"Это верно, - сказал тогда Гурджиев, - но нужно всегда посмотреть со всех сторон, прежде чем делать выводы. Этот человек также совершает приятную короткую прогулку в тени вдоль дороги, когда он возвращается за следующим камнем. К тому же, он неглуп. За один день он не носит так много камней. Всегда есть логическая причина, почему люди делают что-то определенным способом; необходимо находить все возможные причины, прежде чем судить людей".
Язык Гурджиева, хотя он уделял очень мало внимания именам собственным, был всегда безошибочно ясным и определенным. Он не сказал больше ничего, и я чувствовал, что он, отчасти своей собственной сосредоточенностью, заставлял меня наблюдать все, что происходило вокруг, с возможно большим вниманием. Остаток часа прошел быстро, и мы вернулись в Приэре: он - к своим писаниям, а я - к своему домашнему хозяйству. Я должен был прийти в следующий вторник в то же время на следующий урок. Я не жил тем, что я учил или не учил; я начал понимать, что "обучение" в гурджиевском смысле не зависело от неожиданных или очевидных результатов, и что никто не мог ожидать никаких немедленных прорывов знаний или понимания. Больше и больше я чувствовал, что он расточал знание тем, как он жил; рассеянное, оно принималось и направлялось кому-нибудь во благо.
Следующий урок был совершено непохож на первый. Он велел мне убрать все в комнате, кроме кровати, где он лежал. Он наблюдал за мной все время, не делая замечаний, пока я не разжег огонь - было дождливое, сырое летнее утро, и в комнате было холодно, и, когда я зажег огонь, он безжалостно задымил. Я прилежно добавил сухих дров, подул на угли - но с небольшим успехом. Он не стал наблюдать мои усилия слишком долго, а внезапно встал с кровати, взял бутылку коньяка, потеснил меня и плеснул коньяком на угасающий огонь - огонь вспыхнул в комнате, и затем дрова разгорелись. Безо всяких объяснений он пошел затем в туалетную комнату и оделся, пока я убирал его кровать. И только, когда он был готов выйти из комнаты, то сказал мимоходом: "Если Вы хотите получить нужный результат немедленно, то должны использовать любые средства". Затем он улыбнулся. "Когда меня нет, у вас есть время - нет необходимости использовать превосходный старый арманьяк".
И это был конец того урока. Уборка туалетной комнаты, которую он безмолвно разрушил в несколько минут, заняла остаток утра.
Как часть "полной реорганизации" школы, мистер Гурджиев сказал нам, что он собирается назначить "директора", который будет наблюдать за студентами и их деятельностью. Он объяснил, что этот директор будет регулярно докладывать ему, и что он будет полностью информирован относительно всего, происходящего в Приэре. Однако, его личное время будет посвящено почти полностью писанию, и он будет проводить намного больше времени в Париже.
Директором стала некая мисс Мерстон - незамужняя дама (как все дети называли ее), которая до того времени заведовала главным образом цветочными садами. Для большинства детей она всегда была немного комической фигурой. Она была высокой, неопределенного возраста, костлявой, угловатой формы, завершающейся до некоторой степени неопрятным гнездом поблекших красноватых волос. Она обычно шествовала по цветочным садам, неся садовый совок, украшенная нитками рафии, привязанными к ее пояску и ниспадающими потоком от талии при ходьбе. Она взялась за директорство с рвением и увлечением.
Хотя Гурджиев сказал нам, что мы должны оказывать мисс Мерстон всяческое уважение, как если бы она была им самим, я, по крайней мере, сомневался, вполне ли она заслуживает этого уважения; а так же подозревал, что Гурджиев не будет так же хорошо информирован, как когда он лично наблюдал за работой. Во всяком случае, мисс Мерстон стала весьма важной фигурой в нашей жизни. Она начала с учреждения ряда правил и предписаний - я часто удивлялся, не происходила ли она из английской военной семьи - которые официально должны были упростить работу и, вообще говоря, ввести эффективность в то, что она называла бессистемной работой школы.
Так как мистер Гурджиев теперь отсутствовал по крайней мере половину каждой недели, мисс Мерстон почувствовала, что мне не было достаточно просто заботиться о курятнике и его комнате. Кроме этого, я был назначен ухаживать за одной из наших лошадей и ослом, а так же выполнять некоторые работы на цветочных клубах под непосредственным личным наблюдением мисс Мерстон. В добавление к этому, я был подчинен, как и все, большому количеству обычных мелких правил. Никто не должен был покидать территории без специального разрешения мисс Мерстон; наши комнаты должны были осматриваться через определенное время; короче говоря, была усилена обычная дисциплина военного стиля.
