Впервые Даша попала сюда, когда поступала в комсомол. Это случилось весной, в канун ленинских дней. Решение первичной организации о приеме новых членов обязательно утверждалось районным комитетом, и только тогда вступало в силу. Порядок этот, как полагается, оговаривался в Уставе ВЛКСМ и сам по себе изрядно разил канцелярщиной, зато на практике каждый его этап превращался в церемонию, обставленную торжественностью, и конечно, запоминался. С вновь принятыми комсомольцами сначала беседовали на заседании бюро райкома в персональном порядке, а потом собирали всех в актовом зале, поздравляли и с напутственными речами вручали комсомольские билеты.
Успевающая по всем предметам, неизменная победительница школьных интеллектуальных конкурсов, Даша понятия не имела, что можно волноваться перед простым собеседованием по знанию Устава ВЛКСМ (Всесоюзного ленинского коммунистического союза молодежи). А попав в райком, почувствовала беспокойство, сердце с теплыми разливами замирало в груди и ждало чего-то необычного, скорее всего, неприятного: вдруг ее не примут из-за того, что она плохо подтягивается на турнике, не умеет прыгать в высоту и отжиматься от пола.
Но о спорте не говорили. Ее появление в комнате, где шло заседание, вообще приняли так, словно она была деталью на движущемся конвейере.
— Твоя любимая книга? — скучающим тоном спросил кто-то из членов бюро райкома, едва были озвучены ее анкетные данные. Спросил скорее ради порядка, чем из желания познакомиться ближе.
— «Мартин Иден» Джека Лондона, — ответила Даша, вместо того чтобы назвать «Как закалялась сталь» Николая Островского или «Молодая гвардия» Александра Фадеева, что было бы в русле темы.
— Почему? — послышался тот же голос, но уже проснувшийся, — интересное дело… — и Даша только теперь увидела, кому он принадлежал, — парню с мелкими востренькими чертами лица и темными бегающими глазками. Чирикнув второй раз, он победно оглянулся на своих коллег, беспокойно задвигавшихся на стульях, словно похваляясь: «Ну вот я ей сейчас задам».
Даша тоже отметила, что ее ответ вызвал оживление присутствующих, но все же не стушевалась.
— Мне понравился главный герой своей целеустремленностью и упорством. Ведь ему, рабочему парню, моряку, выходцу из низов, нелегко было пробиться в ряды литераторов, — сказала она.
Члены бюро райкома зашумели еще энергичнее, начали перешептываться с кривыми усмешками, кое-кто смущенно подкашливал, другие переглядывались то вопросительно, то с иронией.
— А Павке Корчагину легко было строить железную дорогу?
— Не легко, — спокойно проговорила Даша и с чувством продекламировала: — «Самое дорогое у человека — это жизнь. Она дается ему один раз, и прожить ее надо так, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы, чтобы не жег позор за подленькое и мелочное прошлое, чтобы, умирая, смог сказать: вся жизнь и все силы были отданы самому прекрасному в мире — борьбе за освобождение человечества». Вот так прожил свою жизнь Павка Корчагин. Но…
— Что «но»?! — почти закричал первый секретарь райкома комсомола, ведущий заседание. Не выдержав возникшего напряжения, он даже привстал со стула: — Что значит «но»?
— Но если бы я не знала и не любила лучшие книги героической советской классики, то не считала бы себя достойной поступления в комсомол, — спокойно продолжала Даша. — Знать и любить эти произведения, воспевающие и воспитывающие патриотизм, должен каждый. Это аксиома. Я специально назвала книгу из тех, что не обязательны для изучения в школе. Ведь комсомолец должен быть вооружен знанием всей мировой литературы, верно?
— Ну, да… конечно… — вынужден был буркнуть тот, кто так ретиво задавал вопросы.
— И это похвально… — поддержал его другой голос — тихий, но с нотками одобрения в адрес Даши.
Девочка не стала останавливаться и довела свою мысль до конца:
— И потом, не стоит умалять значение Родины и народа для подвига Павки. Павка не одиночка. Родина и народ стояли за его спиной, были его тылом, его силой и крепостью. Павка знал, ради чего трудится, и верил, что даже родная земля поддерживает его. Это наполняло его воодушевлением и делало его волю железной. Совсем другое воздействие оказывало на личность Мартина буржуазное окружение. Мартину было труднее, ибо он сражался всего лишь для себя, притом — один на один с враждебной средой.
