Все просто: двое в камуфляже подходят прямо на улице к любому человеку, почему-либо (нынешний критерий, впрочем, всем известен) похожему на приезжего, и, проверив, естественно, паспорт, задают вопрос: "Какого ... ты здесь ошиваешься? назови сию минуту, тебе говорят, хотя бы одну важную причину, по которой твое присутствие требуется именно здесь и сейчас; представь, короче, убедительные аргументы в пользу своего пребывания". И если человек отвечает неадекватно, типа - ваше какое дело, - или приплетает ни к селу ни к городу какую-то там Конституцию, - либо, наоборот, ошеломлен и лепечет невнятное, - значит, действительно попался голубчик.
Теперь он уже - как минимум, подозреваемый, то есть можно предоставить ему служебное помещение, поставить на госдовольствие и не торопясь калякать с ним по душам о чистосердечном признании, выдаче сообщников и прочих тонких материях. На этом этапе, как всем опять-таки известно, законность особенно тесно соединяется с гуманностью. Приняв арестанта в свои объятия, законность и гуманность способны активизировать его так называемую вторую сигнальную систему в любом райотделе всего за какие-нибудь трое суток.
Но допустим худшее: предполагаемый злодей не раскололся. И даже придется (хотя с какой бы стати?) отпустить его когда-нибудь. Не все ли равно: отчетность-то в порядке. И можно выступать по телевизору хоть каждый день: дескать, на сегодня подозреваемых столько-то, а завтра будет еще больше. Тем более что ресурс и вправду практически неограниченный - выгляните-ка в окно: подозреваемые идут буквально косяком.
Не настолько же вы наивны, чтобы думать, будто в такой важной, государственного значения, кампании удастся обойтись одними лишь брюнетами в усах и беременными женщинами только из смуглых? На всю милицию, сами должны понимать, смуглых не напасешься. А подозреваемого изловить каждому лестно. (Не говоря уже о том, что если спустят план, придется выдвинуть план встречный.)
Да ведь и справедливость требует: каждые сутки в пути находятся две тысячи поездов дальнего следования; это не считая пригородных электричек, междугородных автобусов, и не говоря о самолетах. Это сколько же народу постоянно в отъезде! Столько же, стало быть, и приезжих повсюду. И даже внутри населенных пунктов многие пока что позволяют себе переезжать из района в район, с одной улицы на другую, не регулярно ночуют по месту прописки.
А если так, то отчего бы оборотню в погонах не подойти лично к вам и лично у вас не спросить на манер Паскаля, только построже: откуда мы? кто мы? куда мы идем? почему здесь?
А вы, как назло, и впрямь родились и закончили школу не в этой точке мирового пространства, где встретились с ним. У вас, предположим, и стольника для него нет. И вы не проходили подготовку на международной террористической базе, где, разумеется, вас обучили бы, что в таких случаях говорить, и снабдили бы безупречной легендой, да и деньгами на взятки.
И вот вы уже лепечете (конечно, сбиваясь) всякий вздор про собственную жизнь. Про больных родителей или про ключ от квартиры друга. Или что вам нравятся старинная архитектура и белые ночи. Но сами чувствуете: не резоны это все, не резоны. Потому что как это доказать, не имея на руках командировочного предписания?
И тут гордыня (со страхом пополам) может, чего доброго, толкнуть вас на неверный путь самозащиты: нашепнет, к примеру, что вы не обязаны отвечать на идиотские вопросы. А пуще всего - не поминайте Конституцию. Какую хотите бормочите чепуху, лишь бы тоном покаянным. Или, наоборот, скорчите идиота - тоже сойдет. Один знакомый мальчик недавно так спасся от оборотней. Его притормозили: "Какова цель нахождения в метро?" А он, не моргнув глазом, отвечает: "Катаюсь". Ничего, отпустили. Также и у вас всегда остается шанс уцелеть - пока вы не сказали рокового слова: "Конституция". На него камуфляж обижается беспощадно.
А которые в штатском - терпят и даже улыбаются, но с масленым блеском в глазах. Подозреваю, что им бедняжка Конституция представляется существом женского пола, с которой недурно бы пошалить. Но признаются только самые главные и только в намерениях серьезных: дескать, вот сосредоточусь и сходу оплодотворю! Один совсем недавно так и заявил: пора, говорит, давно пора подумать о создании структуры, которая распределяла бы позитивные и негативные потоки в информационном пространстве! Чем, спрашивается, такая научная идея хуже повального опроса приезжих на предмет установления подозреваемых? Вот уже, выходит, и двух статей этой самой Конституции - как не бывало.
