В дальнейшем, однако, чувствуя невостребованность этих своих речей, Борис Николаевич перестал поднимать подобные темы. Постепенно их разговоры с Путиным сделались дежурно-бытовыми: как жизнь, как дела, куда собираетесь поехать и т.д.?
До какого-то момента -- видимо, до лета 2003 года, -- они встречались не реже раза в два, ну, может быть, в два-три месяца. С лета 2003-го встречи происходили практически только по формальным поводам -- день рождения, день России...
Лишь в последний год жизни Бориса Николаевича Путин пару раз навестил его без всяких поводов: видимо, почувствовал, некоторую неловкость -- совсем уже они отдалились друг от друга.
Ельцин, несмотря ни на что, был рад этим встречам, хотя, конечно, понимал, что прежней теплоты отношений уже не вернуть.
Так обстояло дело со встречами. Что касается обмена телефонными звонками, его в последние годы вовсе не было.
Без сомнения, пока Ельцин был жив, для Путина и его пропагандистской машины он представлял собой некий барьер, некий сдерживающий фактор, не позволявшей так уж сильно раскручивать маховик в "обличении" девяностых годов. Сам Борис Николаевич, разумеется, опять-таки не бросился бы в газеты и на телевидение, не стал бы собирать пресс-конференции, услышав те непотребства, которые понеслись отовсюду в адрес девяностых, но, без сомнения, Путину по этому поводу он позвонил бы, сказал что-нибудь вроде: "Что же вы делаете? Вы же сами оттуда, из этих девяностых! Вы же со мной работали с 1996-го по 2000-й! Откуда эта злоба?"
Путину, разумеется, такой звонок был бы неприятен: крыть ему было бы нечем. Не исключено, по этой причине при жизни Бориса Николаевича он и не говорил то, что стал говорить после его смерти.
Лидер СПС Никита Белых заметил по этому поводу в конце декабря 2007 года:
− Любой здравомыслящий человек, взявший в руки речь Путина в "Лужниках" и его же речь на похоронах Ельцина, поймет, что один и тот же человек не может говорить такие разные вещи. Полгода назад Путин говорил, что заслуга Бориса Николаевича в том, что в 1990-е он не допустил гражданской войны в стране и провел необходимые, хоть и болезненные для страны реформы. И этот же самый человек, спустя шесть месяцев, говорит вещи, переворачивающие все с ног на голову.
Внешне экс-президент чувствовал себя неплохо, и домашние были уверены, что лет десять-пятнадцать он еще проживет. Однако те переживания, которые Борис Николаевич испытывал в последнее время, видя, как все, что он строил, разрушается, как все движется не в том направлении, о котором он мечтал, -- эти переживания, по-видимому, ускорили его уход из жизни.
Возможно, это прозвучит кощунственно, но, в каком-то смысле оно, наверное, и лучше, что Ельцин не увидел того пропагандистского шабаша, той истерии, направленных на обгаживание девяностых, которые во всю мощь развернулись вскоре после его кончины.
Март 2006-го -- август 2008 года
Приложение. Ельцин в "золотой клетке"
По мере того, как мы будем удаляться от эпохи Ельцина, от последних лет и месяцев его жизни, надо надеяться, станут появляться какие-то новые свидетельства о жизни Ельцина-отставника. Ведь и после отставки многие с ним встречались. У многих есть что вспомнить, что рассказать. Любопытные штрихи к картине пенсионной жизни Бориса Николаевича добавляет бывший премьер Михаил Касьянов в книге бесед с журналистом Евгением Киселевым. Книга называется "Без Путина", вышла она осенью 2009 года.
Яркий эпизод, говорящий о "золотой клетке", в которой оказался первый президент после ухода на "заслуженный отдых", -- празднование его 75-летнего юбилея 1 февраля 2006 года. Ельцин собирался отметить его по-домашнему, с друзьями. Советовался с Касьяновым, как его лучше устроить. Однако в дело вмешался Путин -- решил отпраздновать юбилей официально. Вроде бы Ельцину оказывался и почет, но в действительности это было другое… Касьянов:
"Ельцин очень тяжело переживал, что его заставили праздновать юбилей в Кремле, а не так, как он хотел: свободно, неформально. Организаторы сами решали, кого можно позвать, а кого -- нельзя.
По-моему, он тогда окончательно понял, что он живет как пленник в "золотой клетке". Осознание этого факта для него, безусловно, было трагедией".
Но испорченным юбилеем дело не ограничилось. Дальше -- хуже.
