Мне рассказывал молодой инженер из Ангарска: «Однажды пришли к десятилетнему сыну товарищи, сидят, разговаривают. Я прислушался: разговор идет о пересадке сердца… И вдруг мой сын говорит: “А я бы хотел, чтобы мне пересадили сердце папы… Мне нравится, какое у папы сердце”».
Вспоминаю этот рассказ и думаю: может быть, я встретил самого счастливого человека на земле?
Не у каждого из нас такое сердце, не каждый умеет любить детей, даже своих собственных, не каждый достаточно разумен, не каждый может контролировать свое поведение, не вспылить; в большинстве своем мы усталы и раздражительны. Но дети сами смягчают наши сердца – своим существованием, смехом, шалостями. Нам остается немногое – не бояться доброты в своем сердце.
А вообще люди – воспитуемы ли?
Это один из самых интересных и, кажется, один из самых неразрешимых вопросов человечества.
Чтобы ответить на него, психологи давно уже проводят так называемые лонгитюдные – многолетние – исследования одних и тех же людей, годами изучают двойняшек. Пытаются выяснить, что в человеке от природы, а что от воспитания. И каждый раз получают двусмысленные результаты, которые можно истолковать и так и этак.
Но ведь и все мы немножко психологи, все, продираясь сквозь толщу времени, невольно проводим свое собственное лонгитюдное исследование, наблюдая за одними и теми же людьми в течение многих лет.
Свой возраст и связанные с ним перемены заметить довольно трудно, потому что внутреннее «я», известное лишь его владельцу и больше никому, практически не меняется. Сейчас, когда я подхожу к более чем солидному возрастному рубежу, внутри себя я точно тот же, которого мама когда-то утром отвела в детский сад и оставила там одного – без мамы. Хорошо помню то состояние, оно во мне, оно часть меня, и оно не может измениться. Я есть я. Вы есть вы. Никакими усилиями ни меня, ни вас, читатель, изменить невозможно. Меняются взгляды, речи, поведение, но при этом человек остается самим собой. Вернее, в нем остается неизменным нечто самое существенное. Что это такое, что остается в человеке всегда и при всех кажущихся переменах?
По моим ненаучным наблюдениям, в каждом человеке есть неизменный, не изменяющийся в течение всей его жизни уровень справедливости, уровень совести. Не знаю, откуда он берется и от чего зависит (если бы узнать, это было бы важным открытием в педагогике) – но он есть. Именно этим уровнем определяется степень доверия, вызываемого человеком.
Что такой неизменный уровень совести есть, подтвердит каждый, если вспомнит своих однокашников, однокурсников, коллег по работе в давние времена.
Однако это плохо доказанное утверждение ничего не стоит опровергнуть, если вспомнить не сверстников, а младших – тех, кто вырастает и вырос на наших глазах. Кто жил достаточно долго, чтобы наблюдать за каким-нибудь соседским ребенком, сыном или дочкой друзей в течение многих лет – скажем, от пяти до двадцати пяти лет, – тот почти каждый раз удивляется происходящим переменам. То и дело мы говорим: «Подумать только! Был такой разбойник! А сейчас такой милый человек!» Или наоборот: «Я же хорошо помню, был такой тихий милый мальчик, а сейчас? Разбойник!»
Сверстники в наших глазах не меняются, дети же меняются до неузнаваемости.
О чем это говорит? О том, что в человеке есть и неизменное, и переменное? Или о том, что мы не понимаем детей?
Скорее всего второе. За внешним поведением, за поверхностным измерением «послушный – непослушный» мы не умеем увидеть навсегда данный ребенку уровень справедливости. Поэтому-то наши воспитательные усилия так часто бывают ложными и тщетными.
В воспитании своих детей специалистов быть не может, отцов-профессионалов и мам-профессионалок на свете нет. Воспитание своих детей – одно из самых благородных дел, ему можно отдать жизнь, но профессией оно стать не может. К тому же воспитание – это искусство, а где искусство – там талант, там сердце, интуиция, вдохновение, любовь. Где искусство, там результат вроде бы без процесса: каким-то образом получилось, но как? Магия… Так и говорят: магия искусства. Наука – это бегство от «чуда», по известному слову Эйнштейна, а воспитание, а искусство непременно содержит в себе какое-то чудо – иначе искусства нет. Как это все совместить? Может ли наука оперировать ненаучными, туманными понятиями вроде «сердце» и «любовь»?
