Лемане «человек… слишком ощутим», и он возобновляет поиски более полного одиночества: «Скорей же в горы, к высям ледяным, / К тем мыслям, к тем возвышенным отрадам, / Которым чужд я стал, живя с двуногим стадом» [91].
В XIX веке термин «одиночество» вошел в широкое употребление, хотя изначально это понятие относилось к области патологического уединения, о котором рассуждали сменявшие друг друга медицинские авторитеты и прочие авторы [92]. У Чарльза Диккенса в рождественском рассказе 1840 года глухой старик в праздничный день встречается с рассказчиком, который пытается вытащить его из меланхолической изоляции, описываемой в рассказе не как одиночество, а как состояние «уединения» [93]. Постепенно одиночество стало особым состоянием, несущим с собой определенный набор симптомов. В 1930 году Г. К. Честертон сатирически описал возникновение этого феномена, тогда еще казавшегося сугубо локальным:
Одно из тончайших проявлений неутомимого патриотизма приняло форму обращения к нации на тему одиночества. В нем содержится жалоба на то, что человек в Англии изолирован в том смысле, какого не знает большинство других стран, а также требование немедленно что-нибудь предпринять, чтобы соединить всех этих одиноких людей в цепочку взаимодействий [94].
Обратила внимание на одиночество и зарождающаяся психология [95]. Было признано, что при самой большой его интенсивности оно способно вызывать приступы психотических заболеваний. Расплывчатое понятие меланхолии было переосмыслено как состояние, в котором взаимодействуют психические и физические симптомы. В седьмой главе будет рассмотрено появление после 1945 года одиночества как социального кризиса, кульминацией которого стали назначение первого в мире правительственного министра по одиночеству, а также публикация официальной стратегии по борьбе с этим явлением.
Третье изменение было наиболее распространенным, но при этом наименее замеченным современными авторами. Наблюдавшееся с поздневикторианского периода вытеснение врачей профессиональными социологами мало что сделало для изменения маргинального статуса уединения. Первое крупное исследование, в котором оно рассматривалось как нормальный и необходимый аспект жизни, было написано психологом Энтони Сторром лишь в 1989 году. В нем было выдвинуто обвинение против господствующей ортодоксальности: «Широко распространено мнение, – писал Сторр в предисловии, – что главным, если не единственным, источником человеческого счастья являются межличностные отношения интимного рода» [96]. Его книга вызвала повышенный интерес к этой теме среди социологов, однако и в 2016 году Айра Коэн мог наблюдать, что, «хотя коллеги-социологи и добились необычайного прогресса в изучении того, как люди участвуют в социальном взаимодействии, они редко признают существование целого ареала различных типов поведения, свойственных людям тогда, когда они не вовлечены в межличностные контакты» [97]. Подобные виды деятельности, как будет показано в нашем историческом исследовании, были чем-то большим, нежели просто остаточные явления, следы времяпрепровождения, сведенного на нет шумом и энергией коммерческого прогресса. Скорее они были одновременно продуктом модерна и необходимым условием его успеха. С начала XIX века многообразное улучшение материального благосостояния, потребительских рынков и коммуникационных сетей сделали возможным более широкий спектр одиночных практик для всего населения. Уединение в его основной форме – как способ кратковременного досуга в условиях напряженной жизни – стало более доступным, особенно для женщин и трудоспособной бедноты. Как будет показано, в частности, в третьей и пятой главах, на всех этапах жизни и для всех, за исключением самой обездоленной части общества, эти формы уединения способствовали устойчивому социальному взаимодействию.
Динамику перемен в рамках трех этих функций затемняла статическая концепция уединения как деятельности. В трактате Циммермана, как и вообще в его время, да и позднее, уединение рассматривалось как простой антоним пребывания в компании. Циммерман, как мы видели, настаивал, что мотивы ухода от общества носят чрезвычайный характер, но тем не менее предполагал, что во всех случаях он имел дело с отсутствием другого человека в данном конкретном месте. Современные дискуссии об одиночестве до сих пор во многом основаны на бинарном противопоставлении личного контакта и исключающей коммуникацию изоляции. Идет ли речь о безлюдном месте на лоне природы или о пустой комнате, уединенная фигура остается ключевым компонентом опыта и понимания одиночества на протяжении всего нашего периода. Однако все большее значение приобретают еще две формы уединения. Первую можно назвать сетевым уединением, подразумевая под ним взаимодействие с другими людьми посредством печати, переписки или других средств массовой коммуникации при условии физической изоляции.
Уже в конце XVIII века, особенно при том уровне образования и том положении в обществе, которые имел врач, существовала промежуточная структура виртуальной репрезентации, благодаря которой человек мог одновременно быть предоставлен самому себе и коммуницировать с другим. В Британии мужчины и женщины из дворянского класса использовали письма для поддержания связи с дальними родственниками и деловыми партнерами уже в конце Средних веков [98]. К 1800 году «эпистолярной грамотностью» (Сьюзен Уайман) обладали уже многие грамотные члены ремесленного сообщества [99]. Впрочем, для тех, кто занимался физическим трудом, составление или получение письма было редким событием; зато ведущие ученые уже давно привыкли иметь сеть корреспондентов по всей Европе, а с недавнего времени и в Новом Свете. Циммерман вел на этой основе не только исследовательскую, но и литературную деятельность. «Его работа об уединении, – писал Тиссо, – была воспринята с большим éclat [100] не только в Германии, но и везде, где читают по-немецки, и обеспечила его перепиской, которая доставила ему большое удовлетворение» [101]. Последующее расширение европейских и глобальных почтовых сетей на основе британской системы с фиксированной предоплатой («почта за пенни», 1840) способствовало поддержанию связи между родственниками, разбросанными по карте экономическими и демографическими пертурбациями того времени [102]. Дополнительные средства для управления физической изоляцией принесло изобретение телефона и интернета, о которых пойдет речь в заключительной главе. Сетевое уединение и уменьшало стресс, и обогащало опыт пребывания наедине с собой. Благодаря переписке и множащимся формам печатных медиа оно позволило одиноким людям наслаждаться собственной компанией и в то же время чувствовать, что они в некотором смысле являются частью более широкого сообщества.
Вторая альтернативная форма стала предметом научного обсуждения лишь недавно [103]. Это – абстрагированное уединение, способность быть наедине с собой, оставаясь при этом среди людей; средство, позволяющее отвлекать свое внимание и свои мысли от тех, кто находится в непосредственной близости. Давние поиски ментального пространства в условиях оказываемого другими давления приобрели новую актуальность в стремительно развивающейся мегаполисной цивилизации XVIII века. В 1720 году Даниель Дефо написал второе продолжение своего эпохального романа об уединении [104]. Робинзон Крузо вернулся в Лондон и пытается провести различие между абсолютной физической изоляцией, будь то добровольной или вынужденной, и временным уходом от окружающего общества. Переживший кораблекрушение Робинзон не испытывает ностальгии по прежней жизни. Одиночество, которым он наслаждался,
