Не обращая внимания на сопротивление и стараясь не шуметь, я поволок На-ту, прячась за деревьями, вдоль дорожки. Потом, взяв немного влево, чтобы нас не видели от подъезда, перетащил через улицу и, лишь скрывшись за домами, ослабил хватку.
— Трус! Зачем ты помешал мне! Они же бандиты, взломщики! — закричала она.
Я счел за благо снова зажать ей рот.
— Успокойся, — сказал я, заставляя себя говорить ровно. — Помочь мы все равно никому не смогли бы, в лучшем случае получили бы тем ломом по головам. Предупредим по телефону. Чем больше ты будешь дурить, тем позже это случится.
На-та что-то промычала. Посоображав, я понял:
— Телефон возле метро, — пыталась сказать она.
— Вот и отлично, — ответил я, разжимая объятия.
Мы пошли быстро, почти побежали. Я обернулся на ходу: дом за спиной стоял безмолвно, и окна все до единого были темны.
По проспекту Победившей Свободы, как всегда в это время года, гулял ветер. Редкие прохожие жались к стенам. Смешно бывает, когда сталкиваются двое, идущие по стеночке навстречу друг другу. Иногда упираются лоб в лоб, и никто не хочет отворачивать на середину тротуара. Середина тротуара во время обстрела наиболее опасна! Ха-ха! Если не считать обочину!
С На-той по стеночке не походишь. Метро на противоположной стороне, и она понеслась через проспект по диагонали. Я не стал опять ее удерживать и последовал за ней. Идиотизм: мы едва не угодили под единственный на весь проспект автобус. Показалось, я заметил изумленные глаза водителя.
Телефон под пластиковым козырьком висел на столбе у входа в метро. О, это знаменитый телефон! Когда не существовало ни метрополийцев, ни инородцев и по улицам можно было ходить без всяких мораториев, я болтал с его помощью со своими симпатиями, потому что стеснялся говорить из дому при родителях. Впрочем, знаменит он не этим, а тем, что уцелел несмотря на все передряги. Уже года три, как аппараты устанавливают в бетонных будках, и те живут не дольше трех-четырех месяцев, в смысле — и будки, и аппараты, а этому, под обычным дометрополийским козырьком, хоть бы хны.
На-ту я заставил спуститься в метро и ждать меня внизу. Она попробовала спорить, но за домами щелкнул пистолетный выстрел, и я, рискуя привлечь к нам внимание, заорал, что в противном случае мне придется думать о ее безопасности, а не о том, как дозвониться. Аргумент еще тот, но женская логика действует подобно пуле со смещенным центром тяжести: по входному отверстию невозможно определить, где будет выходное. Правда, очень может быть, что женская логика ни при чем — просто На-та не захотела тратиться на бесполезные препирательства.
Телефон гудел весело-молодо, номер набрался с первого захода, но пришлось ждать, пока поднимут трубку.
— Слушаю, — сказали на том конце, и я узнал голос Орлосла.
— П. Б., у вас все спокойно?
— У нас… да.
Я почувствовал себя почти счастливым. Подсознательно я надеялся на чудо, и оно случилось!
— Ну, слава Богу! А то мы…
— Подождите! — не дослушав, перебил меня Орлосел и стал с кем-то разговаривать; слов было не разобрать. — Возвращайтесь домой, — сказал он в трубку.
— А У. Ю.?
— С ним нормально… все.
Господи!.. Он ничего такого не сказал, но я вдруг начал понимать, в чем дело.
— П. Б., скажите, в квартире чужие? Только да или нет!
— Да… то есть нет. Все хорошо. Все чужие мы тут. Кроме вас хозяев нет… тут.
— Позовите Шу-цу, пожалуйста.
— Шу-цу просит, — сказал Орлосел в сторону.
Расчет был прост: Шу-цу не из тех, кого можно превратить в подсадную утку. Я все еще на что-то надеялся.
— Шу-цу не может подойти.
— Тогда Г. А-ого или Л. Э.
— Сейчас.
Последовала длинная-длинная пауза, а может быть, длинной такой она показалась мне. Я представил, как пузатый милицейский плащ внушает Орлослу, что тот должен говорить мне. Нет, ребята, меня вам не заманить. Ломы не забудь!.. Это не КМБ, не Эн-два-О, не боевики из тех, что по идейным соображениям палят друг в друга сутки напролет. Это хуже, это шакалы от метрополизма. В средневековье полагали, что черви родятся из гнили, и в чем-то не ошибались; так вот, это черви метрополийской гнили. До сего дня они не высовывались, все больше промышляли по темным углам, и вот — выползли в открытую. Что-то сломалось в метрополийской машине…
— Сейчас, сейчас Г. А-й подойдет, — сказал Орлосел. — Передаю трубочку.
— Привет, — роняет деревянно Г. А-й.
И тут — крики, звон стекла, шум какой-то и Г. А-й кричит, срывая голос:
— Не приходи, здесь шакалы! Не приходи!..
