи и, если видят знакомую фамилию, уже зарекомендовавшего себя автора, прочитывают все от корки до корки, хотя бы материал начинался так:
«Земля помогает нам понять самих себя, как не помогут никакие книги. Ибо земля нам сопротивляется. Человек познает себя в борьбе с препятствиями. Но для борьбы ему нужны орудия. Нужен рубанок или плуг. Крестьянин, возделывая свое поле, мало-помалу вырывает у природы разгадку иных ее тайн и добывает всеобщую истину. Так и самолет — орудие, которое прокладывает воздушные пути, — приобщает человека к вечным вопросам».
Не станет ли кое-кому скучновато? Не появится ли сомнение: читать или не читать? Ну что же, надо бросить взгляд на имя автора и название вещи: «Планета людей». Антуан де Сент-Экзюпери. Так будем читать дальше?
Наконец, в-третьих, истые профессионалы убедились, что все же есть «крючки», на которые охотно «клюет» читатель: он ловится на мысль, органически соответствующую теме повествования, и на информацию, дающую повод для размышлений и способную возбудить его интерес.
Вот первые строки нескольких произведений:
«Человечество не хочет жить без великих людей: в ту неделю, когда умер Микеланджело, родился Галилео Галилей».
(Голованов Я. Этюды об ученых. М., 1970. С. 41)
«„Настоящий летчик-испытатель должен свободно летать на всем, что только может летать, и с некоторым трудом на том, что, вообще-то говоря, летать не может“. Это изречение, давно ставшее в авиации классическим, принадлежит летчику-испытателю Сергею Александровичу Корзинщикову».
(Галлай М., Третье измерение. М., 1973. С. 9)
«Несколько лет назад мне довелось участвовать в обследовании большой группы школьников. Из них многие были нездоровы. Заболевания — от рефракции глаз и кишечно-желудочных до сердечно-сосудистых и нервных, и это — начиная с пятого класса».
(Азаров Ю. Учиться, чтобы учить // Новый мир. 1987. № 4)
«За долгие годы поездок по стране в памяти отложился большой слоистый пирог. На многое сейчас смотрится по-иному, нежели смотрелось тогда, в моменты свершений. Именно так приобретается объемность нашего знания времени».
(Злобин А. Любой ценой // Новый мир. 1987. № 3)
«Когда мы были уже хорошо знакомы, я спросил, не унизительно ли это обслуживать? „Как посмотреть, — ответил он. — Вот я вас обслужу, а после приду домой, раскрою 'Известия' — и вы меня будете обслуживать. Все мы друг другу служим“. Тут я понял, что буду о нем писать».
(Аграновский А. А лес растет. М., 1972)
«Людей какой профессии больше всего на свете? Молва гласит: врачей. А вот статистика всех времен буквально вопиет против этого утверждения».
(Зюзюкин И. // Комсомольская правда. 1968. 3 марта).
Обратите внимание, слова-то какие скучные: «обслуживать», «статистика», «объемность знания», «группа школьников», «изречение»… Но не боятся этого авторы, не прибегают к мнимо спасительным «вдруг» и «однажды ночью» — спокойно и неторопливо развивают свои мысли, уверенные в том, что читателю не будет скучно и он дойдет до конца.
Но хватит примеров. «У кого тощее тело, — писал М. Монтень, — тот напяливает на себя много одежек; у кого скудная мысль, тот раздувает ее словами!»[58] Даже известные литераторы, уже имеющие в качестве визитной карточки Имя, и то, уверен, сомневаются в том, что читатель ими навсегда завоеван. Имя — не индульгенция на вечную и прочную читательскую любовь. Один, без мыслей очерк, да еще с нелепым интригующим началом, второй, третий — и рассерженный читатель сделает переоценку ценностей. Пожизненно присваивается только худая слава, добрую надо постоянно подтверждать. Чем? Делами, мыслью, и еще раз мыслью!
