Выступить в газете с «публичным вызовом» к писателю Вс. Иванову взять на себя «инструментовку», «техническую шлифовку» и озвучение книги, с тем, чтобы она стала в «уровень» - это ироническое сострадание по адресу незаурядного таланта. Хуже того - это сбрасывание со счетов Островского-писателя.
Конечно, эта травля не могла не возмутить Островского. В своей ответной статье в «Литературной газете» 11 мая 1935 года Островский пишет: «Если вы, Дайреджиев, не поняли глубоко партийного содержания борьбы Корчагина с ворвавшейся в его семью мелкобуржуазной стихией, обывательщиной и превратили все это в семейные дрязги, то где же ваше критическое чутье? Никогда ни Корчагин, ни Островский не жаловались на свою судьбу, не скулили, по Дайреджиеву. Никогда никакая железная стена не отделяла Корчагина от жизни, и партия не забывала его. Всегда он был окружен партийными друзьями, коммунистической молодежью, и от партии, от ее представителей черпал свои силы. Сознательно или бессознательно, но Дайреджиев оскорбил и меня, как большевика, и редакцию журнала „Молодая гвардия“…»
Обвинить в «жалобе» страстно влюбленного в жизнь борца, неукротимого воина-комсомольца, задушить бьющий ключом молодой талант - хуже, чем «пинок в лицо», это значит всадить нож в спину пролетарского писателя. Возведя травлю передовых советских писателей и драматургов в профессию, критик Дайреджиев облил грязью пьесу Н. Вирты «Хлеб наш насущный». Трудно быть равнодушным, когда жалкое отребье реакционных эстетов гурвичей, юзовских, дайреджиевых поднимает руку на тех, кто является гордостью русской национальной культуры, чья жизнь, как подвиг, будет вечным примером в борьбе за дело Ленина-Сталина.
Комсомольская правда, 28 ноября 1950 г.
Правдивая повесть
Началось это с небольшого. Из Смоленщины пришло в редакцию письмо. Преподаватель Тумановской сельскохозяйственной школы инженер Александр Васильевич Амосов рассказал историю Анатолия Щепкина и Галины Чаловой.
Молодые люди познакомились в Доме культуры. Чалова работала лаборанткой по испытанию строительных материалов. Щепкин пока не назвал своей профессии. Был он сдержан, вежлив, культурен, много рассказывал о русском архитекторе Баженове, о живописи и новых книгах. Галина дорожила этим знакомством и предполагала, что Анатолий - студент архитектурного института. Но однажды, когда они шли на стадион, Щепкин обратил внимание девушки на карниз нового дома и сказал, что это его работа. «Так ты, Толя, простой штукатур?» - спросила она разочарованно и сразу же представила его в спецовке, забрызганной известью. Анатолия этот вопрос обидел.
Дальше, как пишет Галина в письме к подруге, произошло следующее:
«Мы шли молча. Разговор уже не клеился. У самого входа на стадион он вдруг повернулся и быстро пошел назад. Так и не сказал мне ни слова, не попрощался. И, как я ни старалась потом помириться, нашей дружбе пришел конец. Толя не хочет больше со мной встречаться».
Рассказ об этой размолвке был напечатан в газете под названием «Ссора». Прочли его тысячи юношей и девушек. Письма начали поступать с заводов, из учебных заведений, колхозов и воинских частей: «Ссора» стала поводом для большого и интересного разговора о рабочей гордости молодых строителей коммунизма.
«…» «Щепкин ведь живет не в Америке», - пишут многие и размышляют: произойди там такая история, простой штукатур не мог бы сказать своей девушке, что он гордится своей профессией, что она нужна для родины, ведь девушка знает, что Белый дом не собирается строить новых гидроэлектростанций, ремонтировать полуразрушенные дома рабочих в Гарлеме и возводить коттеджи в индейских резервациях. Рабочему парню нелегко попасть в университет, нужны деньги. А где ему взять их?
«…» Советский человек, созидатель и творец, чувствует себя исторической личностью, человеком, украшающим землю для радостей настоящего и будущего. Это гордое и самое дорогое чувство неосторожной фразой оскорбила Галина Чалова. «Откуда это у нее? - спрашивают сотни юношей и девушек. - Она же наш советский человек, интеллигент!» И тут же многие из них совершенно правильно оценивают се слова о «простом» штукатуре как буржуазный пережиток в ее сознании. Что же касается вопроса об интеллигентности Чаловой, то здесь многие авторы писем говорят: трудно сразу решить, кто из них больше интеллигент - Анатолий Щепкин или Галина Чалова.