И совершенная тишина, сколько не надрывался я:
— Алло, алло!
Шакалы! Он сказал: шакалы! Он тоже назвал их так: шакалы, шакалы, шакалы!
Я увидел себя со стороны: стою и бормочу. Негоже распускаться.
Не было никакого желания спускаться в бункер метро. Когда-то здесь стоял павильон с зеркальными стеклами, напоминавший, если смотреть сверху, с фуникулера, изогнутый платановый лист. От него остались элементы крыши, бульдозер взгромоздил их в кучу, и они надежно прикрывают спуск в бункер со стороны проспекта. Я смотрел на эти живописные развалины и думал, что делать дальше. По всему выходило, что самое умное — стоять на месте до второго пришествия. Деваться было некуда.
Но до второго пришествия я не достоял, потому что на проспект вывалился клубок юнцов, точь-в-точь таких же, что мы видели у моего подъезда. В центре клубка вертелся, отбиваясь руками и ногами, высокий полный человек. Так, наверное, выглядит медвежья охота. Клубок медленно двигался ко мне, и я понял: полный человек пробивается к метро. А что в метро? Муниципальная милиция? Да уж, эти защитят!
Я побоялся, что клубок закатится между спуском и мною, и поспешил к бункеру, но нет: свора загнала медведя на проезжую часть и там повалила, в тусклом свете замелькали палки. В другое время патруль Эн-два-О вырос бы как из-под земли, но эндваошники исчезли куда-то. Да, исчезли куда-то — Г. А-й это тоже отметил. Интересно, что делает Г. З. К.?
На-та томилась у эскалатора. Спустись я на секунду позже, она отправилась бы мне навстречу.
— С У. Ю. все нормально! — бодрее произнести это и шире улыбнуться я, кажется, не мог. — Он сам позвонил из дому.
— Ребятам?
— Ну да, ребятам, не мне же! Те люди наврали его жене. Обыкновенные грабители.
— А те, которые к твоему дому подъехали?
— Они уехали, и вообще ложная тревога. У нашего с тобой страха глаза велики.
— Так мы возвращаемся?
— Ребята расходиться решили. Возле Дома Руководства стреляют не каждый день. В такое время лучше быть поближе к семьям, мало ли что. Я провожу тебя.
— Я сама доберусь, ты иди.
Идти — это хорошо. Вопрос: куда идти? В парк на скамеечку или прямо к границе Метрополии? Легко сказать: срочно уезжай из города…
— Ты чего? — удивленно спросила На-та.
— А что?
— Показалось, шепчешь что-то.
— Да нет! Расставаться не хочется. Давай я все-таки тебя провожу. Прогуляюсь заодно. А ты в качестве компенсации напоишь меня чаем. Напоишь?
— Напою.
Поезда долго не было, но против ожидания он пришел полупустой. Двери захлопнулись, и по трансляции объявили: «Станцию „Площадь Независимости“ поезд проследует без остановки». Народ в вагоне угрюмо молчал.
— Молодец, что меня тогда задержал, — сказала На-та.
— Когда? — машинально откликнулся я, думая о другом.
— У подъезда. Это со мной бывает.
— Что бывает?
— Ну… Я ведь летаю.
— В смысле — как?
— Обыкновенно. Взлетаю и лечу.
— Горний дух и это… шестикрылый серафим.
— Горний дух, пожалуй. Только я и в самом деле летаю. Это помимо меня происходит, я уже в воздухе себя осознаю. Представляешь, сидят ребята и вдруг открывается окно, спадают тряпки и на подоконнике появляюсь я. Атас, мальчики, метрополийцы идут! Ой! — Она хлопнула себя по колену. — Жилет Аинькин! Тяжелый, между прочим. Как он его все время таскает?!
— Завтра отдашь.
— А сегодня он как же?
— Обойдется как-нибудь. Не возвращаться же.
— Тебе Аиньку жалко не было?
Что мне Аинька, какое мне дело до Аиньки?!
— Было, — ответил я. — Давно это у тебя с полетами?
— С рождения. Ты не беспокойся, я нормальная. Я вообще по всем параметрам нормальная. Я настолько нормальная, что очень рада напоить тебя чаем. У меня мама уехала.
Ого, ничего себе заявочка! Ай да летучая кузина Орлеанской девушки!
— В санаторий? — спросил я, а в голове завертелось: вот тебе и стол, и дом, — из басни это какой-то, что ли?
— Мама моя метрополийка. Сначала, как все это началось, убивалась, что меня, не подумав, по отцу записали, да кто же знал тогда? А теперь как сумасшедшая стала: ненавидит всех этих Г. З. К., и Н-зе и об этом на каждом углу говорит. Ее только потому и не трогают, что за ненормальную принимают. Я уговорила ее в Инородию съездить. Отдохнет, нервы в порядок приведет. Там у нее сводный брат, он инородец.
