- в Праге (пять: Русский юридический факультет, Педагогический институт, Институт сельскохозяйственной кооперации, Высшее училище техников путей сообщения, Русский институт коммерческих знаний);
- в Харбине (шесть: Юридический факультет, Политехнический институт, Институт восточных и коммерческих наук, Педагогический институт, Высшая богословская школа, Высшая медицинская школа; в 1934 г. был создан Институт Св. Владиміра, объединивший богословский, восточно-экономический и вновь созданный политехнический факультеты);
- в Париже (восемь: русские отделения при Парижском университете, Франко-Русский институт, Русский народный университет, Православный богословский институт, Русский коммерческий институт, Высший технический институт, Русский политехнический институт, Русская консерватория).
Успешно работали «Высшие военные курсы» в Париже и Белграде (под руководством ген. Н.Н. Головина, общепризнанного теоретика военной мысли, автора двух капитальных трудов: «Военные усилия России в Міровой войне» и «Российская контрреволюция в 1917-1918 гг.»); серьезные «Научные институты» в Белграде и Берлине (там институт был открыт в 1923 г. как учебное заведение, но из-за недостатка средств превратился в научное, просуществовав до 1931 г.). «Русские академические группы» имелись почти во всех крупных столицах, из которых Парижская и Пражская имели право присуждения ученых степеней. В Чехословакии широкую лекционно-просветительскую работу развернул Русский народный университет.
В числе стран, где русские нашли теплый прием, в эмигрантских мемуарах с особой благодарностью упоминаются Чехословакия (правительственные дотации; помощь комитета К.П. Крамаржа) и особенно – Сербия, помнившая о русской крови, пролитой за освобождение балканских славян во многих войнах.
Король Александр (1888-1934), получивший образование в России и прекрасно говоривший по-русски, ввел русских на равных правах в жизнь своей страны – Королевства Сербов, Хорватов и Словенцев. Русские офицеры продолжали носить свою форму, охотно принимались на государственную службу, сохранялись некоторые боевые части, служившие на охране границ. Гвардейский дивизион Собственного Его Величества Конвоя под командованием полк. А.И. Рогожина, работая на сахарном и лесопильном заводах, сохранял уклад воинской части до 1941 г. (и на этом, как мы увидим, его история не кончилась). На государственном содержании были три русских кадетских корпуса (позже объединившиеся в один) и другие учебные заведения, которым были предоставлены права соответствующих сербских школ. Русским студентам выдавались стипендии. Культурную и научную жизнь без русских было трудно себе представить: «...увидев в Югославии группу землемеров, вы могли без ошибки сразу заговорить по-русски, картографический институт в Белграде состоял почти сплошь из бывших русских штабных офицеров. Повсюду вы встречали русских железнодорожников, врачей, преподавателей»[39].
Как писал об этом И. Шмелев, на фоне всей Европы выделялась «Одна страна – не из великих держав! – одна христианская страна, былая малая Сербия», которая приняла русских изгнанников как православных братьев-славян и «явила высокий пример чести, братства, совести, благородства, исторической памяти и провидения грядущего...»[40]. Здесь сказалось и влияние сербского духовенства (особенно – патриарха Варнавы, воспитанника С.-Петербургской Духовной Академии). Югославия не признавала советскую власть вплоть до конца 1940 года – и никакие советские посольства не могли осложнять жизнь эмигрантам (как это бывало в других странах).
Таким образом, в православной Сербии, давшей приют и основной части русского зарубежного духовенства, и штабу ген. Врангеля – в начале 1920-х годов образовался национально-религиозный центр эмиграции. Но политически более активные, либеральные эмигранты имели более заметные культурные столицы: Берлин, Прагу и, разумеется, Париж.
Берлин, из-за близости к России, поначалу превратился в «проходной двор», через который эмигранты постепенно распределялись по другим странам. В 1919-1921 гг. в Германии насчитывалось 250.000-300.000 русских эмигрантов, в 1922-1923 гг. – около 600.000, из них 360.000 в Берлине[41].
В эти же годы по причине инфляции марки там были выгодны типографские работы – и Берлин вошел в историю эмигрантской литературы огромным количеством издательств (к 1924 г. Союз русских издателей в Германии насчитал их в Берлине 87 из общего числа 130 во всей эмиграции)[42]. Как утверждают, немецкая статистика отметила тогда, что годовая продукция русских книг в Германии превысила число немецких[43].
