25 октября, в 2 часа 20 минут ночи в Ставку, главнокомандующему Духонину ушли две телеграммы с требованиями перебросить в Петроград казачьи части — все, до которых можно дотянуться. Вызвали в Зимний казачьи полки, расквартированные в Петрограде — но те ответили, что без пехоты не пойдут. Генерал Левицкий, состоявший для поручений при министре-председателе, сообщал Духонину: «Впечатление, как будто бы Временное правительство находится в столице враждебного государства, закончившего мобилизацию, но не начавшего активных действий». И, для окончательной шизофреничности происходящего, по Дворцовому мосту в виду осажденного Зимнего дворца ходили трамваи, в городе работали рестораны и кинематографы, в театрах шли спектакли. По Дворцовой площади и по набережным болтались толпы зевак в ожидании бесплатного представления — штурма Зимнего дворца.
В 10 утра 25 октября Керенский, на автомобиле американского посольства, выехал из Петрограда, как он сам объяснял, «навстречу войскам» — он все еще надеялся, что в стране найдутся люди в погонах, согласные за него умереть.
* * *
Дальше у большевиков было два способа действий. Первый — это, не предпринимая больше никаких шагов, дождаться открытия съезда и поставить перед ним вопрос о снятии Временного правительства. Ещё днём 24 октября они явно склонялись к этому варианту. Выступая перед большевистской фракцией съезда, Троцкий говорил: все, что сделано ВРК — это исключительно оборона революции от правительственных посягательств, чтобы создать почву для съезда Советов. Штурмовать Зимний дворец они не собираются. Вот «если бы съезд создал власть, а Керенский не подчинился бы, то это был бы полицейский, а не политический вопрос»[188]. Впрочем, съезд бы наверняка низложил правительство, оно напрашивалось на это уже очень давно, после чего его можно совершенно спокойно разогнать или же арестовать.
И вдруг что-то произошло. В ночь на 25 октября восставшие начали захватывать важнейшие правительственные учреждения. В 9 вечера комиссар ВРК с отрядом матросов явился в Петроградское телеграфное агентство. Директор заявил, что подчиняется только Временному правительству, тогда комиссар преспокойно отодвинул его в сторону, сел на его место и стал просматривать сообщения.
Около 2 часов ночи солдаты заняли Николаевский вокзал, городскую электростанцию (тут же было отключено энергоснабжение большинства правительственных зданий) и Главный почтамт. В 3 часа 30 минут крейсер «Аврора», стоявший на ремонте, вошел в Неву и вышиб юнкеров с единственного захваченного ими моста (точнее, и вышибать не пришлось — едва крейсер осветил мост прожекторами, те разбежались сами). В 6 часов утра моряки и солдаты Кексгольмского полка без малейшего сопротивления заняли Государственный банк. Через час была захвачена и телефонная станция, а в 8 часов утра — Варшавский вокзал. Утром в здании «Крестов» появился комиссар ВРК и потребовал освобождения всех политзаключенных — тюремное начальство без единого слова протеста повиновалось.
25 октября, в 10 часов утра, было опубликовано воззвание к гражданам России:
«Временное правительство низложено. Государственная власть перешла в руки органа петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов, Военно-революционного комитета, стоящего во главе петроградского пролетариата и гарнизона.
Дело, за которое боролся народ: немедленное предложение демократического мира, отмена помещичьей собственности на землю, рабочий контроль над производством, создание советского правительства — это дело обеспечено.
Да здравствует революция рабочих, солдат и крестьян!»
К вечеру от всей старой власти оставалось только само правительство, уже без министра-председателя, обреченно забаррикадировавшееся в Зимнем дворце, защитники которого таяли на глазах.
* * *
Что же произошло вечером 24 октября такого, что изменило ход событий? Только одно: в Смольном появился Ленин.
