а стоят, что отнюдь не способствует устойчивости самой лодки.
Легко рассекая воду длинным узким веслом-гребком, они поют, чтобы соблюсти ритм. Достаточно кому-нибудь из гребцов сделать одно неловкое движение, и каноэ может перевернуться.
По прошествии получаса мы, однако, побеждаем страх и наслаждаемся этим плаванием сполна. Мальчики состязаются в быстроте с продолжающим свой путь вверх по течению пароходом и так спешат, что едва не опрокидывают каноэ с тремя старыми негритянками.
Заходим в один из боковых рукавов. По-прежнему звучит веселое пение. Белые пятна на вершине освещенного заходящим солнцем холма: дома миссионерского пункта. Чем ближе мы подъезжаем, тем громче звучит песня. Вот мы и пересекли подернутую рябью от налетевшего ветра реку; лодка скользнула в маленькую бухту.
Пожатия множества черных рук. К этому мы уже привыкли. Вслед за тем г-жа Кристоль, учительница мадемуазель Энбер и г-н Каст, преподаватель ручного труда, ведут нас наверх, к нашему дому, который дети, несмотря на спешку, успели украсить цветами и пальмовыми ветвями. Дом весь построен из дерева и стоит примерно на сорока железных сваях, которые на полметра поднимаются над землей. Четыре маленькие комнаты его окружены верандой. Вид открывается восхитительный: внизу — рукав Огове, который местами переходит в озера, вокруг — лес, вдали виднеется главное русло реки, за ним — голубые горы.
Едва успеваем вынуть самые необходимые вещи, как наступает ночь, которая здесь начинается с шести часов. Колокол призывает детей снова в школу — к вечерней молитве. Доносящиеся до нас звуки хорала сопровождаются стрекотаньем стаи цикад. В волнении слушаю его, сидя на чемодане. Но вот по стене ползет отвратительная тень. Испуганно гляжу на нее и вижу, что это огромный паук. Он намного больше самого крупного из тех, что я видел в Европе. Напряженная погоня — и он убит.
После ужина у Кристолей перед украшенной бумажными фонариками верандой появляются школьники и поют в два голоса на мотив швейцарской народной песни стихи миссионера Элленбергера, посвященные приезду доктора. Нас провожают домой, освещая фонарями тропинку. Однако, прежде чем начать думать об отдыхе, приходится еще выдержать борьбу с пауками и большими тараканами, которые хозяйничают в этом давно уже необитаемом доме.
В шесть часов утра звонит колокол. В школе дети поют хорал. Начинается новая работа на новой отчизне.
III
Первые впечатления и переживания
Ламбарене, конец июля 1913 г.
На миссионерском пункте было объявлено, что доктор начнет принимать через три недели после приезда, чтобы он имел время устроится на новом месте, и что исключение будет делаться только для неотложных случаев. Но, разумеется, на это распоряжение никто не обращает внимания. Больные появляются у моей двери во всякое время дня. Работать мне нелегко, потому что я постоянно завишу от случайного переводчика и к тому же в моем распоряжении только те медикаменты и тот инструментарий и перевязочные средства, какие я мог привезти в своем багаже.
Еще за год до моего приезда один учитель-негр из миссионерской школы в Самките по имени Нзенг предложил мне свои услуги в качестве переводчика и лекарского помощника, и я просил его приехать в Ламбарене сразу же после моего прибытия. Он, однако, не приехал, потому что у себя в деревне, более ста километров отсюда, он в это время должен был довести до конца палавру по поводу какого-то наследства. [23] Теперь пришлось послать за ним каноэ, чтобы вызвать его возможно скорее. Он обещал приехать, однако проходила неделя за неделей, а он все не появлялся.
Миссионер Элленбергер смотрит на меня с улыбкой.
— Доктор, — говорит он, — теперь вы начинаете проходить школу в Африке. Вы впервые сталкиваетесь с тем, с чем вам придется иметь дело день ото дня, — с ненадежностью негров.
В ночь с 26 на 27 апреля мы услыхали гудок парохода. Вещи наши выгрузили на католическом миссионерском пункте, расположенном на главном русле реки. Капитан парохода отказался подвезти их к нам, боясь пускаться в незнакомые ему воды. Шампель и Пело, миссионеры-ремесленники из Нгомо, приехали в Ламбарене и привезли с собой десять негров-рабочих, чтобы помочь нам перевезти доставленный для нас груз.
Большие трудности возникли при перевозке моего специально сделанного для тропиков и снабженного органным педальным устройством пианино, [24] подаренного мне парижским Баховским обществом в благодарность за то, что я в течение долгих лет выступал как органист на его концертах, дабы и в Африке я мог продолжать занятия музыкой. Я увидел, что совершенно невозможно перевозить это упакованное в тяжелый, обитый цинком ящик пианино на лодке-однодеревке, а других, более устойчивых лодок, здесь нет. В одной из факторий нашлось наконец выдолбленное из толстого ствола каноэ, способное выдержать до трех тонн груза. Мне его одолжили. На таком можно было бы увезти и пять пианино!
Таким образом, ценою больших усилий все семьдесят ящиков были перевезены вверх по течению на наш пункт. Теперь надо было поднять их с берега к нам наверх. Все горячо взялись на дело. Старательно трудились и школьники. Занятно было видеть, как под ящиком засеменило вдруг бесчисленное множество черных ног, а в это же время по сторонам выросло вдруг два ряда курчавых голов и под шумные возгласы ящик стал медленно вползать в гору. За три дня все было поднято наверх, и прибывшие к нам из Нгомо помощники могли теперь вернуться домой. Мы не знали, чем отблагодарить мальчиков за их усердие: без них мы бы не сумели ничего сделать.
Распаковывать эти ящики оказалось совсем не просто. Было очень трудно разместить все привезенное оборудование. Мне обещали построить под больницу барак из рифленого железа. Но не было возможности даже укрепить балки: на миссионерском пункте нельзя было найти никакой рабочей силы. Уже несколько месяцев как торговля лесом идет очень оживленно, и купцы платят рабочим такое жалованье, что миссия не в состоянии конкурировать с ними. Чтобы я мог хоть как-нибудь расставить самые необходимые медикаменты, миссионер-ремесленник Каст привез мне полки; они сделаны из досок, которые сам он напилил и выстругал. Надо знать Африку, чтобы оценить, какое это богатство — полка на стене!
Я очень огорчался, что у меня нет помещения для осмотра и лечения больных. У себя в комнате принимать их было нельзя из-за опасности заразиться. В Африке все устраиваются так, — меня об этом с самого начала предупредили миссионеры, — чтобы негры имели как можно меньше доступа в комнаты белых. Это необходимо в целях самосохранения.