Может. Есть искусство писать книги, и есть наука об искусстве писать книги – литературоведение. Есть искусство играть на сцене, и есть наука об этом искусстве – театроведение. Есть искусство воспитания, и есть наука об этом искусстве – педагогика. Стопроцентная наука о стопроцентном искусстве, но и с отличием от точных наук: как у всякой науки об искусстве, ее язык тоже должен быть приближен к искусству. Педагоги, стараясь быть «научными», пытаются иногда обойтись без неточных понятий – «любовь», «сердце», но без них ничего нельзя ни объяснить, ни предсказать.
Многим людям кажется, будто наука о воспитании детей в семье – та же самая наука, что и о воспитании в школе, а учитель – специалист и в домашнем воспитании.
Когда же дело доходит до собственных детей, то всякая наука вроде бы кончается и начинается неизвестно что. Даже у самых прекрасных учителей бывают никудышные дети – не видали? В таких случаях осуждающе говорят: своих детей воспитать не умеет, а за чужих берется!
Да, чужих воспитывает, а своих не всякий может, потому что наука педагогика, помогающая учителю в его трудах, хорошо работает, когда перед воспитателем тысяча детей, похуже, когда их тридцать, и совсем плохо, когда один-два-три.
Чем меньше детей, тем труднее, а не легче работа воспитания. Бывает, школьный педагог, имея сорок детей, справляется с тридцатью девятью из них и считается прекрасным учителем, а сорокового, неуправляемого, старается обычно куда-нибудь сплавить. Но у мамы-то сороковой не сороковой, а первый и единственный, и никуда его не сплавишь и на другого не обменяешь. Столетиями призывают учителей к индивидуальному подходу, говорят: «Надо найти ключ к каждому», и всегда это было труднейшей частью педагогической работы. Но у папы и мамы никакого другого подхода, кроме индивидуального, и быть не может. У профессионала-учителя не получается, а у мамы-непрофессионала должно получиться.
Маме говорят: вы должны, вы обязаны, то есть обращаются с ней, как с учительницей, которой при случае можно дать выговор, а то и уволить ее. Но маму-то не уволишь!
Маме говорят:
– Если ребенок не послушался вас, то надо повторить приказание голосом, не допускающим возражения.
Совершенно правильно! Надо! Но что делать, если мама не умеет говорить таким голосом, и чем больше пытается она быть строгой, тем хуже результат?
И со всех сторон говорят маме: «Надо, чтобы… Надо, чтобы… Надо, чтобы…» Надо, чтобы ребенок знал слово «нельзя»! Надо, чтобы ребенок знал слова «пожалуйста» и «спасибо». Надо, чтобы ребенок не баловался, и надо, чтобы он рос рыцарем – почему вы не научили его рыцарству, мамаша? Надо, чтобы ребенок с детства был приучен уступать дорогу старшим…
Да, надо, надо, все надо, кто спорит? Но что делать, если не получается, и даже непонятно, отчего не получается? Ведь мама все делает, как все!
Родители внимают педагогике, стараются изо всех сил, а у них ничего не получается. Они и не подозревают, что им преподносят правила, выработанные в школе и не имеющие никакого отношения к семейному воспитанию!
Словом, воспитание в школе – одно, воспитание дома – другое. То – то, а это – это.
Ну, например, хороший мастер всегда лучше плохого – кто не согласится с этим утверждением? И разумеется, талантливый учитель лучше бесталанного. Однако плохая мама, но своя заведомо лучше хорошей, но чужой. Плохое лучше хорошего! Посмотреть бы на математиков и логиков – как управились бы они с такой наукой?
Мало того! Первое, что должна сделать наука о семейном воспитании, это установить факт, что люди прекрасно обходились и обходятся без нее, без науки.
В самом деле, кто видел детей, воспитанных по науке? Никто. Потому что детей воспитывают не по науке, а по вере. Не будем бояться этого слова, оно не раз еще встретится нам. Духовные процессы совершенно не поддаются анализу и объяснению без понятия о вере.
Для успеха в любой работе нужна уверенность, которая обычно добывается собственным опытом. Но у родителей опыта быть не может, их уверенность держится на вере в чужой опыт, на доверии к нему, на доверии к опыту своих родителей и всех предшествующих поколений. Мы и сами не знаем, откуда берутся наши педагогические убеждения, они кажутся нам здравым смыслом, мол, как же иначе? Педагогическая вера живет в нас, поскольку все мы закончили пятнадцатилетний родительский педагогический институт. Нас не только воспитывали так или иначе, нас при этом учили воспитывать своих будущих детей.
