— То есть вы себе в этот момент не критик и не судья?
— Я себе не судья и даже не понимаю, почему мне вдруг хочется писать стихи, которые в обычной жизни я никогда не сочиняю. Я по утрам часто бегаю. И вот если я в это время пишу роман, я на бегу начинаю бормотать что-то ритмическое, ищу сложные ассоциативные рифмы. И очень часто возвращаюсь со своего маршрута с готовой строфой, а то и с двумя. Записываю их. Года к суровой рифме клонят.
Березовский жаждет расстаться со своими деньгами
— Я думаю, нельзя обойти вопроса о вашем прошлогоднем союзе с Березовским. О вашей оценке нынешней российской жизни, включая войну в Чечне. Не боитесь, что вне страны нельзя уловить какие-то интуитивные тонкости, которые понятны только изнутри?
— Ну, кстати, по вопросу о Чечне мы совершенно расходимся с Борисом Абрамовичем. При всем моем довольно критическом отношении к новой кремлевской администрации я считаю, что предпринятое ими в Чечне было единственно необходимым решением.
— Это с точки зрения логики, а не обычного воплощения. Коммунизм тоже логически безупречен.
— Злоупотребления, разумеется, подлежат критике. Но сам факт ликвидации бандитской армии невиданной жестокости и садизма неоспорим. Это была армия настоящих демонов. И то, что ее рассеяли и ликвидировали чудовищные замыслы, я полностью поддерживаю.
— Ликвидировали или посеяли драконьи зубы будущего насилия?
— Да всходы давно уже были, такие клыки страшные торчали! Всходы эти еще со времен генерала Ермолова, а может, и раньше — со времен Гога и Магога. Кстати, именно в этих местах и бродили гоги и магоги.
— Делая вылазки на бедный мир праотцов?
— Да. Так или иначе, если речь шла о сохранении этнической целостности данного региона, то это был единственный выход. Иначе бы давно уже здесь все полыхало. Я думаю, у всех этих Басаевых были мегаломанические планы по превращению всей России в хаос. Они возомнили себя суперменами, мстителями. Так что в этом отношении мы с Березовским не сходимся.
— А в чем сходитесь?
— Я вообще очень высоко ставлю Бориса Абрамовича. Я считаю, что в обществе возник совершенно неверный образ этого человека. Это не просто делец, который нахапал денег и сидит на них, как большинство тех, кто обогатился в условиях вдруг возникшего в России золотого Клондайка и полного беззакония. Все его структуры очень здорово функционировали. Он смог достичь большой финансовой концентрации. Но самое в нем главное, что он жаждет… расстаться со всеми своими деньгами. Этим он в чем-то близок моему персонажу из романа «Новый сладостный стиль» Стенли Корбаху. Я не скажу, что Борис Абрамович такой же «ку-ку», как Стенли Корбах, но в нем есть эта байроническая тяга к самовыражению. Он стремится играть роль в духовном и культурном развитии страны, включая и политическое развитие. Он колоссальный патриот России. Казалось бы, чего ему еще надо: плюнул на все, да и сиди себе на юге.
— Могу только сказать, что проект премии «Триумф», объединившей творческую элиту страны, был действительно уникальным.
— Да это же была самая первая такая премия. Никто тогда и не помышлял о благотворительности. И вдруг «Логоваз» и Борис Березовский учредили первую премию для деятелей искусства. Я помню, что в 1992 году для многих речь шла о жизни и смерти. И те, кто получил эту премию, ожили и смогли еще что-то создать. Более того, это стало стимулом для появления других премий. Сейчас же их масса во всех областях.
— Более того, имеется в виду создание особой структуры внутри интеллигенции.
— Да, это выдающееся начинание. И то, что он задумал и в чем я принимал участие в прошлом году, это тоже, по-моему, было многообещающим проектом. Создание широкого либерального движения вне партийных границ, объединение людей с либеральным взглядом на мир и мышлением, развитие либерального подхода к текущим делам и событиям — все это, мне кажется, очень плодотворно. Но, к сожалению, это было встречено в штыки.
