С другой стороны, исчезает и само божественное (чудотворное) содержание христианства. Почти вся его сверхъестественная атрибутика, до недавнего времени рассматривавшаяся исключительно как прерогатива господа бога, ныне полностью технологизирована и сведена к набору вполне обыденных, бытовых операций. Получение огня, первоначально «дара богов», превратилось, после изобретения спичек и зажигалки, в привычное повседневное действие. Прежнего мистического изумления оно больше не вызывает. Всеприсутствие, тоже качество, долгое время считавшееся божественным, сейчас, благодаря Интернету, вошло в реальную жизнь. Пользователь Всемирной Сети может, если не физически, то виртуально, присутствовать почти в любой точке земного шара. При желании даже – в нескольких точках одновременно. Всемогущество, понимаемое прежде всего как возможность уничтожения целых стран и народов, перешло к современным армиям, которые могут справляться с этим вполне успешно. А кодификаты морали, выраженные первоначально в Десяти заповедях Моисея и Нагорной проповеди Иисуса Христа, переведены сейчас в Декларацию прав человека и сугубо светское государственное законодательство. Даже спасение души более не связано с верой. В основных протестантских конфессиях, как мы уже говорили, оно осуществляется через профессиональную деятельность: собственно вера здесь от человека не требуется, а решения Второго Ватиканского собора (1965 г.), постановившего, что спасение возможно даже для атеистов, если, конечно, они ведут праведный образ жизни, что уже само по себе является признаком благоволения божьего, свидетельствует о том, что спасение без веры возможно теперь и в католицизме.
Христианская трансценденция таким образом почти полностью утилизирована. Западная цивилизация овеществила ее в конкретных технологических и социальных конструктах. Это, конечно, еще далеко не Царство Божие, составлявшее общественный идеал Европы в течение многих веков, но мистическая перспектива, которую христианство ранее перед человечеством открывало, ныне, по завершению индустриальной фазы развития, оказалась безнадежно исчерпанной. Западное сознание утратило мистическую вертикаль. Вечность превратилась во время, лишенное метафизической перспективы.
Истощение трансцендентного измерения породило на Западе жестокий кризис футурологии. Фактически, западная цивилизация не имеет сейчас целостной концепции будущего и при стратегировании развития, переводимого затем в конкретные геополитические решения, опирается на доктринальные прозрения Ф. Фукуямы, Э. Тоффлера и С. Хантингтона. Эти доктрины не сводимы пока в единый концептуальный сюжет, но как палеонтологи по разрозненным костям, найденным при раскопках, более-менее достоверно восстанавливают облик древних рептилий, так по базисным дискурсам ведущих западных футурологов можно реконструировать нынешнюю прогностическую направленность евро-атлантической цивилизации.
Френсис Фукуяма, американец японского происхождения, повторяет вслед за Гегелем мысль о «конце истории». По мнению Фукуямы, после крушения фашизма и коммунизма у либерального (западного) мировоззрения нет больше стратегических конкурентов: российский (советский) экспансионизм, скорее всего, уже не возродится, китайский (коммунистический) экспансионизм тоже безвозвратно исчез, теократические или националистические государства бесперспективны, поскольку представляют собой прошлое, а не будущее. Мы присутствуем при завершении идеологической эволюции человечества, при торжестве западной демократии как окончательной формы правления. В результате основной коллизией современности Фукуяма считает конфликт между странами, уже принадлежащими к «постистории» (то есть, собственно Западом и его союзниками – АС), и теми странами, которые по-прежнему пребывают «в истории» (то есть, развивающимися государствами Третьего мира – АС) [9].
Позже, однако, наблюдая подъем коммунистического Китая, взлет «восточных тигров»: Южной Кореи, Тайваня, Малайзии, Сингапура, возрастающую пассионарность Мира ислама, отвергающего западное представление о либерализме, Фукуяма несколько скорректировал свои выводы, назвав главной трудностью Запада уже не конфликт двух времен – истории и постистории – а эпоху разрыва, определяющую собой все остальное, то есть переход от индустриальной цивилизации к информационной, за который, как он считает, человечеству придется заплатить огромную цену [10].
