Но недовольство крестьян, их отчаяние удавалось иногда использовать и реакционным элементам, которые отравляли деревню чуждой ей по духу и по сущности агитацией, манили ее миражами мнимого счастья в государстве, прилегающем к Польше с запада.
А затем донесся отдаленный грохот орудий, гром сыплющихся на города и деревни бомб, зарделось зарево пожаров, быстро охватывающих соломенные крыши.
Гибель неслась с запада.
И вот 17 сентября грянула весть:
«Красная Армия перешла границу!»
Сейчас, с перспективы почти полного года, можно уже говорить о тех переменах, которые произошли за это время.
Я не люблю писать о вещах и делах, которые знаю не совсем точно. Поэтому, так как наиболее подробными материалами, находящимися в моем распоряжении, являются материалы Львовской области, Львовскую область я и возьму в качестве примера. Помножьте все это на число областей, и вы получите полную картину.
За перестройку, за исправление всего, что было запущено, за уничтожение всех обид и всех несправедливостей — взялись сразу.
Наиболее жгучей проблемой была земля. Преобладающую часть населения представляют здесь крестьяне, а большинство их было малоземельными или совсем безземельными. В одной Львовской области около 25 тысяч хозяйств вовсе не имело земли, 35 тысяч хозяйств имели не больше чем по одному гектару, 30 процентов хозяйств не имело лошадей для обработки земли.
В руках 300 помещиков и 7 тысяч осадников и кулаков, составлявших 3 процента общего количества населения, было сконцентрировано 39 процентов всей земли…
Я вспоминаю свои прежние странствия по этим землям, по этим зеленым, усеянным цветами лугам. Я спрашивала встречных крестьян:
— Чье это?
Крестьянские глаза смотрели на меня недоверчиво и удивленно. И слышался неохотный, неизменно один и тот же ответ:
— Господское.
Крестьянин удивлялся: о чем тут спрашивать? Чей же и может быть расцветший на солнце луг? Конечно, господский, панский, помещичий. Крестьянские коровы паслись на обглоданных догола выгонах, щипали кислую болотную траву, жевали клочья вырванной из крыши соломы. Луг всеми своими красками цвел только для помещика, для него одного.
— Чей лес? — спрашивала я при виде шумящих высоких дубов, березовых рощ, темных еловых чащ, розоватых сосновых стволов.
Крестьяне пожимали плечами.
— Господский.
Ну, конечно, чей же он может быть, если не господский? Крестьянину нечем было затопить печку, нечем огородить поле, не из чего сделать ясли в конюшне. Вокруг шумели господские леса, огромные, непроходимые, пригожие, как радзивилловская пуща над Львой, как лес над Белым озером, как сотни других. Но крестьянке часто приходилось расплачиваться жизнью за вязанку хвороста: лесник недолго раздумывал, прежде чем спустить курок.
Вода тоже была господская — пруды, озера, ручьи, в которых плескалась хищница-щука, медленно плавал сверкающий карась, копался в иле толстый линь. Господские земля, вода и лес.
С этим покончено раз навсегда. Теперь крестьянин говорит: «Моя земля». Он говорит: «Наша земля». Крестьяне получили от советской власти больше 134 тысяч гектаров земли, 5 тысяч лошадей, машины. Вырастают колхозы. К ним переходят не сразу: мудрые распоряжения Никиты Сергеевича Хрущева привели к тому, что крестьянин постепенно врастает в колхозную систему. Великая перестройка сельского хозяйства проходит без потрясений, без внезапных скачков, без суматохи.
Для крестьянина начинается эра, когда он, наконец, сможет жить как человек. Но эта эра началась не только для крестьянина.
Тотчас после вступления Красной Армии было издано распоряжение приступить к школьным занятиям.
Школьный вопрос был вечной язвой прежних лет. На тему о школе говорили, декламировали, произносили пышные фразы. Государство взывало к обществу, требуя пожертвований в пользу просвещения. Общество требовало от государства строительства школ, а среди шума этих призывов и требований положение не менялось. Сотни тысяч детей не могли попасть в школу. Росли сотни, тысячи неграмотных людей. Перегруженные работой, плохо оплачиваемые учителя не могли справиться с переполненными классами, дети, посещающие школу, получали в ней очень мало. Ширилась повторная неграмотность. Достаточно было нескольких лет, чтобы жалкие школьные знания выветрились из головы, чтобы молодой парень или девушка снова не умели подписаться.
Я видела на Сельскохозяйственной выставке в Москве диаграммы, показывающие успехи ликвидации неграмотности в Советском Союзе, и мне вспомнились знакомые деревни.
Я сидела раз в дверях сарая в деревне над Стоходом и писала письмо. Крестьяне сошлись толпой, как везде, впрочем, где появлялась байдарка, в которой мы странствовали по этим краям. Они с изумлением заглядывали через мое плечо:
— Гляди, гляди, женщина пишет!