"Я позвонил ему из отпуска. Он был злой. После моих слов поздравления пожаловался: "Они все телефоны слушают. Тяжело видеть, как это все вокруг происходит…"
В разные поры жизни Ельцина не раз прослушивали -- и телефоны его, и просто разговоры. Особенно тотальная прослушка была в годы между его "бунтом" в октябре 1987 года и до августовского путча 1991-го. По словам Ельцина (он пишет об этом в "Записках президента"), его "в течение нескольких лет записывали − утром, днем, вечером, ночью, в любое время суток". После подавления путча в сейфах у одного из самых активных его участников Болдина (начальника аппарата Горбачева) следователи нашли "горы папок" с записями разговоров Ельцина.
Но здесь, после отставки, другое дело, здесь Ельцин уже не действующий политик, -- пенсионер. Здесь-то, кажется, чего подслушивать и подсматривать? Нет, подслушивали и подсматривали. Опасались.
Как рассказывает Касьянов, "чтобы избежать прослушивания", Ельцин "настоятельно советовал" ему постоянно менять мобильные телефоны:
"Купите их побольше, самых простых, чтоб не жалко было. Берете один, поговорили и тут же выбрасывайте, берете другой, говорите -- и туда же, следующий -- и снова выбрасывайте!" Разгорячился, лежа жестикулировал (Касьянов навестил его в больнице. -- О.М.), изображая, как надо эти самые телефоны прямо из окна машины выкидывать".
Как мы понимаем, совет довольно наивный. Поскольку все телефоны самого Ельцина стояли на прослушке, -- что бы это дало, если бы Касьянов стал выбрасывать свои мобильники? Вот если бы на обеих концах стали телефоны выбрасывать, это могло бы несколько осложнить задачу "царёва уха", но для самих говорящих контакты усложнило бы, наверное, еще больше…
Я уже писал, что после первого, довольно недолгого, периода необычайно активной, бурной отставной жизни Ельцина, когда он строил грандиозные планы, собирался встречаться со множеством людей, и ушедших уже в отставку, как он, и продолжавших работать на различных постах, вдруг наступил резкий спад его активности. Ельцин куда-то исчез. Никаких особенных встреч у него не наблюдалось. Касьянов описывает, из-за чего этот спад произошел:
"…Однажды на совещании членов Совета безопасности Путин обратился ко мне: "Передайте членам правительства, чтобы без особой нужды не беспокоили Бориса Николаевича визитами. А то врачи сердятся, говорят, после этих встреч он волнуется, а ему нужен покой. Все-таки больное сердце". По форме это была вежливая просьба, но, по сути, -- приказ: больше никому к Ельцину не ездить. После этой "просьбы" к нему, кроме меня и Волошина, фактически никто уже не ездил".
Встречаться с Ельциным-пенсионером было трудно не только министрам и другим высокопоставленным чиновникам. Борис Немцов, который к тому времени не занимал никаких официальных постов, вспоминает:
-- Даже мне, несмотря на наши хорошие отношения, было довольно трудно встречаться с Ельциным. Создавалась масса препятствий. А сам Борис Николаевич не хотел даже факта огласки этих встреч, опасаясь не столько за себя, сколько за своих близких.
Когда Касьянов решил перейти в оппозицию путинскому режиму, Ельцин, по словам Касьянова, встретил это с пониманием, сказал, что он поступает правильно, дал много советов. "Ведь он хорошо знал, что такое -- быть в оппозиции, в опале".
Люди, не приемлющие путинский режим, постоянно упрекают Ельцина: вот-де он так и не выступил публично против своего "наследника", хотя достаточно ясно видел, что тот гнет не туда. Касьянов рассказывает, что мысль о таком выступлении, видимо, приходила Ельцину в голову. Благословляя Касьянова на оппозиционную деятельность, он, по словам его собеседника, признался: "Я сейчас не смогу вас публично поддержать. Но через год деду будет 75 лет, и мне будет позволительно откровенно сказать всё, что я думаю. Тогда я и сделаю". Ведь он понимал. Что всё возложенное им на алтарь построения демократического общества разрушается тем человеком, чей приход во власть он сам обеспечил. Обмануться в человеке для него было очень тяжело".
Возможно -- и скорее всего, -- обещание Ельцина "сказать все, что он думает", когда ему стукнет семьдесят пять, тоже было записано. Не исключено, что именно поэтому похлопотали, чтобы его семидесятипятилетие прошло в Кремле, "под контролем", чтобы дед не "отчудил" чего-нибудь.
Конечно, "все, что он думает", он мог бы сказать и позже -- жить ему оставалось еще более года. Но -- не сказал.
Касьянов, -- впрочем, как и многие другие, -- видит этому две причины. Первая -- Ельцин был человеком слова, он пообещал, что не будет вмешиваться в дела нового президента, и не вмешивался. Вторая причина -- Борис Николаевич "хранил молчание, чтобы не создавать проблем своим родным и близким; он все понимал и беспокоился за их будущее".
