Обычно говорят, что есть же среди них и честные люди. Не смешите! Представьте себя, обычного человека, их коллегой. Они что — безнаказанно ломая жизнь честным людям во имя получения своих вонючих доходов, дадут вам поступать честно, чтобы вы своей честностью постоянно напоминали им, что они являются мразью? Нет, они и вам сломают жизнь, как ломают ее честным людям. Немедленно сломают, как только вы попробуете поступить честно, и не посмотрят на то, что вы их коллега.
Так что, попав в тюрьму, вы обречены встречаться с этой мразью.
Теперь о второй категории тех, с кем вам придется встречаться. Это работники Федеральной службы по исполнению наказаний — конвоиры и надзиратели. Кстати, арестанты в Бутырке их называли не «вертухаями», как у Солженицына, а «старшими». Вообще-то это тоже будут ваши официальные враги, поскольку они обязаны не просто содержать вас в заключении, но за вами следить в пользу судейско-следовательской мрази и тщательно выполнять все указания этой мрази. Поэтому формально мне надлежало бы присоединить работников ФСИН к судейским, но я не стану этого делать, и вот почему.
Для объяснения своей мысли отвлекусь. Как-то довольно давно мне рассказывал один из демонстрантов, что омоновец, пригнанный для их разгона и стоящий в строю, говорил ему, чтобы они (демонстранты), когда победят, сами не вешали представителей этой власти, поскольку, глядишь, еще не сумеют. А поручили бы это дело им — омоновцам: «Мы их хорошо повесим». А теперь вот попробуйте определить, кто чаще всего видит судейскую и прокурорскую подлость? В первую очередь это, разумеется, адвокаты, но почти столько же, если не чаще, эту подлость видят судебные приставы и конвоиры ФСИН, а они далеко не такие идиоты, как прокурорам и судьям кажется. Они, разумеется, помалкивают, но как эти, внешне тупые служаки, должны относиться к судьям и прокурорам и, соответственно, к жертвам судебного беззакония? Вот то-то и оно!
Это как удивление офицеров и адмиралов царского флота в 1917 году: всю жизнь эта матросня покорно стояла навытяжку перед офицерами и таращила глаза в подобострастии, а тут вдруг хватает бедных офицеров и топит! Как? Почему? Да потому, что не надо было эту матросню считать сильно тупой.
Но вернемся к проблемам тюрьмы. На самом деле работники ФСИН, как и обычные люди, разные. Наверное, есть среди них и сволочь, а я эту сволочь просто не успел увидеть из-за краткости пребывания в тюрьме. Но у меня никаких проблем в общении с конвоирами и надзирателями не было — это были нормальные люди, занятые своей работой. Работа их не совсем простая, если учесть, что им приходится иметь дело и с реальными преступниками, и с придурками, косящими под сумасшедших, и с реальными отморозками. Но если они видят, что перед ними нормальный человек, то они, как правило, стараются не ухудшать его и так паршивое положение. И если начальство не видит и видеокамер вблизи нет, то и наручники снимут, и поудобнее расположат, и кипятку для чая согреют, и спички найдут.
Причем это я говорю не о себе. Мы и так были в тюрьме «белыми воронами» — политическими заключенными, страдающими за народ. Такие все же редкость. Скажем, когда разбуженная тюремный врач перед приемом в Бутырку взялась нас осматривать, то начала с вен на руках, поскольку нашу экстремистскую статью 282 спутала с 228 — с наркоманской. А когда выяснила ошибку, то у нас же и начала выяснять, что это за такая редкая статья и за что нас посадили. Меня под утро 30 июля принимал в Бутырку капитан-армянин, он же меня и выпускал из Бутырки под домашний арест, и у меня сложилось впечатление, что и он, и остальные работники, хотя и не показывая этого прямо, но были довольны, что я ухожу от них, все же, не на этап. В Бутырке мы, политические заключенные, в общем у всех вызывали некий понятный интерес. Но говоря об отношении конвоиров к арестантам, я говорю об их отношении ко всем заключенным, вне зависимости от статьи УК, — у них ко всем устанавливается нормальное человеческое отношение, если арестанты, разумеется, не усложняют жизнь конвоирам.
Больше ничего говорить об этих отношениях нельзя — попадете в тюрьму, узнаете все, в том числе и то, о чем говорить нельзя.
Теперь о тех, с кем придется жить бок о бок.
С профессиональными преступниками, какими-либо «ворами в законе», я не сталкивался. Бывалые арестанты говорят, что они в Бутырке есть, но их держат отдельно в «замороженных хатах» — в камерах, с которыми трудно связаться. Я, к примеру, так и не понял, кем были «смотрящие» блоков в Бутырке и «смотрящий» всего СИЗО — профессиональными преступниками или, как и «смотрящие» в тех камерах, в которых сидел я, — тоже «первоходки»? Поэтому естественный, остающийся после детективных фильмов страх, что вы сразу попадете в лапы каких-то татуированных церковными куполами воров в законе, имеет право на жизнь, но я подобных не видел, хотя довольно долго сидел и в камере с 24 нарами («шконками»).