То, что женщина умеет писать, казалось им редким, необычным явлением…
Впрочем, так было не только в деревне. Сколько домашних работниц в городе, сколько фабричных рабочих не умели читать и писать! Целые толпы безработных учителей гибли у нас с голоду. И в то же время в скольких деревнях только пожимали плечами, когда я спрашивала, где у них школа.
— Откуда у нас школа…
— Уже два года, как у нас ее закрыли…
— Собирались у нас открыть школу, да куда уж!..
Малышам приходилось иногда брести шесть, десять километров, чтобы добраться до школы в третьей, четвертой деревне. Но часто этой школы не было ни в третьей, ни в четвертой, ни в пятой деревне. Дети росли, не умея читать и писать. Мальчика пытались впоследствии выучить азбуке в армии, девочка так и оставалась всю жизнь неграмотной. Это положение ухудшалось с каждым годом. И вот с этим покончено. На территории одной только Львовской области открыто 412 школ. В них учится 61 тысяча детей. Раньше, если украинский ребенок попадал в школу, его заставляли выполнять двойную работу: овладевать знаниями на чуждом для него языке. Украинских школ было немного. Их количество сейчас увеличилось с 91 до 878. Украинскими школами, учебой на родном языке пользовались 14 тысяч детей, теперь — 142 тысячи.
Конституция гласила, что в Польском государстве начальная школа является бесплатной. Но каждый, у кого был ребенок школьного возраста, знает, как выглядела эта «бесплатность». Не было предлога, под которым, под видом школьных надобностей, не выжимали бы денег из крестьянских и рабочих карманов. А средняя школа, университет для огромного большинства оставались несбыточной мечтой.
Я сама несколько лет была учительницей средней школы в тот период, когда рабочему или крестьянину было еще сравнительно легче поместить туда ребенка. Я руководила как раз таким классом, где было довольно много пролетарских детей. Пролетарских детей, у которых не было денег на книги, на тетради, которым приходилось готовить уроки в тесных, набитых людьми каморках, при слабом свете керосиновой лампы, которые питались как попало и чем попало. Я глядела на лица их родителей, измученные лица тружеников. Ценой какого напряжения, каких жертв они пытались дать образование своему ребенку!
И как часто случалось, что, когда наступало время взноса платы за учение, мальчик исчезал из класса.
Достаточно было одного града, который уничтожал ожидаемый урожай, одной засухи, сжигающей хлеб, одной внезапной болезни, и все рассыпалось в прах, ребенку приходилось возвращаться в деревню, к нищенскому хозяйству, отказываться от несбыточных мечтаний об учебе.
А высшие учебные заведения? С каждым годом уменьшалось количество пролетарских детей в университетах. Университетская наука была дорога. Двери знаний узки для бедняков. Эти двери неохотно приотворялись перед теми, у кого не было золотого ключа богатства и происхождения.
Теперь дорога для молодежи открыта.
Позаботились и о здоровье человека. В Львовской области организовано 16 новых больниц. Количество мест в больницах увеличилось почти на полторы тысячи, организованы 62 амбулатории, созданы родильные дома, антитуберкулезные и антивенерические диспансеры. Вместо 318 врачей теперь работают 890.
Несколько дней тому назад я разговаривала с молодой актрисой. Она только что вернулась из поликлиники и наивно, по-детски сказала мне:
— Подумай, сколько времени я болела и не мечтала вылечиться: никогда не было денег. А теперь меня лечат даром, и еще посылают в санаторий, и… я буду здорова!
Это актриса. Не крестьянка, не работница, а интеллигентка, которой в конце концов жилось лучше других. Но и ей нужно было дождаться советской власти, чтобы быть в состоянии лечиться. А раньше? Деревни, которые не знали врача; дети со струпьями на головах, опухшие, вымирающие без числа и меры; изнуренные болезнями женщины; туберкулез, опустошающий ряды пролетариата; знаменитые больничные кассы, выжимающие из рабочих деньги и выплачивающие вспомоществования, как из милости, с ограничениями, с препятствиями, — вспомоществования, мало помогающие и не всем доступные. Перегруженные работой врачи, ничего не могущие сделать вопреки предписаниям, имеющим в виду не больного, а «учреждение». Хождение по мытарствам из одной больницы в другую; ожидания целыми месяцами операции, потому что в палатах нет места; огромная плата за жалкую больничную пищу; подымание роженицы с кровати на третий день, потому что следующая ожидала очереди, лежа на полу, на носилках. Отчаяние больного человека, который погибал без помощи и спасения, который знал, что только деньги дали бы ему жизнь, но этих денег нет, а поэтому придется промучиться месяцы или годы и потом умереть.