В то время еще не было четкой границы между литературой на родине и в зарубежье: эмигрантские издательства своей свободой привлекали немало авторов из советской России, а там выходили произведения эмигрантов И. Бунина, Р. Гуля, В. Шульгина, воспоминания белогвардейцев. Такие журналы, как «Новая русская книга» (1922-1923, Берлин; редактор А.С. Ященко), пытались наводить мосты между Россией и эмиграцией, стараясь стоять «над схваткой» и не акцентировать внимание на политических разногласиях (наиболее антибольшевистской публикацией этого журнала, кажется, стали «Стихи о терроре», присланные М. Волошиным из Крыма...).
Все это было возможно, поскольку цензура у большевиков в 1920-е годы была еще не столь строга. В берлинских «Клубе писателей» и «Доме искусств» происходило оживленное общение литераторов из эмиграции и из России (приезжали С. Есенин, В. Маяковский, Б. Пастернак, Б. Пильняк, К. Федин, В. Шкловский). Некоторые из них (например, А. Белый, М. Горький, И. Соколов-Микитов, А. Толстой, И. Эренбург) занимали промежуточное положение и не сразу решили, какую сторону им выбрать... (Правда, большевики уже тогда использовали эту ситуацию для разложения эмиграции, пропагандируя возвращение на родину; к тому же они разорили издательство Гржебина и ряд других, дав огромные «твердые» заказы на книги, а когда тиражи были отпечатаны – отказались платить и распространять; так же поступили с журналом М. Горького «Беседа».)
В Берлине выходили десятки газет и журналов, работали три русских театра. Множество известных ученых продолжали свою деятельность в Русском Научно-Философском Обществе, Религиозно-Философской Академии (созданной при американской организации YMCA), в Русском Академическом Союзе; возникли десятки профессиональных объединений (инженеров, адвокатов, врачей, промышленников и т.д.), политических организаций[44].
Однако вследствие усилий немецкого правительства и Лиги наций, стремившихся распределить беженцев более равномерно, из-за естественного оттока эмигрантов из экономически ослабленной Германии в страну-победительницу Францию (которая в 1920-е годы обнаружила потребность в добросовестных, нетребовательных и низкооплачиваемых русских рабочих[45]), а также вследствие различных политических замыслов и перемен – культурный центр эмиграции перемещается в Париж и возникает еще один: в Праге. С 1922 по 1930 гг. число русских беженцев (зарегистрированных Д. Симпсоном) в Германии изменилось с 240 до 90 тысяч; в Польше – с 175 до 85 тысяч; в Югославии – с 43 до 34 тысяч; тогда как в Чехословакии выросло с 5 до 22 тысяч, а во Франции с 70 до 175 тысяч[46].
Тот же процесс отражен в изменении количества эмигрантских журналов (газеты не учтены), поступавших в Русский архив в Праге. Так, в Югославии все эти годы число выходивших журналов, при некоторых колебаниях, но без существенной тенденции к изменению, составляло в среднем 20; пик приходится на 1925 г.: 25 названий. Тогда как в Германии выходило 9 журналов в 1920 г., издательский пик в 39 журналов отмечен в 1923 г., затем следует постепенное снижение до 6 журналов к 1929 году. В Чехословакии еще в 1920 г. русские журналы не выходили, 5 появилось в 1921 г., 24 – в 1924 г. и этот уровень удерживался до 1930-х годов (пик в 30 названий отмечен в 1925 г.). Картина во Франции менялась соответственно: 10 журналов в 1920 г., 29 – в 1922 г., увеличение до 34 в 1926 г. и до 52 в 1928 г. этот уровень сохранялся до 1930-х годов[47].
Итак, Париж. Процитируем из книги Н. 3ернова:
«Внутри столицы Франции образовался русский городок. Его жители могли почти не соприкасаться с французами. По воскресеньям и праздникам они ходили в русские церкви, по утрам читали русские газеты, покупали провизию в русских лавчонках и там узнавали интересовавшие их новости; закусывали они в русских ресторанах и дешевых столовых, посылали детей в русские школы; по вечерам они могли ходить на русские концерты, слушать лекции и доклады или участвовать в собраниях всевозможных обществ и объединений... В эти годы в Париже было более трехсот организаций. Все эти общества устраивали заседания, обеды, “чашки чая”, служили молебны и панихиды. Приходя на эти собрания, шоферы такси или рабочие завода снова становились полковниками или мичманами флота, портнихи – институтками, скромные служащие – сенаторами или прокурорами»[48].
