Виктор Топоров - Жёсткая ротация

2006

В последнем романе Виктора Пелевина герой-протагонист одержим числом 34, а герой-антагонист (носящий говорящую фамилию Сракандаев и представляющий собой злобную карикатуру на писателя Владимира Сорокина: срака = сорока) — числом-перевёртышем 43. Не только два персонажа, но и означенная пара чисел борются не на жизнь, а на смерть и в конце концов уничтожают друг друга, как Пересвет и Челубей. Роман так и называется «Числа» — и что-то в этом, согласитесь, есть. Особенно когда вспомнишь ещё один в какой-то мере актуальный арифметический парадокс: пресловутым шестидесятникам сейчас по (или под) семьдесят, а так называемым семидесятникам — по (под) шестьдесят. И ненавидят они друг дружку ничуть не меньше. Конечно, с ярмарки едут и те и другие, да и приезжают помаленьку туда же, куда и все остальные, — но разными темпами, в разном настроении, а главное — разными транспортными средствами. Одни — чуть ли не в карете, другие — если и в карете, то разве что «скорой помощи», со старенькой, но перманентно пьянущей санитаркой и доктором-недоучкой из петербургских грузин. Иные — кто хоть как-то держится на ногах — и вовсе собственным ходом. Недавно пронёсся слух: пост министра культуры в новом правительстве получит знаменитый шестидесятник: не то Владимир Войнович, не то Василий Аксёнов. Как раз в те дни позвонил мне поэт-семидесятник Виктор Ширали, уже много лет выбирающийся из дому лишь на похороны ровесников. Попросил помочь напечатать статью о собственном творчестве. Для этого нужен повод, возразил я. Повод есть, возликовал Виктор, мне исполняется шестьдесят! Я пробил ему в одной из городских газет две машинописные страницы. Шестидесятилетние семидесятники умирают, болеют, пропадают в неизвестности, пытаются выпустить первую — и уже заведомо никому не нужную — поэтическую книгу. Семидесятилетние шестидесятники меняют машины, евроремонтируют квартиры и в очередной раз становятся отцами, а если с кем-то из них этого почему-то не происходит, значит, он в годы реформ сменил, наряду с идеалами, не только жену, но и сексуальную ориентацию. Как тебе, блин, в твои 67 (пелевинское число, переворачивающееся — и непременно перевернётся — в 76) не надоело писать в столбик, спрашивает у Александра Кушнера интервьюер. «Есть поэты романтического склада, рассчитанные (так! — В. Т.) на короткую жизнь…, — отвечает тот. — Есть другие: Гёте, Тютчев, Фет, Пастернак…, для которых главное — поэтическая мысль…». И, наверное, поэтому всё так затягивается… Тут же, впрочем, и затянувшаяся на десятилетия заветная поэтическая мысль:

Стихи проникнуты ностальгией по отменённой цензуре (Мы так её пинали, ненавидели,Была позором нашим и стыдом,Но вот смели — и что же мы увидели?Хлев, балаган, сортир, публичный дом), датированы 2002 годом и, судя по всему, представляют собой отклик на мою книгу «Похороны Гулливера в стране лилипутов». Но кто ж тебя, недотыкомку, научил сравнивать упыря с гиеной — Гёте? Тютчев? Фет? Пастернак? Да и рифмовать патлатыми со взглядами тоже… Семидесятник Ширали был изрядным потаскуном, но барышень своих «снимал» на Невском или в «Сайгоне». А скажем, шестидесятник Леонид Жуховицкий (недавно опять видел его на телеэкране) переписывался на страницах журнала «Юность» с тысячами воспитанниц ПТУ, рассказывая им о преимуществе платонической любви, — каждая вторая от него «залетала», а на каждой пятой он на определённый срок (пока ей не исполнялось двадцати) женился. Наверное, поэтому у семидесятников сейчас так мало, а у шестидесятников по-прежнему неприлично много поклонников и поклонниц. Среди талантливых семидесятников хороших людей нет (а если были — ушли в священники, как Борис Куприянов, уехали в Израиль, как Елена Игнатова, или сошли с ума — фамилии в данном случае опущу), а вот порядочные встречаются. С талантливыми (конечно, в прошлом талантливыми; впрочем, это уточнение уместно в обоих случаях) шестидесятниками дело обстоит ровно наоборот: Евтушенко человек славный, а Вознесенский — тем более. Однажды именно Вознесенский (по просьбе Татьяны Гнедич) вызволил из московского вытрезвителя того же Ширали, и, кстати, именно он настоял на недавнем присуждении премии «Триумф» петербургской семидесятнице Елене Шварц. А вот семидесятнический премиальный сюжет. В начале перестройки несколько моих ровесников затеяли литературную премию (присуждённую в итоге один-единственный раз). Название у премии было: Державинская. И кандидат на неё имелся: поэт-семидесятник Олег Охапкин. Спор шёл только о сумме премии: 500 долларов или 1000? Спор чисто схоластический — ведь у организаторов не было ни цента. Победила точка зрения покойного Виктора Кривулина, настаивавшего на тысяче. И вдруг — о чудо! — деньги нашлись. И вручил их Олегу в торжественной обстановке как раз Виктор. И тут же забрал себе пятьсот, которые Охапкин, оказывается, задолжал ему ранее. А вот — шестидесятнический. Звонит устроителям премии «Антибукер» Резо Габриадзе и клянчит 12 тысяч долларов, уверяя, будто помирает с голоду. Как же так, Резо, ты же месяц назад получил «Триумф» (сейчас это 50 тысяч, но и тогда были 25)? Ах да, забыл… В тот год я возглавлял антибукеровское жюри по критике и публицистике. И меня уговаривали дать премию за книгу мемуаров Андрею Вознесенскому. А для начала — хотя бы прочитать эту книгу. Уговаривали так: «Ты хоть полистай, он там, кстати, восторженно пишет о твоих переводах из Одена!» Ну, это, знаете ли, ещё не повод…