Кстати, «смотрящий» в нашей «хате», крепкий татарин лет 35, сидящий по статье о мошенничестве, имел не татуировку, а тату — художественно выполненного огромного орла на плече, да еще пара человек имела мелкие татуировки, явно оставшиеся со времен детских шалостей. У остальных ничего подобного не было, как и не видно было желания татуировку заиметь. Хотя очень многие смиряются с тем, что им еще долго придется быть в роли зэков, и начинают как бы чувствовать себя преступниками, а места заключения — своим домом с определенными порядками. Должен сказать, что эти зэковские порядки чаще всего имеют полезный для тюрьмы смысл (к примеру, требования к чистоте), но иногда выглядят достаточно чудными и надуманными.
Говорят, что в тюрьмах России 30 % заключенных совершенно ни в чем не виновны. Я, не видя уголовных дел, так уверенно говорить не могу, но у меня тоже сложилось такое же впечатление. По меньшей мере, трое из тех, с кем пришлось познакомиться, были точно совершенно не виновны в том, что им инкриминировали, по остальным, отрицающим свою вину, разумеется, так уверенно говорить нельзя. А отрицала вину действительно примерно треть. Что касается остальных, то у 80 % из них (претендентов на 5—10 лет лишения свободы) вина была такая, что я бы их выпорол ремнем (пригрозив, что если будут продолжать, то выпорю и пряжкой) и с позором бы отпустил еще из ментовки. Но я уже писал об этом.
То есть в целом в камерах, вас будут окружать такие же люди, которых вы привыкли видеть и на свободе, да и в коридоре за закрытой дверью будут такие же люди, а вся мразь человеческая у вас будет в судах и следственных комитетах. Но на встречу с этой мразью вас будут вызывать очень редко.
Теперь о главном. И в Бутырке действует А.У.Е. — так это пишется. Расшифровывается по-разному, но мне расшифровали так: «Арестантский уклад и единство». Это правила поведения арестантов, принятые всеми арестантами для себя. Разумеется, эти правила можно и не выполнять, но лучше выполнять, я согласился выполнять сразу и без разговоров.
Как это выглядело? Вот меня, с матрасом и постелью в одной руке, и с пакетом с бумагами от суда и следователя и со шлепанцами, в которых меня взяли на пляже в Крыму, в другой руке, привели к дверям общей «хаты». Я был в туфлях, на мне были спадающие джинсы без ремня и рубашка с коротким рукавом. И все. Открылась дверь «хаты», арестанты тут же подхватили меня и мои вещи и помогли войти, «смотрящий» пригласил к себе на «шконку» и в кругу других арестантов начал с вопроса: «Какая у вас беда?», — какая статья УК? Конечно, в моем случае арестанты удивились необычностью статьи, изучили постановление о привлечении меня в качестве обвиняемого (убедились, что у меня статья не позорная, скажем, не изнасилование), расспросили, что у меня есть из вещей. Выяснив, как меня взяли, тут же нашли мне чистые треники и майку, чтобы я мог переодеться полегче. Потом забраковали мой матрас и мою постель, и выдали мне и матрас потолще, и новый комплект постельного белья. Посадили за «дубок» (стол), налили чая, пододвинули печенье, сахар, «смотрящий» подошел и положил рядом целую пачку «Мальборо» и спички. Показали, где и что в «хате» находится и как этим пользоваться, пригласили брать чай и сахар, сколько хочу и когда хочу. Начали думать, какое «погоняло» мне дать, я предложил «Игнатьевич», но прижилось «дядя Юра». Хотя «погоняло» «экстремист» тоже иногда использовалось, но скорее в качестве шутки.
И вот так встречали всех «честных арестантов», попавших в СИЗО, как и я, — без ничего. (С нечестными встречи выглядят по-другому, но вам-то зачем быть нечестным?)
Потом помощник «смотрящего» мне объяснил, что все зависит от моего материального состояния на воле — если мне не в тягость (не в разорение семьи), то я должен платить 2 тысячи рублей в месяц на общие дела — на закупку инвентаря для камеры, моющих средств, кроме того, в камере были холодильник и телевизор, купленные на общие деньги. (Сядете — узнаете, на что еще идут эти взносы.) Кроме этого, мне ежемесячно надо вносить в камеру натурой 2 кг сахара, два блока сигарет, шесть пачек чая. Еда в СИЗО хотя и достаточная, и по факту не съедается, но очень пресная, однообразная и быстро приедается, а сахара полагается одна столовая ложка в день. А теперь учтите, что многие арестанты не только без денег и помощи с воли, но и вообще не из Москвы (в тюрьме СССР все еще существует), поэтому А.У.Е. обеспечивает их хотя бы куревом в приемлемом количестве и чаем с сахаром «от пуза». Кроме того, для них (для общего пользования) закупается лук, приправы, конфеты (без фантиков), кое-какие разрешенные в тюрьме фрукты (при мне закупили свежие яблоки).