Примерно то же, хотя и в более общих координатах, утверждает концепция Тоффлера. Придерживаясь разработанной им крупномасштабной схемы истории, Э лвин Тоффлер,приобретший известность еще в 1970-х годах книгой «Футурошок», также считает, что основной конфликт нашей эпохи – это не конфликт «Запад – Юг» или «Запад – Восток», а конфликт трех миров, существующих одновременно: аграрного, промышленного и информационного. Причем, по мысли Тоффлера, информационное общество, которое сейчас возникает, станет обществом по-настоящему творческим (креативным), главным его ресурсом будут не капиталы, а знания, в связи с чем власть от демократии большинства перейдет к транснациональному меньшинству. Утвердится своего рода «постиндустриализм для избранных». Этим новое общество будет принципиально отличаться от предыдущих форм человеческой цивилизации [11].
Однако наибольшее прикладное значение имеет, на наш взгляд, концепция С. Хантингтона о конфликте цивилизаций. Профессор Гарвардского университета Самюэль Хантингтонзначительно конкретнее других авторов. Он прямо утверждает, что период господства одной (западной) цивилизации завершается, мир вступает в эпоху мультицивилизационного взаимодействия: модернизация экономики привела к росту могущества незападных цивилизаций, и культурное разнообразие Востока и Юга ныне бросает вызов западному универсализму. Войны наций, характерные для XIX века, и войны идеологий, преобладавшие в веке XX, сменяются войнами цивилизаций с расстановкой сил по принципу «Запад и все остальные». Этот процесс, с одной стороны, обостряется глобализацией, которая, делая мир «тесным», способствует возрастанию числа межцивилизационных контактов (предъявлению идентичностей), а с другой стороны, провоцируется и самим Западом, фактически силой навязывающим Третьему миру свою систему ценностных приоритетов [12].
Значимость концепции Хантингтона – в ее конкретных геополитических рекомендациях. Хантингтон полагает, что Западу необходимо принять ряд мер, которые обеспечили бы его цивилизационное выживание. Это, во-первых, включение в «Запад» нескольких регионов, имеющих с ним значительную цивилизационную общность, прежде всего – стран Восточной Европы и Латинской Америки. Во-вторых, это – сохранение военного превосходства Запада, а значит ограничения для Третьего мира в новейших стратегических вооружениях. Отсюда – последовательная борьба западных государств за нераспространение оружия массового поражения. В-третьих, это – провоцирование трудностей в исламско-конфуцианских отношениях, поскольку именно две эти цивилизации (мусульманскую и китайскую) Хантингтон считает наиболее опасными соперниками для Запада. Далее это – поддержка групп прозападной ориентации во всех странах и усиление роли тех международных организаций, которые отражают политические и экономические интересы Запада [12].
Нетрудно заметить, что нынешняя геополитика лидирующих индустриальных держав в своих основных чертах исходит именно из концепции Хантингтона. Действия Соединенных Штатов и их союзников в Югославии, Ираке и Афганистане, занесения ряда стран (Северной Кореи, Ирана, Ливии) в «список изгоев», против которых может быть применена военная сила, поспешное расползание НАТО по Восточной Европе с одновременным проникновением самих США в Грузию, Азербайджан и Среднюю Азию, почти насильственное «вскрытие» (либерализация) экономики государств Третьего мира с помощью ключей-кредитов, предоставляемых лишь на определенных условиях – все это слишком хорошо вписывается в концепцию Хантингтона, чтобы быть простым совпадением.
Запад, то есть Европа и США, действительно втягиваются сейчас в войну цивилизацийи рассчитывают ее выиграть, используя свое нынешнее военное и экономическое превосходство.
Это стратегия «продолженного настоящего», стратегия удержания распадающейся реальности. Подлинного будущего, будущего, имеющего перспективу, она не создает.
Современный исследователь задает вопрос: О какой стране идет речь, если учитывать следующие ее характеристики? «Форма политического правления – республика; каждый полноправный гражданин участвует в выборах местных и центральных властей. Международное положение – доминирующее; в мире нет военной силы, которая могла бы тягаться с данной страной. Главные черты исторического развития за предшествующие 200 лет – безостановочное расширение границ и возрастание численности населения. Этнический состав – конгломерат многих национальностей при господстве одного официального языка. Состояние экономики – уверенный рост общенационального богатства на основе развитых рыночных отношений [13]».