В самом деле: кто из них больше интеллигент?
«Чалова, наверное, считает себя интеллигенткой? - пишет из города Слуцка Евгений Ляшенко. - По некоторым данным это действительно так: она окончила техникум, работает лаборанткой. На этом основании она мечтает о друге-ровне, каком-нибудь интеллигенте, хотя бы студенте архитектурного института. Поэтому ее, видимо, так и покоробило, когда она „обманулась“ - узнала, что Щепкин - простой штукатур».
«…» Интеллигент происходит от латинского слова «понимающий». В словаре Даля об интеллигенции сказано, что это разумная, образованная, умственно развитая часть жителей. Раньше, как правило, «путь в интеллигенцию» шел только через высшее учебное заведение. Ограничен и невелик был круг профессий, которые давали людям право называться интеллигентами: инженер, писатель, учитель, художник, врач…
Партия большевиков заботливо растила в нашей стране новую производственно-техническую интеллигенцию, оказывала и оказывает ей всяческую поддержку и помощь. Но кроме старого и привычного пути формирования интеллигенции, через высшие учебные заведения, И. В. Сталин с гениальным предвидением определил другую сторону этого дела.
«Другая сторона дела состоит в том, - говорил товарищ Сталин, - что производственно-техническая интеллигенция рабочего класса будет формироваться не только из людей, прошедших высшую школу, - она будет рекрутироваться также из практических работников наших предприятий, из квалифицированных рабочих, культурных сил рабочего класса на заводе, на фабрике, в шахте».
Трудно определить - кто рабочий, кто интеллигент! В этом тоже примета нашего светлого времени.
Почему же многие, «принимая» в среду молодых интеллигентов штукатура Анатолия Щепкина, не хотят называть Галину Чалову интеллигенткой? Почему некоторые товарищи называют Чалову - Чебутыкиной?
Здесь надо вспомнить пьесу А. Чехова «Три сестры». Помните, как мечтала о трудовой деятельности Ирина Прозорова, как тосковала по той сильной, здоровой буре, которая сдует с человеческого общества лень, равнодушие, предубеждение к труду, гнилую скуку? Но и в этом будущем обществе не собирался работать опустившийся военный доктор Чебутыкин.
- Как вышел из университета, так не ударил пальцем о палец, - говорит он сам о себе. - Даже ни одной книжки не прочел, а читал только одни газеты… Вот… Знаю по газетам, что был, положим, Добролюбов, а что он там писал - не знаю…
Трудно представить себе этот образ в нашей советской действительности. Но черты «чебутыкинщины» молодежь замечает и безжалостно осуждает в некоторых своих товарищах.
Кена Видре
Перед рассветом
Конец сталинской эпохи глазами школьной учительницы
Я вспоминаю последние годы жизни Сталина как время темное, мрачное, как возвращение атмосферы страха, характерной для предвоенных лет. Резко изменились к худшему отношения со вчерашними союзниками - Англией, Францией, США. Наступил период «холодной войны». Сталин возобновил расправу над своими мнимыми политическими противниками - вспомним хотя бы «Ленинградское дело». Советские воины, побывавшие в плену, снова попадали в лагеря, теперь уже в наши. Люди, перенесшие немецкую оккупацию (не по своей вине!), притеснялись, на них смотрели с подозрением.
Начались последовательные нападки на искусство (травля Ахматовой и Зощенко, 1946; Шостаковича и Прокофьева, 1947) и науку - генетику, «лженауку» кибернетику, языкознание. А в конце 1940-х началась антисемитская кампания.
Сначала в газетах взялись за театральных критиков, осмелившихся не восторгаться пьесами почему-то ставших вдруг неприкасаемыми советских драматургов средней руки, Софронова и Сурова (кто их помнит теперь?). Критики, как выяснилось, прятались за псевдонимами. В газетах сообщались в скобках их подлинные фамилии - сплошь еврейские. Насколько я помню, большинство литераторов оторопело отмалчивались. Лишь Константин Симонов, сделав вид, что не понял, куда ветер дует, поместил в «Комсомольской правде» небольшую заметку «О псевдонимах», в которой объяснил общеизвестное: псевдонимы и в советской, и в международной практике общеприняты - это личное дело автора. Ссылался и на себя: «Константин» - псевдоним, а почему Симонов предпочел его «Кириллу», касается только самого Симонова и больше никого. Впрочем, когда антисемитская кампания приняла угрожающие масштабы, перед самой смертью Сталина, голос Симонова прозвучал в общем хоре, пришлось и ему промямлить что-то об опасности «еврейского национализма».
