В.Б. Твое отношение к Владимиру Путину? Сумеет он перевернуть ход развития России?
Ю.П. Думаю, сумеет. Не буду много говорить о самом Путине, важнее — о его плане восстановления России. Не надо забывать, какое гиблое наследие он получил из рук Ельцина. Фактически Путин получил ярлык на улус американской империи. Это же Ельцин довел Россию до положения улуса американской империи. Слово "патриот" с экранов телевидения никогда не звучало. Разве что в крайне отрицательном смысле. Прошло 5 лет — и мы видим, как меняется политика, что обнаглевшие олигархи, захватившие недра и решившие таким же путем скупить парламент, поставлены на место. Всё-таки появилась своя внешняя политика. Появилась государственная державная идеология, саботируемая телевидением. Не надо очень торопить события. От торопливости мы и получили вместо перестройки катастройку.
В.Б. Пишешь ли ты по-прежнему стихи?
Ю.П. Пишу стихи за своих героев, которые входят в романы. А их там много. Пишу стихи на случай. И всё. Те обломки поэта, которые остались во мне на дне души, реализуются через прозу.
В.Б. Рисуешь ли сейчас?
Ю.П. Только на полях страниц, чертей всяких, героев иногда, чтобы уточнить образ. Коллекционирую альбомы живописи: и русской, и мировой.
В.Б. Каков твой образ жизни?
Ю.П. Самый традиционный. Живем мы в Переделкино, в доме, который я выстроил на пепелище. Женат я один раз, скоро будем отмечать 30 лет. У меня дочь, она вышла замуж. Дочь живет со мной. Родила уже внука Егора. Сейчас она ждет, судя по всему, внучку. Еще у нас кошка и собака. Ричбек. Чисто писательская собака, деликатная, воспитанная, очень красивая. Не вмешивается, не отвлекает от мыслей.
В.Б. Получается, что ты, кроме литературы, кроме газеты, тянешь ещё и по-патриархальному весь семейный воз.
Ю.П. Я начал свою жизнь в общежитии и вступаю в зрелость в таком семейном общежитии.
В.Б. Удачи тебе во всех твоих ипостасях: и государственной, и литературной, и газетной, и семейной.
Александр Соколов, министр культуры Российской Федерации ВЫСОКАЯ РОЛЬ ЛИТЕРАТУРЫ
Дорогие друзья, в ЦДЛ я с удовольствием ходил всю свою жизнь. И сегодня рад тому обстоятельству, что здесь, в этом большом зале, происходит именно то событие, ради которого и должны создаваться такие Дома и такие залы — награждение писателей. Хотя, к сожалению, про многие другие творческие Дома Москвы этого сказать уже нельзя — они, по большей части, служат иным целям. А в этом зале сегодня продолжается истинная традиция русской литературы. Заключается она не только в том бережном отношении к смысловой чистоте русского слова, не только в той удивительной стилистике и многообразии жанров, с помощью которых так рельефно и чудно были представлены сегодня все лауреаты, — которых я от души приветствую и поздравляю (ведь слово художника о художнике не заменит никакое другое слово) — но главная интонация сегодняшнего праздника даже не в этом. И неслучайно о литературе как литературе сегодня никто почти и не говорил. Но говорили о том, в связи с чем "поэт в России больше, чем поэт". И, наверное, вспоминали те моменты в жизни страны, когда лихая беда, страшная опасность отводились в сторону именно благодаря слову, мысли и чести людей, для которых оно — это слово — стало профессией. И то, что много лет тому назад не пошли вспять северные реки, — заслуга писателей, за плечами которых стояла тогда вся русская интеллигенция. И таких примеров немало в нашей российской истории. Думаю, и сейчас настало то самое время, тот самый час "икс", в который и востребована будет вся сила русского духа, русской литературы.
