Валентин Моисеев - Как я был «южнокорейским шпионом»

В Москве Чо Сон У жил без семьи, поскольку его жена, учившаяся в свое время в Венской консерватории, преподавала вокал в одном из сеульских университетов и не хотела бросать работу, а десятилетняя дочь с очень поэтичным именем Ын Бель – Серебряная Звезда – постигала в Сеуле азы игры на виолончели. Ситуация знакомая многим, выезжающим по роду службы в длительные командировки. Тем более что в качестве жилья южнокорейцам была определена гостиница «Международная» – не самое удобное место для семейной жизни.

Когда госпожа Чо с дочерью приехали на короткое время в Москву, я пригласил все их семейство к себе домой, где наши жены и дети познакомились.

В конце 1991 года или в самом начале 1992 года Чо Сон У закончил командировку и улетел в Сеул. Вместе с советником управления кореистом Валерием Ермоловым мы сочли возможным и нужным приехать на аэродром, чтобы проводить его. Этот жест был должным образом оценен Чо Сон У.

Накануне отъезда он вписал в мою записную книжку свой домашний адрес и телефон со словами, что как кореист я рано или поздно, мол, окажусь в Сеуле.

– Звоните, встретимся, поговорим, выпьем.

Хотя последнее было сказано для красного словца, поскольку, как и большинство корейцев, Чо был весьма равнодушен к алкоголю.

Эта потертая от длительного использования записная книжка была изъята у меня при обыске дома, но осталась без процессуального осмотра и внимания, хотя, например, все записи на корейском языке, сделанные мною на перекидном календаре в рабочем кабинете, тщательно исследовались. Эта запись не укладывалась в версию следствия. Оно все время пыталось доказать, что я скрывал свое знакомство с Чо Сон У, встречался с ним тайно, на конспиративных квартирах, адреса которых, конечно же, записаны в шифрблокнотах и тщательно скрываются. К тому же в записной книжке были записаны адреса и телефоны и других моих многочисленных южнокорейских знакомых.

Между тем истекало уже три года после моего возвращения из последней командировки, и неизбежно вставал вопрос о новой поездке. К ней весьма ощутимо подталкивало и материальное положение, поскольку зарплаты в центральном аппарате МИДа не хватало даже на пропитание, которое к тому же в то время можно было достать только по продовольственным талонам и так называемым визитным карточкам. Да и работа в МИДе в конце 1991 – начале 1992 года представляла собой малоинтересное занятие, поскольку пришедшие к руководству министерством новые люди, в частности на дальневосточном и корейском направлении, решили, что дипломатия началась только с них.

Многие кадровые сотрудники МИДа в конце 80-х – начале 90-х годов уволились и ушли работать в нарождающиеся российские коммерческие структуры и иностранные компании и организации. Некоторые даже делали это не возвращаясь из командировок, непосредственно в странах, где они работали. Мидовцы с их знаниями и опытом были востребованы. Предложения на этот счет поступали и ко мне. И один раз, правда, несколько позже, уже в 1995 году, я, далеко не будучи уверенным в правильности своего шага, уж было согласился, соблазнившись высокой зарплатой, на порядок превышающей, как мне сказали «для начала», оклад посла и уж совсем не сопоставимой с моей зарплатой в центральном аппарате. Жена и дочь были «за», и я написал заявление об увольнении, с которым и пошел советоваться к замминистра А. Н. Панову. Выслушав и поинтересовавшись предлагаемой зарплатой, Александр Николаевич сказал, что в целом понимает меня, препятствовать увольнению не будет, хотя и сожалеет, и все оставляет на мое решение.

Директор департамента Женя Афанасьев, которому я принес заявление на подпись, прочитав его, со словами «Ты что, Валя!» покрутил пальцем у виска и растерянно посмотрел на меня как на умалишенного. Этого оказалось достаточно, чтобы все мои сомнения рассеялись, и я забрал у него заявление и больше никогда к этому вопросу не возвращался. Интерес к работе, которой я посвятил всю свою жизнь и от которой всегда получал настоящее удовлетворение, перевесил все остальное. Мы даже поссорились с приятелем, который, несмотря ни на что, настойчиво продолжал перетаскивать меня в эту, ныне достаточно известную и процветающую, коммерческую организацию.

Домашние восприняли мое отступление без восторга. Причем уверен, не по причине денег: жили мы без особых излишеств, но все необходимое у нас было. Женская интуиция, видимо, позволяла им видеть дальше и подсказывала, что я не прав.

