интересам пролетариата. Обращаясь к молодежи в 1920 г. вождь, говоря о задачах союзов молодежи, утверждал: «Наша нравственность подчинена вполне интересам классовой борьбы пролетариата. Наша нравственность выводится из интересов классовой борьбы пролетариата» [34]. Пролетариат для большевиков был, в сущности, сословием, классом, который должен был подчинить себе остальной народ. Взгляд разумного эгоиста Чернышевского есть опережающее возражение: «Отдельное сословие приводит себя к дурному концу, принося в жертву себе целый народ» (Чернышевский, Антропологический принцип в философии, VII, 287). Как писал Бердяев в своем трактате «О назначении человека», у Ленина было рационалистическое безумие, которое не останавливалось перед любыми жертвами. Трезвый, не безумный, рационалист Чернышевский писал: «Наука, которая должна быть представительницею человека вообще, должна признавать естественным только то, что выгодно для человека вообще, когда предлагает общие теории. Если <…> Совершенно напрасно говорить о естественности или искусственности учреждений, – гораздо прямее и проще будет рассуждать только о выгодности или невыгодности их для большинства нации или для человека вообще: искусственно то, что невыгодно» (Чернышевский, Капитал и труд, VII, 36).
Стоит сравнить ленинский тезис с нечаевским «Катехизисом революционера». Нечаев писал: «Революционер – человек обреченный. <…> Он презирает и ненавидит во всех ея побуждениях и проявлениях нынешнюю общественную нравственность. Нравственно для него все, что способствует торжеству революции. Безнравственно и преступно все, что мешает ему» [35]. Ленин почти буквально повторил Нечаева. Нравственность, не подчиненная задачам классовой борьбы – не нравственность. Именно эта позиция была вождем реализована в 1920 г. В письме В.М. Молотову от 9 марта 1922 г., которое он просил довести до сведения всех членов Политбюро, Ленин писал: «Именно теперь и только теперь, когда в голодных местностях едят людей, и на дорогах валяются сотни, если не тысячи трупов, мы можем (и поэтому должны) провести изъятие церковных ценностей с самой бешеной и беспощадной энергией и не останавливаясь перед подавлением какого угодно сопротивления <…> Поэтому я прихожу к безусловному выводу, что мы должны именно теперь дать самое решительное и беспощадное сражение черносотенному духовенству и подавить его сопротивление с такой жестокостью, чтобы они не забыли этого в течение нескольких десятилетий <…> Чем большее число представителей реакционного духовенства и реакционной буржуазии удастся нам по этому поводу расстрелять, тем лучше» [36]. Среди этого духовенства вполне мог бы быть и отец Чернышевского, саратовский протоиерей (если бы он дожил до ленинских дней).
Конечно, нравственный запал Чернышевского был совсем иного порядка. В отличие от недоучившихся или мало учившихся Нечаева и Ленина, Чернышевский работал во время учебы как серьезный филолог (у И.И. Срезневского), защитил магистерскую диссертацию. Не менее важной была его исходная нравственная установка. Напомню слова С.Н. Булгакова: «Вообще, духовными навыками, воспитанными Церковью, объясняется и не одна из лучших черт русской интеллигенции, которые она утрачивает по мере своего удаления от Церкви, например, некоторый пуританизм, ригористические нравы, своеобразный аскетизм, вообще строгость личной жизни; такие, например, вожди русской интеллигенции, как Добролюбов и Чернышевский (оба семинаристы, воспитанные в религиозных семьях духовных лиц), сохраняют почти нетронутым свой прежний нравственный облик, который, однако же, постепенно утрачивают их исторические дети и внуки» [37].
Так называемые «исторические дети и внуки» этот нравственный облик и вправду утратили. Но можно ли их называть «детьми и внуками»? Скорее, это крошки Цахесы, присвоившие себе достоинства благородного человека. Интересно, что, даже полагая Чернышевского предшественником Ленина, Карпович вдруг видит в идее Чернышевского о разумном эгоизме почти альтруизм. Он пишет, что под западным влиянием возникает «новая утилитарная этика, развитая отчасти в связи с общей рационалистической философией и влиянием Фейербаха. Если человек – мера всех вещей, то естественно, что он мера и в вопросах этики. Но более прямое воздействие оказывал на них английский утилитаризм Бентама и Милля-старшего. Эта этическая система базировалась на разумном эгоизме, иногда называемом просвещенным эгоизмом, согласно которому моральное благо и польза – одно и то же. Что полезно, то хорошо: что хорошо – то полезно. Примерно так это можно сформулировать, хотя здесь возникает та же опасность неверного толкования, что с формулой Гегеля о действительном и разумном. Мы должны быть добрыми, потому что это полезно для нас, и альтруизм – всего лишь наиболее рациональная форма эгоизма. Самая роковая иллюзия – противопоставлять собственное благо и благо всего человечества, потому что они совпадают. Они совпадают, будучи правильно понятыми» [38].
И это более похоже на правду.
Говоря об идее разумного эгоизма, не забудем при этом, что Чернышевский был, если можно так сказать, пропитан евангельскими смыслами и потому можно рядом поставить два понятия: разумный эгоизм и золотое правило христианской этики. И почему бы не обратиться к первоисточнику – к святой книге. Ведь идея эта родилась еще в Ветхом завете. «Люби ближнего твоего, как самого себя» (Лев 19:18). И уже стало обязательным принципом в Новом завете: «Возлюби ближнего твоего, как самого себя» (Мф 22:39). Иными словами, чтобы возлюбить ближнего как самого себя, нужно для начала любить самого себя. Если ненавидишь себя, то и ближнего будешь ненавидеть. Вот вам и объяснение разумного эгоизма. Это вроде бы просто, но понимается с трудом. И Чернышевского уже «Молодая Россия», призывавшая к истреблению царского семейства и высшего сословия, не принимала, а Ленин присваивал и искажал. У них даже намека не было на идеи «разумного эгоизма». Ближнего они не любили.
Как было сказано в послании апостола Иоанна: «Сын Божий пришел и дал нам свет и разум, да позна́ем Бога истинного и да будем в истинном Сыне его Иисусе Христе» (1 Ин.5,20). Отказ от разума означал отказ и от христианского пафоса жизни. Начиная с конца ХIX века Бог, свет и разум стали не в фаворе по всей Европе. Артур Кёстлер написал в своей автобиографии: «Я родился в тот момент (1905 г. – В.К.), когда над веком разума закатилось солнце». Наступавшая тьма губила свет разума. Ибо, как было сказано еще древними, кого Господь хочет погубить, того он лишает разума. И лишенные света и разума изничтожали носителей разума под разными предлогами. Чтобы в мире угас свет и воцарился древний ужас.
Ужас вызывают последние фотографии Ленина, на которых мы видим лицо человека, лишенного света и разума. В одной из последних фотографий Ленина 1922 г. – в глазах еще живого человека – ни света, ни разума. Он еще писал, отдавал приказы, хотя, как говорили потом патологоанатомы, все сосуды были заизвесткованы до степени деревяшки, а мозг стал жижей.
Декабрь 1923 г.
Стоит показать совсем страшную, хотя и каноническую фотографию больного Владимира Ильича, запрещенную к показу в советское время. Как писал когда-то
