«Само собою понятно, каким источником ошибок является неизбежное игнорирование одновременно происходящих изменений экономического положения, этого истинного базиса всех исследуемых событий» (К. Маркс и Ф. Энгельс, Собр. соч., т. III, стр. 6. Госиздат 1921. Курсив мой. Л. Т.).
Эти мысли Энгельса, формулированные им незадолго до смерти, не получили необходимого дальнейшего развития. Насколько могу припомнить, они даже редко цитировались – гораздо реже, чем того заслуживают. Более того, многие марксисты как бы утратили смысл их. Объяснение этому факту кроется опять-таки в указанных Энгельсом причинах невозможности сколько-нибудь законченного экономического истолкования текущей истории. Определять те подпочвенные толчки, которые политика сегодняшнего дня получает от экономики, – задача очень трудная, в полном объеме неразрешимая; между тем политические явления нужно объяснять безотлагательно, потому что борьба не терпит. Отсюда – необходимость прибегать в повседневной политической работе к объяснениям, настолько широким, что они, при длительном употреблении, превращаются в шаблоны. Пока политика протекает в одних и тех же формах, в одних и тех же берегах, с одной и той же, примерно, скоростью, т.-е. пока накопление экономического количества не переходит в изменение политического качества, – такого рода объяснительная абстракция («интересы буржуазии», «империализм», «фашизм») еще более или менее выполняет свою задачу: не истолкования политического факта во всей его конкретности, а сведения его к знакомому социальному типу, что имеет, конечно, свое неоценимое значение. Но при серьезном изменении обстановки, тем более при крутом повороте, такое общее объяснение обнаруживает всю свою несостоятельность, целиком превращаясь в пустопорожний шаблон. Тут уж непременно нужно пропустить зонд анализа поглубже, чтобы определить с качественной стороны, а по возможности и количественно измерить толчки экономики в сторону политики. Эти «толчки» представляют собою диалектическую форму «заданий», исходящих от динамического базиса и подлежащих разрешению в сфере надстройки.
Колебания экономической конъюнктуры (подъем – депрессия – кризис) уже сами по себе означают периодические толчки, порождающие то количественные, то качественные изменения и новообразования в области политики. Доходы имущих классов, бюджет государства, заработная плата и безработица пролетариата, размеры внешней торговли и т. д. тесно связаны с конъюнктурой и, в свою очередь, самым непосредственным образом влияют на политику. Уже одного этого достаточно, чтобы понять, насколько важно и плодотворно было бы проследить шаг за шагом историю политических партий, государственных учреждений и пр. применительно к циклам капиталистического развития. Мы этим вовсе не хотим сказать, будто циклы объяснят все: этого не может быть уже по тому одному, что сами циклы представляют собою не основные, а производные экономические явления: они складываются на основе развития производительных сил через посредство рыночных отношений. Но циклы объяснят многое, образуя своей автоматической пульсацией необходимую диалектическую пружину в механике капиталистического общества. Через переломы торгово-промышленной конъюнктуры ближе всего подойдем к критическим узлам в развитии политических течений, законодательства и всех форм идеологии.
Но капитализм характеризуется не одной только периодичностью своих циклов, – иначе была бы сложная повторяемость, а не динамика развития. Торгово-промышленные циклы имеют в разные периоды различный характер. Главное различие их определяется количественным соотношением между кризисом и подъемом внутри каждого отдельного цикла. Если подъем с избытком возмещает то, что уничтожено или сокращено во время предшествующего кризиса, то капиталистическое развитие идет вверх. Если кризис, знаменующий разрушение или, по крайней мере, сжатие производительных сил, превышает по силе своего действия соответственный подъем, то мы имеем в результате упадок хозяйства. Если, наконец, кризис и подъем имеют приблизительно одинаковую силу, мы получаем временное застойное равновесие хозяйства. Такова грубая схема. Исторически мы наблюдаем, что однородные циклы группируются сериями: бывают целые эпохи капиталистического развития, когда ряд циклов характеризуется ярко выраженными подъемами и слабыми скоропреходящими кризисами. Это дает в результате резко повышательное движение основной кривой капиталистического развития. Бывают застойные эпохи, когда эта кривая, через частные циклические колебания, сохраняет в течение десятилетий приблизительно один и тот же уровень. И, наконец, в некоторые исторические периоды основная кривая, проделывая, как всегда, циклические колебания, в общем идет вниз, знаменуя упадок производительных сил.