К сожалению, латинское слово патриотизм мы стараемся употреблять аккуратнее — слишком затёрто оно, слишком снижено его звучание. Но, по сути дела, сегодня здесь, на этой сцене, и состоялся разговор о том высоком патриотизме, который нам, может быть, значительно проще понять через выражение Александра Трифоновича Твардовского. У него есть понятие малой родины, в которое он фактически вместил всё неизмеримое состояние духа.
Поэтому сегодня мы поздравляем не просто писателей, поэтов и критиков, мы поздравляем истинных граждан России — патриотов. Это им отведена та самая высокая роль, без которой они себя уже не мыслят и которая и делает их людьми, достойными гордости России.
И я от души поздравляю всех вас!
Виктор Столповских, лидер движения "Сыны России" НУЖЕН ПАТРИОТИЗМ
Дорогие друзья!
Я рад приветствовать вас в этом огромном зале!
Сегодня ровно пять лет с того дня, когда мы вместе с Петром Лукичом Проскуриным решили учредить премию "России верные сыны" — премию имени Александра Невского. Это были сложные времена распутья. Россия определялась, искала путь национального возрождения своего, национального развития. Сегодня я имею честь находиться в одном зале уже с пятым поколением лауреатов этой премии. Сидеть с ними вот здесь, так близко, — на одной сцене. Чувствовать их силу — силу любви к Родине. Эта сила как раз то, чего сегодня катастрофически не хватает России, — сила патриотизма.
И я особенно рад, что вручаю нашу премию Геннадию Николаевичу Зайцеву — человеку, отдавшему всю жизнь свою служению делу безопасности государства Российского. Да, раньше была Россия, был Советский Союз, была империя, которая держала баланс в мире. Как раз то, чего сегодня катастрофически не хватает России, чего сегодня не хватает и всему человечеству, понимающему, что такое Россия.
Мы должны обратить серьёзное внимание на нашу безопасность. Её могут обеспечить только люди, которые обладают государственным мышлением и государственной мудростью. Потому что они всю жизнь постигали эту великую науку — охраны государства. Сегодня, читая газеты спецназа, я понимаю, что нужно дать реализовать себя тем ребятам, которые прошли и проходят Чечню, другие горячие точки. Они должны быть не только востребованы, они не должны быть забыты государством. Ребята, которые шли и будут идти на смерть, должны чувствовать, что за ними стоит огромное, с большим потенциалом государство.
И я сегодня очень рад, Геннадий Николаевич, вручить вам премию "России верные сыны" за вашу книгу "Альфа — моя судьба". Это документалистика. И здесь написана правда. И я хотел бы пожелать, чтобы тот патриотизм, о котором вы в этой книге с такой любовью и самоотдачей писали, передавался бы новым поколениям, передавался бы новым защитникам Родины. Низкий поклон вам за вашу книгу, за ваш патриотизм. За то, что вы вселяете надежду и уверенность в правоте дела во всех ребят-спецназовцев, которые защищают сегодня Россию, обеспечивают её внутреннюю и внешнюю безопасность.
Виват Россия! После распятия обязательно будет воскресение.
Всё, что вы сейчас прочтёте — чистая правда. Вымысла, может, всего процента полтора, не более.
