— Но разве для простого селянина та столетняя война была не элементарной борьбой за независимость своей земли?
— Селянин — он защищает не независимость земли, а прихоть того господина, который над ним встал. У селянина его личные пять соток никто не отнимал…
— Давайте поговорим о коррупции. На Кавказе всегда действовала система подарков. И тут взять подарок не так зазорно, как, скажем, где-нибудь в Европе. Как вы собираетесь с этим бороться?
— Я не скажу, что только на Кавказе это общепринятая практика. Коррупция и клановость есть не только на Кавказе.
— Но Кавказ маленький, тут все концентрированней и видно отчетливей.
— Здесь более ярко выражено, да. Ко мне тоже приходят с подарками, но дорогие я обратно возвращаю. Мой отец и меня, и братьев, и сестер учил чему? Берите только то, что можете вернуть, говорил он. Если олигарх или другой богатый человек мне дарит подарок за сто тысяч ко дню рождения, то, когда у него день рождения, разве я смогу вернуть? Не смогу. Мне придется всей семье сказать, чтобы они до пятого поколения с ним рассчитывались. Это во мне навсегда заложено: брать только то, что смогу вернуть. У нас есть такое общепринятое правило: когда похороны или свадьбы, люди приходят и приносят деньги. И когда отец и братья идут на похороны к кому-нибудь, мы всегда говорим: надо понимать, к кому идешь. Если ты пришел к человеку, у которого нет состояния, и даешь ему большую сумму, ты тем самым его обязываешь. Ему потом придется думать, где взять деньги, чтобы тебе вернуть, когда у тебя будут свадьба или похороны. И надо дарить, учитывая, сможет ли человек тебе вернуть. И брать в дар тоже только ту сумму, которую ты сможешь вернуть не в ущерб своей семье.
— Но вы-то президент, и от вас ждут возврата не в денежном эквиваленте…
— Да, я чиновникам всегда об этом говорю. Вы думаете, я за руку их не ловлю? Одному дали часы за такие большие, бешеные просто деньги. Я ему говорю: «Слушай, тебе часы же подарили не потому, что ты хороший. Когда ты не был министром, он же тебе часы не дарил?» — «Нет». — «А зачем ты взял у него сегодня эти часы? Теперь тебе придется вернуть ему не одни часы, а сто часов».
— Соблазны у каждого бывают, — говорю я и пытаюсь разглядеть часы на руке у Евкурова, он перехватывает мой взгляд с довольным видом: у него часы простые.
— Бывают… — говорит он таким тоном, будто хочет добавить: «И я не безгрешен». — Человеческий фактор никто не отменял.
— А если вам миллион долларов принесут, вы откажетесь?
— Да.
— Но все-таки будете думать, что можно было бы на него купить?
— Это — грех. Я не буду так думать. Такие моменты в начале моей работы были. Но я не взял, хотя бы потому, что я… ну, как вам сказать… Я посчитал бы себя униженным. Просто посчитал бы себя униженным. А я не представляю того, кто может меня унизить вот так…
— Хочу спросить про взрыв, — подхожу я к покушению, но опять не учитываю, что говорю с бывшим военным.
— Взрыв какой? — автоматически настораживается Евкуров.
— Который с вами случился.
— А со мной всякое случалось… Покушение?
— Да.
— Знаете… — он долго молчит. — Ты понимаешь, где находишься, чем занимаешься… И я осознаю, что есть силы, которые будут всячески тебя стараться убрать. Конечно, я предчувствовал, — он говорит так тихо, что мне приходится напрягать слух. — Но больше даже не предчувствовал, а понимал… И тогда понимал, и сегодня понимаю, что, выходя из дома, могу вернуться, а могу не вернуться.
— Ну и зачем тогда вы стали президентом?
— А вы думаете, мой пресс-секретарь выходит из дома и об этом не думает? К сожалению, любой житель республики выходит из дома с молитвой — вернется ли он?
— Зато ваш пресс-секретарь может носить Louis Vuitton, — говорю я, потому что заметила у его пресс-секретаря барсетку именно этой фирмы.
Евкуров впервые за время нашего разговора улыбается, а потом смеется.
— Но вопрос-то не в том, зачем стал президентом, — говорит он. — Можно тогда вообще спросить — зачем жить?
— А все же?
— Знаете как? Родился и всю жизнь думал, как бы стать президентом? Это ведь не так. Все внезапно. Вечером ложишься спать, а утром просыпаешься, ничего не планируешь, тебя вызывают и говорят… И здесь, наверное, сказывается военное воспитание: надо — значит, надо.
— А людей вы любите?
— Как мне людей не любить? А как же «возлюби ближнего своего»?
— Ну, можно народ в целом любить, а людей по отдельности — нет. За качества, которые раздражают.