— Вы считаете, что это начинание захлебнулось?
— Не думаю, что до конца захлебнулось. Но пока, видимо, надо подождать и посмотреть, что будет дальше. Поскольку это не политическая структура и не партия, то и возродиться оно может неожиданно и с меньшим трудом. Такого же не было и нет.
Я думаю, что негативному восприятию этих идей способствовала вдруг нахлынувшая на страну серия катастроф. Вспомните август прошлого года. Взрыв под Пушкинской площадью, гибель «Курска», пожар Останкинской башни. По-моему, все были в состоянии безумного хаотического раздражения. Включая, разумеется, Кремль и президента. Все им казалось направленным против них лично. И даже такая вещь, как создание фонда помощи семьям погибших моряков, была воспринята Кремлем как вызов их начинаниям. А это не было вызовом. Это было абсолютно открытое желание действовать в том же ключе, что и они. Созданная нами образовательная касса для детей жертв катастрофы «Курска» существует. Всем детям положена в рост определенная сумма в банке, и к совершеннолетию у них будет достаточно денег для поступления в колледжи и институты. Я не понимаю, что в этом плохого? А все это воспринималось как «ядовитые уколы олигарха» в адрес кремлевских столпов. Я думаю, это воспринималось намеренно неправильно, потому что под видом Березовского в их умах был ими же самими придуманный некий демон.
— Сейчас какие-то совместные планы с Борисом Абрамовичем у вас есть?
— Признаться, сейчас все это отошло в сторону. У Березовского другие дела, я в них не вхожу. Хотя не исключаю, что какие-то мои проекты и идеи — а они у меня есть — могут быть им поддержаны. Я, конечно, не откажусь.
Джазовые сны и игры
— Что еще есть в вашей американской жизни, кроме литературы и профессорства: джаз, кино, путешествия, театр, застолья?
— Все, что вы назвали. В тех или иных дозах. Когда появляются гости из России, я веду их в свой любимый джаз-клуб в Вашингтоне. С губернатором Самарской области Титовым мы подружились как раз там. А в Самаре буквально на днях слушали на фестивале с ним вместе биг-бенд Игоря Бутмана. С Титовым рядом сидели и подтанцовывали. Бутман говорит: «Мы начнем наш концерт с песни “Самара тайм”». На самом деле это было — «Summer time»… Классные артисты.
— Какие сны видите? Отличаются ли московские и самарские от вашингтонских?
— В снах уже абсолютный астрал, перепутались страны, люди. Я рассказывал друзьям за ужином, что я как-то утром просыпаюсь совершенно пораженный: я видел во сне Рема Вяхирева! С какой стати? Совершенно непонятно. Кстати, у меня в романе герой просыпается и все время думает: кто же это сейчас только что вышел из комнаты?
— Для вас, для ваших книг всегда была очень важна игра, карнавал. Это продолжается в тех или иных формах?
— В общем, я на всю эту жизнь смотрю как на карнавал. Карнавал — это же не обязательно что-то веселое. Мы только что видели в Москве «белый» карнавал, «черный», «цветной». Один свой курс студентам я начинаю с Бахтина, с идей карнавала, с теории смеха, гротеска. Американцы все эти вещи практически не знают. Как ни странно, там даже продвинутые интеллектуалы не знают, кто такой Рабле. А мы как-то привыкли, что жизнь — это и есть более или менее карнавал, да?
На днях я смотрел здесь спектакль Полунина, и, когда в зал после апокалипсиса понеслись гигантские разноцветные шары, я подумал, что и он тоже понимает, что это такое. И зал был охвачен каким-то неистовством, трудно объяснимым восторгом. Смех, юмор — это какие-то загадочные явления жизни. Чего мы, собственно говоря, веселимся, когда нам всем уготован один конец, да? А человек, наоборот, веселится и воспринимает это все с какой-то небесной легкостью. Я думаю, что это все — небесное чувство. Это как бы ободрение нас Господом: «Да ладно, ребята, чего вы там… Умер-шмумер, лишь бы был здоров…»