Сколько этого ни ждал частный детектив Виктор Петрович Кусов, особенно в последнее время, после того, как "органы" под благовидным предлогом отобрали у него десятизарядный ПМ, всё равно появился убийца неожиданно и в неожиданном, неудобном месте — на даче; появился в тот момент, когда Виктор Петрович, закончив работу, усадил в свой "мицубиси-спейс-вагон" жену, дочь и двух нанятых плотников и уже хотел было запускать двигатель, но неосознанно тянул время: в кустах смородины, в саду у соседа, заливался соловей — до того мощной, до того страстной была его песнь, будто за минуту до смерти, что бывший подполковник милиции, бывший начальник шестого, "бандитского" отдела РУБОПа заслушался, словно какой-нибудь студент-орнитолог, и хотел дождаться конца песни, а потому находил себе всякие мелкие причины, чтоб потянуть с запуском мотора, — тут он и появился — тот, в чёрной спецназовской маске с прорезями для глаз. Лихо вырулив из-за ближайшей лесопосадки и развернувшись в семи-восьми метрах перед носом кусовского "мицубиси", распахнув дверь своей машины, парень дёрнул с сиденья автомат АКС-74У с укороченным стволом, прозванный в народе "сучкой", и прямо с пуза, как в голливудских фильмах, повёл блестящим раструбом дула в сторону Кусова — тот успел крикнуть сидящим в машине "ложись!" и в этот же момент перехватил взгляд киллера, который был излишне самонадеянно-циничный, чуть ли не заносчиво-мальчишеский, это не был холодный, расчётливый взгляд профессионала — скорее, самонадеянного дилетанта, нахватавшегося вершков, который и сам-то, похоже, не понимал, во что сдуру ввязался, кто он реально и с кем взялся тягаться, в какую смертельную игру вздумал играть, притом с самим Кусовым, грозой криминала, и когда взгляды их пересеклись, жертвы и убийцы, что-то дрогнуло во взгляде киллера, и вместе с этим дрогнули и его руки, и дрогнуло блестящее дуло-раструб автомата, и потому первая очередь пошла ниже, чем предполагалось — тра-та-та-та-та — и пули легли по капоту и радиатору кусовского "мицубиси", который совсем по-человечьи охнул от этого и немного как бы осел; странно, — помимо воли отметил профессионально Виктор Петрович, детектив до мозга костей, как говорится, по жизни, приучивший себя замечать такие ничтожные детали и нюансы, на которые простые смертные не обращают внимания, — странно, но соловей будто бы и не слышал этих близких трескучих выстрелов, он продолжал шпарить с прежней силой: тляу-тляу-тляу! тррр! тррр! тррр! — киллер же после такой вопиюще-непрофессиональной очереди словно бы протрезвел и даже как будто слегка засмущался, он вскинул автомат к плечу, и Кусов видел теперь его взгляд, чёрный, горящий, черезь прорезь прицела, и теперь пуля должна была лететь точно в кусовскую голову, прямёхонько в глаз, в зрачок, и в то самое мгновение, когда спусковой крючок был уже тронут и почти нажат, Кусов в это мгновение резко убрал голову — одну голову — влево и в следующее мгновение почувствовал, как подзаголовник справа словно бы пропороли горячей спицей; взгляд убийцы по ту сторону прицела как будто сказал, несколько даже виновато: ничего, сейчас исправимся, — и стрелок сделал поправку на это уклонение, но в тот же миг Кусов ушёл вправо и почувствовал, как теперь уже слева от головы подзаголовник проколола горячая игла, отметив про себя: седьмая пуля, ещё двадцать три осталось в магазине, — и одновременно странным образом слыша раскаты, мощные хлыстовые стукотни и изощрённые оттолчки соловья, который как ни в чём ни бывало "кричал", как принято выражаться среди "птичников" в соседских кустах смородины: тю-лит, тю-лит, тю-лит! клю-клю-клю-клю! — и Кусов даже вспомнил, как бы само собой вошло в голову, что эти рулады у соловьятников называются "дудками", и ему совершенно не верилось, что, может, это его последние мысли, последние секунды, мгновения жизни, не верилось, вообще не укладывалось в сознании, что его могут убить, прямо сейчас, сей миг, как не верилось в это во время первого покушения, когда в него бросили гранату из-за гаражей, и она, закатившись под лавку, разворотила, расщепила её, а Виктора Петровича, который в момент взрыва закрылся пакетом с мороженым мясом, лишь посекла