Вознесенский в итоге снял свою книгу с пробега — регламент не позволял, но мы его уважили. Снял, по-хорошему подражая главному из шестидесятников — Александру Солженицыну, просьбу которого мы удовлетворили тоже. Хотя, как сказал я на тогдашней пресс-конференции, Солженицын публикует свои тексты всё же не на скрижалях Завета, а на страницах «Нового мира», и исключение делается только за былые заслуги. А премию мы в конце концов присудили семидесятнику Олегу Давыдову за памфлет «Демон Солженицына», да ведь не все премии в нашей стране присуждаю я… Есть ещё межеумки, которых принято называть «почтительными семидесятниками», — по возрасту они тяготеют к младшей (оцените иронию, заключённую в этом определении!) группе, но всю жизнь прислуживали старшим — конкретным представителям старшей группы и всему шестидесятничеству как формации. Это уж и вовсе дрянь-человечишки; сегодня их выгнали отовсюду, кроме «толстых» журналов, где им и место. Кое-кто окопался в детской литературе или ушёл в мелкий бизнес ещё откровеннее. И фамилии у них как собачьи клички: Кружков, Яснов и т. п. Как правило, эти люди, в отличие как от шестидесятников, так и от семидесятников, не пьют и не курят: привыкли держать во рту поноску… или что положат… Есть младшие шестидесятники — допустим, переводчик Рильке с немецкого на одесский и большой специалист по возвращению русских художественных ценностей на Запад дипломатической почтой Сракандаев… виноват, Пелевин меня попутал. Впрочем, в романе Пелевина «Generation „П“» фигурирует персонаж по фамилии Азадовский… Читателя, очевидно, шокирует причисление к шестидесятникам — да ещё на первых ролях — Александра Солженицына. Он ведь человек военного поколения, прошёл через лагеря и вполне способен по-чапаевски срезать любого шестидесятника — хоть того же Войновича, давнего своего хулителя: это ничего, Петька, что ноги у меня грязнее твоих, я ведь и годами постарше! А вообще-то он, конечно, шестидесятник — и чем дольше живёт и пишет, тем это становится однозначнее. А Бродский? Кем был Бродский — шестидесятником или семидесятником? «Думайте сами, решайте сами» — как это звучало в популярной песенке тех приснопамятных лет, тех допотопных времён. У семидесятников с самого начала не было шанса: их придавил (а возможно, и раздавил) застой. У шестидесятников был — в хрущёвскую оттепель, — и они успели подсуетиться. И в Горбачёвскую оттепель они успели подсуетиться опять. И оттёрли придавленных семидесятников: вас, мол, тут не стояло. А вас зато стояло! На карачках! Стояло, лизало, сосало. Ловило свой кайф. Умер поэт-семидесятник Владимир Нестеровский — поэт плохой, но подлинный. Исполнилось шестьдесят Ширали, да и Охапкину тоже. В Союз писателей вступила Тамара Буковская. В очередной раз «развязал» Геннадий Григорьев.

У шестидесятников тоже всё хорошо. Едут с ярмарки на дамском велосипеде, как Кушнер. Пишут стихи, как Найман. Пишут прозу, как Битов. Хотя, прошу прощения, сейчас Битов как раз пишет стихи, а Найман — прозу. Похоже, я подустал и перестаю отличать овец от козлищ, а главное, нигде не вижу овец… Я ведь и сам, знаете ли, еду с ярмарки — еду, как проездил всю жизнь, на «бомбиле». А тут — пробка! Но и спешить мне, пожалуй, некуда.