Бродский листик нобелевского лавра пойдет, конечно же, в фирменный альфа-суп.
Где стол был яств - где находился блаженный островок социализма - якобы сказочно дорогое ателье индпошива с интимно-подпольным названием "Смерть мужьям", - нынче прохладно прозябает Боско ди Чильеджи, всемирный портной. В его-то витринах и выставлены модели памятников Иосифу Бродскому - настольного размера, семь штук. Семь проектов, одобренных знатоками, которых подобрал Альфа-банк. (Этот же денежный мешок поощрил и воображение скульпторов.)
№ 1. Бронзовая фигура, грузная такая, нечетких очертаний - человек в плаще с откинутым капюшоном; в лице - расплывчатое сходство с Бродским, покрой плаща напоминает известные изображения Данте; но походка неумолимая; в общем и целом - бывалый офицер ГИБДД (однако не взяточник).
№ 2. Бродский как есть: объемное металлическое фото; объем, впрочем, уполовинен; такую фигурку легко привинтить к надгробной плите - получится как бы горельеф. Сходство схвачено, и костюмчик - как живой; поза - характерная: Бродский запрокинул голову, разглядывая то ли коннектикутского ястреба, то ли статую Свободы; прелестная умная, мечтательная улыбка... Что и говорить - отличный сувенир для оставшихся друзей. Но на стогнах смотрелся бы как памятник неизвестному туристу: место стрелки изменить нельзя: встречаемся под полой Очкастого Зеваки!
№ 3. Некто куда-то идет (допускаю - на Васильевский, умирать) - очень тощий, в пиджаке; бронзовая поверхность как бы дематериализована, подернута рябью.
№ 4. Разъем в набережной Невы: спуск к воде, как бы калитка в Ничто; узкая щель между каменных глыб, сплошь испещренных стихами; автор этой композиции, несомненно, Бродского читал - и чувствует Город как цепь его метафор; памятник рассчитан на такие времена, когда это чувство дойдет до многих; нам же остается ухмылка - оттого что на изогнутой поверхности первая буква читается не сразу: ХУЛЫБНИСЬАХУЛЫБНИСЬВОСЛЕД...
№ 5. Гипсовая (алебастровая?) голова; верней, клубящийся мозг с выступающим носом; сосредоточившись, различаешь глазные яблоки, потом и губы. Идей - две: антропологическая - еврей, и психологическая - вдохновение. Что и позволило одному знатному искусствоведу заметить: "Нормальный человек из, допустим, Киришей не сможет понять, кто перед ним - Бродский или Троцкий".
№ 6. Уютная статуэтка с полным портретным сходством; благополучный такой немолодой толстячок, явно не дурак; будь Бродский предметом всенародной любви, как, скажем, Сталин - стоять бы такому памятнику в сквере каждого райцентра.
№ 7. Фрагмент решетки канала; меж накрененными фонарными столбами парит навзничь неподвижная, как бы спеленутая фигурка: должно быть, душа - должно быть, Бродского - должно быть, улетая во тьму, в петербургском дыму и т.д.
... По-настоящему воздвигать памятник никто не собирается. Это что-то вроде школьной олимпиады, турнира трубадуров, конкурса кулинаров: ну, кто тут у нас молодец и вкуснее всех стряпает? Победителю - приз, дегустаторам - гонорар, а кушанье - кошкам. Впрочем, бродский листик нобелевского лавра пойдет, конечно же, в фирменный альфа-суп.
И хорошо. Кто-кто, а Иосиф Бродский в памятниках не нуждается. Не его это хобби - долгосрочная аренда физического объема. Уж если посчастливилось человеку полностью преобразиться в собственный голос - что ему облик? К тому же для тех, кто его читает, Бродский слишком жив, а для тех, кто не читает, - не существует вообще.
Каменных и бронзовых людей на наших улицах и так-то многовато. А хороших памятников практически нет. Виновата не скульптура - культура. Мы не умеем помнить, а только - благоговеть. Наша культурная память грубо высокопарна: то сотворяем кумиров, то повергаем ниц идолов - короче, обращаемся со знаками, как с телами.
А тут извольте реальное тело превратить в знак, смысл стихов передать веществом... Это так трудно, что никто, по сути, даже и не пытается. Лепят обыкновенную знаменитость: руки-ноги как у всех, а лицо знакомое, и общее впечатление благоприятно.
Плюс тень трагизма, понимаемого тоже попросту: герой, во-первых, стал тенью; а во-вторых - это с ним случилось на чужбине. Как восклицал, трясясь от слез, незабвенный Коровьев: "- Горе-то, а? Ведь это что ж такое делается? А?"
