Да и с точки зрения трудностей чисто фонетических — что русский, что русскоязычный, все едино. Смирись, гордый человек, или придумай что-нибудь похитрее.
Владимир Винников УМНОЖЕНИЕ НА НОЛЬ
"Пушкин отсчитывает от нуля к бесконечности…", "он для этого помещен в "нулевую точку"; вернее, он возник в этой точке, потому что именно этого требовала логика развития русской культуры…", "единственное это явление — именно потому, что находится как бы в исходной, "нулевой точке"…", "вернуться к тому "нулевому варианту", который предполагается при полной демифологизации Пушкина…", "это "всё", которое рождается из "ничего" и в нулевой точке означает "ничто"…", "не находите ли вы, что с этого "нуля"… вновь начнется накручивание мифов…", "опускаемся на нулевой уровень…"
Почти всю публицистику Льва Аннинского отличает сугубо игровое и даже провокативное (в точном смысле латинского выражения pro vocatio — "для волеизъявления") начало. Цитаты — из статьи ""Наше всё" — наше ничего?", опубликованной в первом выпуске "Дня литературы" за 2002 год. Где Лев Александрович с присущим ему мастерством и даже изяществом проводит "умножение на ноль" не кого-нибудь, но Александра Сергеевича Пушкина. В самом деле, какую бы величину, какое бы "наше всё" на ноль ни помножь — в итоге получится только ноль: круглый и пустой, как мячик. И Аннинский с видимым удовольствием образовавшимся кругляшом играет — чтобы, потешившись вволю, бросить его городу и миру: мол, делайте с ним, что хотите, а мое дело теперь сторона.
Но есть и второй участник игры, без которого она и состояться-то не могла. Им выступает обозначенный в качестве "мифоборца" Юрий Дружников со своей книгой "Русские мифы", где, помимо прочего, попытался, "отчистив Пушкина от мифологической мути", превратить Александра Сергеевича в сугубо отрицательную величину, "в бретера и забияку, похожего на всех бретеров и забияк своего времени и круга". Точные "пасы" Аннинского на Дружникова и "отскоки" от того в статье постоянны: "как выяснил Дружников…", "последнего прикола у Дружникова нет…" и, в качестве апофеоза, "не был, не видел, не знаю, у Дружникова прочитал…"
Разумеется, умножение поэта на ноль, предпринятое Львом Аннинским, может выглядеть оправданным и даже положительным действием лишь на таком, безусловно отрицательном и отрицающем Пушкина фоне. Да, если судить по знаку в линейной системе координат, в категориях "плюс-минус", подобный подход по-своему верен. А если посмотреть на ситуацию иначе? Скажем, по модулю, по абсолютной величине, безотносительно к знаку оценки? Тогда получится наоборот, и придется сказать, что Юрий Дружников считает Пушкина более значимой величиной, а следовательно — относится к нему, независимо от "знака", с большим внутренним почтением, чем Лев Аннинский. Однако тем самым истину о Пушкине — она же "золотая середина" — предлагалось бы "по умолчанию" искать где-то в диапазоне от нуля до "минус бесконечности" (или, может быть, "минус единицы"). Не скрою, здесь у меня было сильное искушение развить предложенную статьей методологию в духе Льва Толстого: представить Пушкина некоей неведомой величиной, которую авторам вольно умножать хоть на ноль, хоть на отрицательную или положительную дробь — что больше соответствует "магическому числу" их собственной души. Но как-то вовремя вспомнилось, что, во-первых, наши недостатки — продолжение наших достоинств, а потому далеко не всё следует продолжать и развивать; а во-вторых, что "не судите да не судимы будете".
Но дело в том, что Пушкин — не просто абстрактное, отвлеченное "наше всё". Он — вполне реальное "солнце русской поэзии", живущий в каждом из нас "мой Пушкин". Разве можно "умножать на ноль" солнце, или цветущий луг, или собственное сердце? Для всякого русского человека, с детства вошедшего в мир пушкинских сказок, "Руслана и Людмилы", а затем — его стихов и прозы, даже в голову не придет упрекать поэта за "тело длиной 160 сантиметров" или другие недостатки его земного бытия. Точно так же и былинного Илью Муромца народ наш любит и помнит вовсе не потому, что "при 165 сантиметрах" роста тот был, по словам Аннинского, "поперек себя шире, скроен по мерке русской печки, на которой пролежал тридцать лет". А потому, что побил в свое время всех врагов земли Русской: от Соловья-разбойника до Жидовина-богатыря.