— Всякое есть. Про любовь не буду говорить. А вот с уважением я к людям отношусь. И к врагам своим через силу, через не хочу, но буду относиться с уважением. Наоборот, надо оставить тех, кто против тебя плохого не говорит, и лучше уж подойти, пообщаться с ними, с врагами. Те все равно поймут, а этих убедить надо в том, что они неправы, не на той дороге стоят.
— В момент покушения была мысль, вы успели о чем-то подумать?
Евкуров молчит — наверное, не ожидал возвращения к той же теме.
— Нет, не было ничего…
— А когда в себя пришли?
— Много всего было, конечно, — он с напряжением наполняет легкие воздухом.
— А про тех людей, которые с вами погибли, вы тогда подумали?
— Честно сказать, — говорит совсем тихо, — первая мысль, когда я пришел в себя, первое слово, которое я произнес, было «охрана». Я понимал: если со мной в бронированной машине такое случилось, что стало с теми, кто в других машинах — небронированных? Я, конечно, об этом и тогда думал, и сейчас думаю — думаю всегда. Я беспокоюсь не за себя, а за них.
— Страшнее быть телохранителем или иметь человека, который «хранит твое тело»?
— Вот мне бы и хотелось, чтобы вы лучше с ними пообщались. А я вам скажу, что эти ребята мужественные, великолепные. Не только мои, но и у других чиновников. Это — люди, которые понимают, что в любую секунду они могут получить, но они стараются выполнить задачу… Страшно, конечно…
— Ингуш — какой он? Отличается ведь от чеченца.
— Ну-ка, ну-ка, — снова оживляется Евкуров. — Чем?
— Насупленные у вас мужчины какие-то.
— Невеселые? Суровые, да? Не я это придумал, но по мужеству, гордости, уважению еще раньше наши предки-кавказцы говорили, что ингуши отличаются от других народов Кавказа. Я всегда говорю: вы должны понимать, что несете звание нации, которая чего только в жизни не перетерпела. Но все же мы выжили благодаря нашим предкам, благодаря нашим вот этим качествам, и мы их должны сберечь. Сегодня мы не должны брать пример с других, мы должны сами подавать пример, нам есть чему учиться у наших предков. Честность, порядочность, мужество, выдержанность, преданность своей родине. Если эти качества будут, ни один там араб или не араб, ни один негодяй не придет и не взбаламутит народ.
— А я думаю, проблема в том, что на Кавказе мало терпимости к слабым… И сейчас я опять скажу про собак.
— Ты не можешь делить свою любовь так: животных не люблю, а людей люблю. Смотришь мультики — а там собачки. Понятно, что у нас по вере дома собаку держать нельзя, но там, в мультике, роль у этой собачки положительная, и появляется доброе чувство к животным — к кошке, мышке, неважно. Вопрос в другом: у людей столько проблем, что им не до собак. Но вы правильно подметили… Сегодня не заметил собаку, а завтра ты так же пройдешь мимо человека, не заметишь его… Но у многих просто нет возможности человечные свои душевные качества выплеснуть наружу.
— Если бы сейчас перед вами стояли те, кто совершил на вас покушение, и вы бы знали, что они полностью в вашей власти, что бы вы с ними сделали?
— Не ради показухи я произношу эти слова. В любом бы случае я бы их отпустил. Если я выжил… и смертник бы выжил… я бы его отпустил… И этим самым можно было бы… — он тщательно подбирает слова и произносит их как бы раздельно, — существенно нарушить планы их идеологов. Тем самым я мог бы спасти двух, трех, пятерых, десятерых… И даже если бы одного. Понимаете? Это была бы первая причина — корыстная причина.
— А вторая?
— Я, к сожалению, ставлю ее второй, хотя именно она первая. В Коране сказано о прощении. Прощение — очень серьезная защита на том свете. Ради Аллаха простить — это большой плюс… Ну, и третья… Испокон веков известно: прощают только сильные, слабые не умеют прощать.
— А четвертая? Которая не ради Аллаха, а ради доброты, которая сама по себе в душе у человека?
— Душа не просто так захотела простить, у души тоже есть причины.
Андрей Мазур: сердечный приступ как главный педагогический прием настоящего учителя литературы.
Город Кемерово. Городской классический лицей. Невысокий человек прохаживается по холлу — туда, сюда. Каждый раз широкое зеркало на стене отражает его криво сидящий серый костюм. Дожидаясь у зеркала на скамье, спрашиваю себя: неужели это Мазур Андрей Владимирович, лауреат областного конкурса «Учитель года», «классный и неповторимый учитель литературы», как пишут о нем в своих блогах ученики? Что-то слишком уж мелковат, слишком несуразен.