Вокруг Ленина в эти дни творилось что-то непонятное. С самого его приезда ЦК строжайшим образом запрещал ему перемещаться по городу — несмотря на то, что без своей знаменитой бородки и в парике он был абсолютно неузнаваем. Ильич сидел на конспиративной квартире в доме, который находился в нескольких десятках метров от станции Ланская, так что можно было при первой опасности сесть на поезд и укатить из Петрограда. Вообще-то основания для такой суперконспирации имелись — Ленина арестовывать бы не стали, убили бы на месте. Но, с другой стороны, рисковал не только он, рисковали все лидеры большевиков. Такому режиму есть лишь два разумных объяснения. Либо за Лениным охотился кто-то серьезный, а не милиция Временного правительства, либо ЦК старался держать Ильича, с его внезапными озарениями, неуемной энергией и резко холерическим темпераментом, подальше от штаба восстания. Кто знает, что ещё придёт ему в голову?! Один раз он уже отличился…
И ведь пришло! Весь день 24 октября Ленин бомбардировал Смольный требованиями не ждать съезда, а брать власть сразу. Ну уж теперь-то какой в этом смысл? И тем не менее, требования сыпались одно за другим. В шесть часов вечера он написал отчаянное письмо, которое велел квартирной хозяйке, исполнявшей роль связной, передать лично Крупской.
«Товарищи! Я пишу эти строки вечером 24-го, положение донельзя критическое. Яснее ясного, что теперь, уж поистине, промедление в восстании смерти подобно.
Изо всех сил убеждаю товарищей, что теперь все висит на волоске, что на очереди стоят вопросы, которые не совещаниями решаются, не съездами (хотя бы даже съездами Советов), а исключительно народами, массой, борьбой вооруженных масс.
Буржуазный натиск корниловцев, удаление Верховского показывает, что ждать нельзя. Надо, во что бы то ни стало, сегодня вечером, сегодня ночью арестовать правительство, обезоружив (победив, если будут сопротивляться) юнкеров и т. д.
Нельзя ждать! Можно потерять все!..
Кто должен взять власть?
Это сейчас неважно: пусть её возьмёт Военно-революционный комитет „или другое учреждение“…
Надо, чтобы все районы, все полки, все силы мобилизовались тотчас и послали немедленно делегации в Военно-революционный комитет, в ЦК большевиков, настоятельно требуя: ни в коем случае не оставлять власть в руках Керенского и компании до 25-го, никоим образом; решать дело сегодня непременно вечером или ночью.
История не простит промедления революционерам, которые могли победить сегодня (и наверняка победят сегодня), рискуя потерять всё.
Взять власть сегодня, мы берем ее не против Советов, а для них.
Взятие власти есть дело восстания; его политическая цель выяснится после взятия.
Было бы гибелью или формальностью ждать колеблющегося голосования 25 октября, народ вправе и обязан решать подобные вопросы не голосованиями, а силой; народ вправе и обязан в критические моменты революции направить своих представителей, далее своих лучших представителей, а не ждать их…
Правительство колеблется. Надо добить его во что бы то ни стало!
Промедление в наступлении смерти подобно!»
Несколько раз Ленин обращался к ЦК с требованием разрешить ему прийти в Смольный — и каждый раз получал отказ. Днем, по воспоминаниям той же квартирной хозяйки, он, рассвирепев, смял записку и швырнул ее на пол: «Я их не понимаю. Чего они боятся? Ведь только позавчера Подвойский докладывал, что такая-то военная часть целиком большевистская, что другая тоже… А сейчас вдруг ничего не стало. Спросите, есть ли у них сто верных солдат или сто красногвардейцев с винтовками, мне больше ничего не надо!»[189]
Что было дальше? Официальная версия советской истории такова: к вечеру ЦК все же разрешил Ильичу появиться в Смольном. Для конспирации Ленин послал хозяйку квартиры с письмом к Крупской, а сам, оставив ей записку: «Ушёл туда, куда вы не хотели, чтоб я уходил», в сопровождении одного лишь связного, финского большевика Эйно Ра-хья, отправился в Смольный. Они доехали на трамвае до Финляндского вокзала, затем шли пешком, на Шпалерной едва не попавшись патрулю и с трудом проникли в Смольный, так как не имели пропусков.
Всё очень мило — но если ЦК согласился на приезд Ленина в Смольный, почему допустил, чтобы он ушел туда всего с одним сопровождающим? Что, нельзя было прислать грузовик с солдатами? А уж история с пропуском совсем не вписывается. Допустим, его не было у Ленина, однако он всяко должен был быть у связного — иначе с кем Рахья связывал Ильича? Нет уж, больше похоже на то, что Ленину просто надоело ждать, а Эйно Рахья — по-видимому, не связной, а телохранитель, — вынужден был его сопровождать.
Но в этом деле есть еще один, куда более интересный вопрос: почему Ленин так торопил с восстанием? Опасался правительства? Полно, оно давно уже не имело ни силы, ни власти, а уж коль скоро фронтовые части добрались бы до Питера, арест «временных» их бы не остановил. В чем же дело?