"Тебя ж, как первую любовь, России сердце не забудет" — это ведь про Пушкина было сказано, и сказано было от сердца, с любовью. А "от головы", рассудочно, Александра Сергеевича, конечно, придется трактовать иначе: хоть "нулевым", хоть "демифологизированным", хоть каким угодно еще. У одного из пушкинских персонажей, по-своему причастного к проблеме "гения и злодейства", тоже вначале было искреннее желание всего лишь "поверить алгеброй гармонию", а раз не получилось в случае с конкретным Моцартом (речь, разумеется, идет не о реальном венском композиторе, а о пушкинском образе) — тем хуже для всех…
Лев Аннинский пишет: "Перенесясь "под небо Шиллера и Гете", сходное ощущение неуловимого всетождества вызывает у меня фигура автора "Фауста"… Гете… равновелик "всей" немецкой культуре, а начнешь вытягивать по ниточке — вдруг исчезнет, как клубок". Следовательно, и Пушкина критик считает (и справедливо!) в какой-то мере "равновеликим" всей русской культуре. Не случайно ведь оговаривает в самом начале своей статьи: "…Дружников атакует миф как таковой. Пушкин в данном случае — …материал особой важности. Ибо пушкинский миф — один из базовых, основополагающих, системообразующих в русской культуре. Миф как таковой Дружников ненавидит". На мой взгляд, здесь необходимо уточнение — Дружников атакует и ненавидит вовсе не "миф как таковой", а именно "русский миф". Ведь ничего против "немецкого", "французского", "английского", "американского" или же любого иного мифа этот "профессор-славист" не написал и, наверное, никогда не напишет. Своя рубаха к телу ближе.
Однако Лев Аннинский такого уточнения почему-то не сделал. Видимо, для него и "мифотворчество", и "мифоборчество" — не более чем своеобразная интеллектуальная игра с равными шансами на выигрыш у соперничающих сторон. "Выражаясь по-гречески, мифомахия и мифомания друг без друга не живут. И хорошо знают друг друга. То есть знают, что и те, и другие "в какой-то мере правы"…". Но если понятия "мифомахии" и "мифоборчества" синонимичны, то "мифомании" и "мифотворчества" — нет. "Мифомания" — скорее, увлеченность, одержимость мифом, склонность, но уж никак не мифотворчество.
Да и социальные функции мифа совершенно иные. Понятие "мифа" вовсе не сводится к какой-то иллюзии, индивидуальной либо общественной. Напротив, миф выступает как системное и образное воплощение того уникального опыта, который присущ любой более-менее устойчивой и замкнутой общественной системе, от семьи до государства и народа. Миф, собственно, предназначен для "пересказа", "предания", трансляции этого социального опыта прежде всего. При этом образы, на которых строится миф, не обязательно должны относиться к сфере эстетического знания — они вполне могут быть и предметно-логическими, как большинство современных "научных" мифов. Но это уже, как говорится, совсем другая история.
Здесь важнее другое — разрушение одной мифологической системы неразрывно связано с утверждением другой. "Чистого" мифоборчества поэтому не бывает. Так что Юрий Дружников, ненавидя и атакуя "русские мифы", просто торит дорогу мифам нерусским. А уважаемый Лев Аннинский почему-то пытается увидеть в этом какой-то иной смысл, вопрошая: "Что же, так вот и верить во все те пошлости и глупости, которые писались о Пушкине в 1865-м, 1880-м, 1937-м, 1999-м? Это что, тоже правда?" А правда ли то, что в указанные, а равно и в неуказанные уважаемым критиком годы о Пушкине писались только пошлости и глупости? И если не только, то что мешало или мешает автору отделять зерна от плевел?
Но Аннинский — уже о другом: "Да. Это правда нашего (нашего? — В.В.) безумства, и это тоже мы. Это реальность нашей мифологии. Это наши ветряные мельницы. И потому внутри нашей насквозь мифологизированной реальности непременно должны появляться рыцари "очищенной истины", которые будут эти мифы крушить. Иными словами, в пушкинистике должно быть место Дружникову…" Кто спорит — конечно, "на свете места много всем". Другой вопрос, каково это место и как относиться к людям, его занимающим. Называть их рыцарями "очищенной истины", Дон Кихотами — или как-то иначе, более подходящими для дружниковых словами?
Петр Калитин О РУССКО-ЕВРЕЙСКОМ ТОЖДЕСТВЕ ИЛИ АБСУРДЕ
Вот уже более полугода прошло с момента появления на книжных прилавках России постоянно первенствующего интеллектуального бестселлера "Двести лет вместе" — число его продаж, судя по всему, давно превзошло пятидесятитысячную отметку и продолжает неуклонно увеличиваться каждый день. Уже одно это, пусть и маркетинговое, обстоятельство должно было бы вызвать самое пристальное внимание со стороны наших аналитиков, публицистов, а также специалистов по русской идее. Ведь что получается? — сегодняшняя образованная и, если хотите, интеллигентская Россия вдруг не менее дружно, чем во времена горбачевской перестройки, набрасывается и прочитывает буквально за день-два книгу, посвященную обстоятельному показу двухсотлетней совместной жизни русского и еврейского народов — почему? Почему именно такая тематика объединяет в феноменальном и неподдельном интересе к себе и левых, и правых, и центристов — всех, кому еще хочется остаться мыслящими россиянами??