После развала СССР все сотрудники союзного МИДа были уволены, и желающим был предложено подать заявление о приеме на работу в МИД России. Отбором кадров и их должностным тасованием занимались сотрудники российского министерства. Оно значительно усилило свою деятельность после принятия Россией декларации о независимости.

Несмотря на все плюсы, подталкивающие к работе за рубежом, отправляться, однако, в Пхеньян после в общей сложности 12-летнего там пребывания, очень не хотелось. Альтернативой ему был Сеул, где я успел уже побывать дважды в краткосрочных командировках и оценить новые по сравнению с предыдущим опытом возможности для работы. Но там не было должности советника.

Выход был найден после того, как послом в Республике Корее был назначен Панов – профессиональный дипломат-востоковед и, на мой взгляд, очень порядочный человек. Я отправлялся в Сеул с понижением в должности – первым секретарем по бухгалтерским и кадровым документам, но с паспортом советника посольства, что обеспечивало соответствующий статус, под твердое обещание в самое ближайшее время «пробить» еще одну должность советника в посольстве для меня персонально. Так оно и произошло: уехав в Сеул в июне 1992 года, в декабре я уже был полноценным советником.

Наши отношения с Южной Кореей набирали обороты. В совсем еще новом посольстве – полноценные дипотношения были установлены только в конце 1989 года – работы было много, а сотрудников мало. Мне, как и планировалось еще в Москве, был поручен весь экономический блок как двусторонних связей, так и страноведческий. Стремление к экономическому сотрудничеству с обеих сторон било через край. Корейские предприниматели были в эйфории перед открывшимися возможностями российского рынка, готовы были встречаться и говорить на тему возможного сотрудничества ежедневно. Зачастую они просто звонили или приходили в посольство, настаивая на беседе и встрече с экономическим советником. Россия, русские – все, что связано с этим, было в моде после десятилетий проклятий в адрес нашей страны. Порой казалось, что корейцы стоят в очереди, чтобы пригласить кого-то из российских дипломатов вместе пообедать или поужинать, осмотреть офис или предприятие. Отказываться от приглашений приходилось гораздо чаще, чем их принимать.

О том, что их надеждам на широкое сотрудничество с Россией не суждено реализоваться, корейцы поняли несколько позже. А в то время мы их оптимистично подбадривали: «Кто не рискует, тот не пьет шампанское». Шампанское, надо полагать, корейцам удастся выпить не скоро.

При таком напряжении работать приходилось в едва приспособленных для этого условиях, при отсутствии прямой связи с Центром. Одновременно мне нужно было и обустраиваться в бытовом плане: искать квартиру, обзаводиться мебелью, автомобилем, решать другие вопросы быта, так как жена с дочерью остались в Москве.

Естественно, что в таком круговороте служебных и личных проблем, многочисленных новых знакомств о Чо Сон У забылось. Он сам неожиданно дал о себе знать осенью, позвонив в посольство. Как выяснилось, он узнал о моем пребывании в Сеуле от кого-то из своих знакомых из числа россиян, работающих или учившихся в городе. Подробно объяснив, как до него добраться, Чо Сон У пригласил меня в гости в ближайший выходной. Машины у меня тогда еще не было, и, договорившись с советником-посланником Лоэнгрином Ефимовичем Еременко, я отправился к нему домой на разъездной машине с посольским шофером.

Чо жил в многоквартирном кондоминиуме в небольшой – около 60 кв. м – квартире, обустроенной, как говорят корейцы, на американский лад. Это означает, что гостиная, кухня и прихожая совмещены, и это помещение меблировано в привычном нам виде в отличие от национального оформления жилища, не предусматривающего мебели в нашем понимании. Ничего лишнего, но есть все необходимое. Много книг на русском языке, на стенах – русские пейзажи, купленные в Измайлове, неизменные палехские шкатулки и матрешки – на полках. Впоследствии следователь потребовал, чтобы я не только описал эту квартиру, но и нарисовал ее схему.

С Чо жила старая и больная теща, которая на короткое время вышла из своей комнаты, чтобы поприветствовать гостя и, как мне было сказано, посмотреть на говорящего по-корейски русского коммуниста, долгое время жившего в Северной Корее. В навязанном ей представлении, зрелище, видимо, должно было быть страшным, ведь именно коммунисты раскололи страну и начали трехлетнюю братоубийственную войну.