вскользь мелкими осколками, он тогда кинулся преследовать киллера, и стрелял в того из пистолета, который недавно у него отобрали; не верил и во второй раз, когда вторая граната разорвалась над головой, застряв-запутавшись в ветвях тополя, и тогда он тоже преследовал бомбометателя и тоже стрелял; не верилось, когда под машиной обнаружил фугас в виде двух толовых шашек, прикрепленных к днищу, — не верил и сейчас, потому что невозможно было поверить в собственную смерть, когда весь мир, всё живое пространство полнила мажорная, жизнеутверждающая, прямо-таки божественная песня, а киллер между тем приопустил автомат и рубанул длинной очередью прямо в грудь Кусову — и первую пулю он прозевал, хотя и видел, как приближалась она, похожая на крылышкующего шмеля, пуля летела ему прямо в грудь, и он попытался уйти, уклониться, но за первой пулей следовала вторая, а за второй третья — первая пришпилила к сидению куртку, вторая обожгла бок, и Виктор Петрович почувствовал, как раздирала она его мышцы, будто с треском рвали холст, третья попала в правую руку и после сухого щелчка, как по ошкуренной и высушенной на солнце палке, срикошетила в крышу, две последующих тоже закрутились пропеллерами перед самым носом, попав в руль и в зеркало заднего вида; Кусов был всё ещё жив, ибо явственно слышал, как рассыпался в кустах соловей — ирь-ирь-ирь-ирь! го-го-го-го-го! — это называется "гусачок", помимо воли, непонятно к чему припомнил Виктор Петрович, ещё вспомнил где-то прочитанное, что соловьиная песнь есть воплощение Святого Духа, который, значит, всё ещё оберегал его — для чего? — киллер в растерянности открыл левый, зажмуренный глаз, не веря в то, что после такой, в упор, совершенно убойной очереди можно всё ещё оставаться в живых, но факт был налицо и потому в побелевших глазах его плескался откровенный страх; в следующие мгновения он выпустил ещё одну длиннющую очередь — в этот раз разброс пуль был ещё большим: одна попала в наружное зеркало, другая в привод левого "дворника", две в приборную панель — потому что ствол у стрелка в руках начал уже плясать, но всё-таки одна из пуль, пятая, опять угодила Виктору Петровичу в правое запястье, точнее, он опять закрылся рукою, и снова пуля, щёлкнув по лучевой кости, ушла в обшивку, а Кусов, отметив про себя восемнадцатый выстрел, значит, осталось двенадцать патронов, опять услышал соловья: лип-лип-лип-лип! — заливался "славный птах", выдавая безукоризненную "липушку", а киллер стоял с широко раскрытыми, распахнутыми в ужасе глазами, в которых читалось ошеломлённое: не может быть! не может такого быть! — и опять он полоснул без прицеливания, и опять Виктору Петровичу пришлось изловчаться, изворачиваться, но всё-таки одна из пуль опять попала в руку, точнее, он опять словил пулю кистью, закрыв жену, как зонтиком, раскрытой ладонью — не было у него другого выбора, потому что пуля шла прямёхонько в голову жены, а после его ладони она срикошетила в потолок, да, всё-таки автомат калибра 5,45 в этом плане ненадёжная машина, успел подумать Кусов, человек может забежать в кустарник или за забор, и станет неуязвим для стрелка, пули начнут сбиваться с курса от малейших препятствий, крутилось в голове у Кусова, пока киллер вытирал обескураженно пот с бровей и поднимал виновато глаза, которые сделались у него совершенно круглые, белые, безумные — видно, он испытывал настоящий ужас, как при встрече с привидением или призраком; в отчаянии он полоснул короткой очередью ещё раз в сторону Кусова, бросил автомат с недорастрелянным, кажется, магазином в машину, прыгнул на сиденье и дал газу, все его пули пошли "за молоком", кроме самой последней, которая достала-таки Виктора Петровича; рано, видать, стал торжествовать он спасение, от последней-то как раз и не уберёгся, она вошла ему повыше правого соска, он видел, как вспухла куртка в месте попадания пули, и его при этом очень сильно, будто мешком, толкнуло в грудь и перехватило дыхание, но это было всего лишь мгновение-секунду, в следующий миг он услышал явственно и очень чётко: чричи-чу, чричи-чу, чричи-чу! клы-клы-клы-клы! — то "клыкал" соловей, пел, заливался, не переставая, не прекращая вить бесконечную верёвку жизни...