Дальнейшим изменением, вызванным "реорганизацией" школы, было прекращение ночных демонстраций танцев или гимнастики. По этой гимнастике все еще были классы, но они длились только приблизительно час после обеда в те дни, когда Гурджиев привозил на выходные гостей в Приэре, и мы "выступали", и были редкими событиями. Из-за этого наши вечера были свободны все лето, и многие из нас ходили вечерами в город Фонтенбло - пешком около двух миль. Детям нечего было делать в городе, кроме как пойти иногда в кино, на местную ярмарку или на карнавал. Это последняя ненаблюдаемая - в действительности, неупоминаемая - привилегия была важной для всех нас. До этого времени никто не беспокоился о том, что кто-нибудь из нас делал в свое свободное время, если мы присутствовали утром и были готовы работать. В соответствии с новым порядком, мы должны были иметь какую-нибудь причину, чтобы получить "разрешение" пойти в город - нам было сказано, что мы должны представить "уважительную причину" для каждой отлучки с территории школы мы протестовали. Был общий договор противодействия или игнорирования этого правила. Индивидуально никто не повиновался ему; никто никогда не просил "пропуска".
Мы не только не спрашивали разрешения, чтобы уйти с территории, но ходили в город даже тогда, когда у нас не было причины и желания идти. Мы, конечно, не уходили передними воротами, где надо было показывать "пропуск" тому, кто выполнял обязанности швейцара - мы просто лазили через стену, при уходе и возвращении. Мисс Мерстон не отреагировала немедленно, но мы вскоре узнали, хотя и не могли представить себе как это было возможно, что она имела точные данные о каждом отсутствовавшем. Мы узнали о существовании этих данных от м-ра Гурджиева, когда, в одно из его возвращений в Приэре после нескольких дней отсутствия, он объявил всем нам, что мисс Мерстон имеет "черную книжечку", в которую она заносит все "проступки" студентов. Гурджиев также сказал нам, что пока держит при себе свое мнение о нашем поведении, но напоминает нам, что он назначил мисс Мерстон директором, и мы обязаны слушаться ее. Хотя это казалось технической победой для мисс Мерстон, эта победа была совершенно пустой; она ничуть не способствовала усилению ее дисциплины.
Мои отношения с мисс Мерстон осложнились из-за кур. Однажды после обеда, как раз после того, как Гурджиев уехал в Париж, я узнал от кого-то из детей - я убирал его комнату в это время - что мои цыплята, по крайней мере несколько из них, нашли лазейку с птичьего двора и случайно поклевали цветочные клумбы мисс Мерстон. Когда я пришел на место разрушения, мисс Мерстон неистово преследовала цыплят по всему саду, и вместе мы сумели вернуть их всех назад в загон. Ущерб цветам был нанесен небольшой, и я помог мисс Мерстон, по ее приказу, исправить все повреждения. Затем она сказала мне, что это я виноват в побеге цыплят, так как не содержал забор в должном порядке; а также, что мне не будет позволено покидать территорию Института одну неделю. Она добавила, что если обнаружит цыпленка в саду еще раз, то лично убьет его.
Я исправил изгородь, но, по-видимому плохо - один или два цыпленка убежали на следующий День и пошли опять на цветочные клумбы. Мисс Мерстон сдержала свое обещание и скрутила шею первому пойманному цыпленку. Так как я был очень привязан к цыплятам - у меня было личное отношение к каждому из них, и я даже дал им имена - я отомстил мисс Мерстон разрушением одной из ее любимых посадок. Вдобавок, чисто для личного удовлетворения, я также ночью ушел с территории в Фонтенбло.
Мисс Мерстон подвергла меня серьезному испытанию на следующее утро. Она сказала, что если мы не можем прийти к пониманию вместе, она должна будет иметь дело с м-ром Гурджиевым, и что она знает, что он не допустит никакого пренебрежения ее авторитетом. Она также сказала, что я, в то время, занимал первое место в списке нарушителей в ее черной книжке. В свою защиту я сказал ей, что цыплята полезны, а сад - нет; что она не имела права убивать моего цыпленка. Она возразила, что я не могу судить, что она вправе делать, и также, что м-р Гурджиев ясно заявил, что ей надо повиноваться.