Уже априорно можно предположить, что эпохи энергичного капиталистического развития должны иметь резко отличные – в политике, в праве, в философии, в поэзии – черты от эпох застойных или экономически упадочных. Более того: переход от одной такой эпохи к другой должен, естественно, вызывать наибольшие потрясения в отношениях между классами и между государствами. Об этом пришлось говорить на III Конгрессе Коминтерна – в борьбе против чисто механического представления о происходящем ныне капиталистическом распаде. Если периодическая смена «нормального» подъема «нормальным» кризисом отражается во всех областях общественной жизни, то переход от целой подъемной эпохи к эпохе упадочной, или, наоборот, естественно вызывает величайшие исторические пертурбации, и нетрудно показать, что во многих случаях революции и войны стоят на грани двух разных эпох экономического развития, т.-е. на стыке двух разных отрезков капиталистической кривой. Рассмотреть под этим углом зрения всю новую историю есть, поистине, одна из благодарнейших задач для диалектического материализма.
Профессор Кондратьев[268] подошел к этому вопросу после III Конгресса Интернационала – тщательно, как водится, обходя ту постановку, какая была дана вопросу на самом Конгрессе, и попытался, наряду с «малым циклом», охватывающим десятилетний период, установить понятие «большого цикла», охватывающего, примерно, пятьдесят лет. По этой симметрически-стилизованной конструкции большой экономический цикл состоит, примерно, из пяти малых циклов, при чем половина их имеет в сумме своей резко выраженный подъемный, а другая половина – кризисный характер, со всеми необходимыми переходными ступенями. Цифровое определение больших циклов, данное Кондратьевым, подлежит внимательной и не очень доверчивой проверке, применительно как к отдельным странам, так и к мировому рынку в целом. Уже заранее можно отвергнуть попытку профессора Кондратьева придать эпохам, которые он называет большими циклами, ту же «строго-закономерную ритмичность», какая наблюдается у малых циклов, как явно ошибочное обобщение по формальной аналогии. Периодичность малых циклов обусловлена внутренней динамикой капиталистических сил, проявляющей себя всегда и везде, раз налицо рынок. Что же касается тех крупных (в 50 лет) отрезков капиталистической кривой, которые профессор Кондратьев неосторожно предлагает тоже назвать циклами, то их характер и длительность определяются не внутренней игрой капиталистических сил, а теми внешними условиями, в русле которых протекает капиталистическое развитие. Приобщение к капитализму новых стран и материков, открытие новых естественных богатств и, вслед за этим, большие факты «надстроечного» порядка, как войны и революции, определяют характер и смену подъемных, застойных или упадочных эпох в капиталистическом развитии.
По какому же пути должно идти исследование?
Установить кривую капиталистического развития в ее непериодических (основных) и периодических (вторичных) изгибах и переломах – в отношении к отдельным интересующим нас странам и в отношении ко всему мировому рынку – такова первая часть задачи. Имея перед собой фиксированную кривую (метод ее фиксации есть, конечно, особый вопрос и отнюдь не простой, но он входит уже в область экономико-статистической техники), мы разбиваем ее на периоды, сообразно с углом ее подъема или спуска по отношению к горизонтали (см. таблицу). Таким путем получим наглядную схему экономического развития, т.-е. характеристику «истинного базиса всех исследуемых событий» (Энгельс). В зависимости от конкретности и детальности исследования нам может понадобиться ряд таких схем: в отношении сельского хозяйства, тяжелой индустрии и пр. Исходя из этой схемы, сопоставленной синхронистически с политическими событиями (в широком смысле), мы ищем не только соответствия или, чтобы выразиться осторожнее, соотношения между определенно окрашенными эпохами общественной жизни и резко выраженными отрезками кривой капиталистического развития, но и тех непосредственных подпочвенных толчков, которые развязывают события. Разумеется, на этом пути не так трудно дойти до вульгарнейшей схематизации и, прежде всего, до игнорирования цепкой внутренней обусловленности и преемственности идеологических процессов и забвения того, что экономика решает лишь в последнем счете. Но мало ли какие карикатурные выводы ни делались из марксистского метода! Отвергать, по этой причине, указанную выше постановку вопроса («пахнет экономизмом»), значит демонстрировать полное непонимание существа марксизма, который ведь в изменениях экономического базиса, а не в чем-либо другом, ищет причин изменений в общественной надстройке.