Языкатая многоумная Даша была принята в комсомол единогласным голосованием и с похвалами спроважена из райкома, от греха подальше. О ней потом писала районная газета, особо подчеркивая незаурядность суждений и смелость в отстаивании своей позиции. Ну конечно, там ее и пожурили немного, что она идеализировала индивидуалиста-Мартина. А каким еще он мог быть, живя среди волков? Даша сдвинула плечом, прочитав эту заметку: каждый там был бы индивидуалистом, вынужденно.
Бесстрашие в высказывании своего мнения, соединенное с доверием к тому, кому оно адресовалось, и логика холодного мужского ума — эти ее качества многими воспринималась неправильно. Взрослыми они расценивались как строптивость, несговорчивость, а ровесниками — как желание повыпендиваться, показать себя умнее других. Даша это понимала, и часто безотчетно обижалась, поскольку другой быть не могла — не умела скрытничать или говорить чужими фразами и уж тем более не умела в угоду другим быть тупой и глупой.
В средних классах их классным руководителем был учитель истории — худощавый тщедушный человек среднего роста, светловолосый, голубоглазый и редко улыбающийся. Он хорошо знал предмет и добросовестно преподносил его ученикам, но как-то без души, не тепло, поэтому историю школьники дружно не любили и не учили. Не была исключением и Даша, с той лишь разницей, что объяснений учителя ей хватало, чтобы усвоить новый материал. Правда, помнила она эти объяснения не механически, не дословно, а перерабатывала их в горниле своего понимания, пропускала через свой логический кристалл, дополняла собственными размышлениями, пришедшими к ней в образах и аналогиях, и передавала своими словами. Получалось интересно, даже казалось, что она начиталась других авторов, мнение которых пересказывает при ответах.
— Это ты в какой книге прочитала? — как-то спросил ее учитель, когда они изучали итоги правления Ивана Грозного и она на фоне традиционной критики сказала особенно прочувствованные похвалы в его адрес за собирание земли русской.
— Не помню, — сказала Даша, чтобы не вдаваться в подробности, — какую-то листала в библиотеке, из случайных.
— Все же он был тираном…
— Да, — согласилась Даша, — царь Иван Грозный был сложным, неоднозначным, противоречивым, лишенным нравственного равновесия человеком, но теперь это его личная история. Для нас она не имеет значения. Главный исторический итог неопровержим — Иван Грозный оставил нам великую Родину. Только Сибирские земли, завоеванные им, обеспечили России стабильный многовековой фундамент развития…
— Хватит! — воскликнул учитель и резко взмахнул рукой, словно рубил мечом какой-то канат. Казалось, он неодобрял ее, но все же поставил пятерку.
В следующий раз, при изучении эпохи Петра Первого, Даша, наоборот, высказала мнение, что никакие его заслуги не идут в сравнение со злом, учиненным в отношении родных и близких, в частности жены и сына.
— Да и вообще, Петр не столько модернизировал русскую культуру, сколько сознательно губил ее, — говорила она. — Это был какой-то абсурдный парадокс, противоречащий поступательному движению истории вперед, ибо количество заслуг этого царя не перерастало в качество правления. Новые нравы и чужая мораль, привезенные им из-за рубежа, не соответствовали Православию и не принимались народом, а значит, не могли обогатить наше многовековое духовное наследие. Они по сути затормозили русское развитие, навязав лучшей части народа комплекс неполноценности.
— Да неужели? — то ли спросил, то ли с ехидцей возразил учитель. Однако слушал внимательно, заинтересованно. — Ты так думаешь?
— Да. Между властью и остальной массой людей всегда есть дистанция. Но лишь тот правитель достоин похвалы, который не превращает ее в пропасть, не отрывается от народа, не унижает современников и не глумится над предками, кто способствует воодушевлению народа и накоплению им исторического потенциала. А царь Петр убивал народ и в прямом и в переносном смысле.
— Это чьи мысли ты нам тут проповедуешь?
— Свои.
— А ты не находишь, что со своими мыслями ты запуталась?
— Где я запуталась? — спросила Даша, чистыми и откровенно наивными глазами глядя на учителя.
— Еще недавно ты говорила, что личные качества Ивана Грозного неважны для оценки его правления, а тут именно личные качества ставишь в главную вину Петру Первому. Значит, Петр тиран, а Иван — нет?
