В завершение речи директор спросил:
— Господин Браудер, прежде чем вы приступите к делу, я считаю своим долгом спросить: могу ли я что-нибудь для вас сделать, чтобы ваше пребывание в Саноке было как можно более приятным?
Еще на входе в его кабинет я почувствовал, как здесь тепло, особенно после беспокойной ночи в местной «ледяной избушке». Я обратил внимание на стоявший в углу и тихо гудевший обогреватель, излучавший уютное оранжевое сияние. Не спуская с него взгляда, я с волнением в голосе спросил:
— Сэр, нельзя ли найти вот такой обогреватель для моего номера в гостинице? Я буду очень признателен.
Директор выслушал перевод Лешека, просиял и, подмигнув, воскликнул:
— Господин Браудер, да мы можем найти для вас кое-что получше! У нас есть женщины, они согреют вас холодными ночами!
Я потупился и пробормотал:
— Н-нет, спасибо, обогревателя будет вполне достаточно.
Без промедления я взялся за работу, но в первую неделю пребывания в этой стране испытал сильнейший культурный шок. В Саноке все было непривычно: запахи, язык, обычаи, но тяжелее всего было привыкнуть к еде. Из мяса там можно было найти только свинину, присутствовала она во всем: сосиски на завтрак, бутерброды с ветчиной на обед, свиные отбивные на ужин — и так изо дня в день. Фруктов и овощей не было, курица считалась деликатесом. Хуже того — всю еду обильно поливали жирным соусом, как будто это некий волшебный эликсир, сделающий ее съедобной. Но чуда не происходило.
На пятый день я уже умирал с голоду. Нужно было что-то срочно предпринять. Я решил съездить в Варшаву и поесть в открывшемся там отеле «Марриот». Приехав в отель, я бросил вещи в номере и устремился в ресторан. Очутившись рядом со шведским столом, я был вне себя от счастья — накладывал на тарелку салат, жареную курицу, ростбиф, сыр, французский хлеб и ел как одержимый, несколько раз возвращаясь за добавкой. Как только я почувствовал готовность перейти к десерту, в животе заурчало. Я понял, что надо искать уборную, иначе меня подстерегает сюрприз.
Я побежал через вестибюль и тут чуть не врезался в стоявшего там… Вольфганга Шмидта!
— Браунер! Какого черта ты делаешь в Варшаве? — взревел он.
Я настолько опешил, что не нашелся с ответом.
— Ну, я подумал… раз сейчас вечер, пятница…
— Пятница? Вечер?! — прорычал он. — Ты спятил? А ну быстро ноги в руки и пулей в Санук…
— Санок, — машинально поправил я, переминаясь с ноги на ногу.
— Наплевать. Мотай туда — и укрепляй связи с клиентом весь выходной. Вот так в нашем бизнесе ведутся дела.
Мой бедный желудок протестовал так громко, что Вольфганга я уже почти не слышал. Вот же он, туалет, рядом, рукой подать, а я терял драгоценные секунды.
— Понял. Исправлюсь. Еду обратно. Очень, очень сожалею.
— Вот и хорошо, Браунер.
Он наконец сделал шаг в сторону, и я на полных парах влетел в уборную.
После этой неожиданной встречи я больше ни разу не рискнул сунуться в Варшаву. Вместо этого по выходным в поисках пищи я разъезжал на своем красном фиате по сельской местности: останавливался в маленьких трактирчиках и, ни слова не зная по-польски, наугад тыкал пальцем в меню три-четыре раза, надеясь, что хоть одно блюдо окажется съедобным. Я мог себе это позволить, потому что злотый, местная денежная единица, обесценился в условиях кризиса, и любое блюдо стоило не больше полудоллара. Мне очень хотелось курятины, и иногда она мне доставалась. Мне нравилось выбираться из Санока, но как бы далеко я ни заезжал в поисках еды, чаще всего она оказывалась ужасной. За восемь недель работы над этим проектом я потерял в весе больше шести килограммов.
Проблемы с едой были далеко не единственным проявлением катастрофической ситуации в Польше. Хаос царил и в «Автосане», который висел на краю пропасти. После краха коммунистического режима и начала политики «шоковой терапии» польское правительство прекратило закупать автобусы этой марки. В результате завод потерял девяносто процентов сбыта. Ему предстояло либо найти новых покупателей, либо радикально сократить расходы.
Идея найти новых заказчиков была малореальной, поскольку в то время завод производил едва ли не худшие автобусы в мире. Единственным очевидным выходом из этой ситуации казалось кардинальное сокращение персонала. Учитывая, что от жизнеспособности завода зависела жизнь целого города, этот вариант подходил им менее всего, и мне совсем не хотелось такое предлагать. От всего этого мне становилось не по себе, и мои радужные представления о предпринимательстве в Восточной Европе стремительно таяли. Я очень не хотел, чтобы эти люди пострадали.
За три недели до рождественских праздников — мои опасения все крепли и крепли — я встретился с Лешеком за нашим традиционным совместным завтраком. Я научился избегать нелепых разговоров типа «где можно познакомиться с моделью Фокс» и тихо поглощал принесенную еду, а Лешек тактично не задавал вопросов. Несмотря на неловкое начало нашего знакомства, я вскоре убедился, что Лешек парень искренний и всегда готов помочь, так что после двух месяцев ежедневного общения я проникся к нему теплой симпатией. Я сожалел, что именно ему предстояло переводить мои мрачные рекомендации руководству «Автосана». Более того, я был уверен, что буду вспоминать его, покинув Санок.
В то утро, пока я доедал свиную сосиску, мой взгляд упал на газету Лешека. Поначалу мне показалось, что парень углубился в частные объявления, но, приглядевшись, заметил колонки цифр — какие-то финансовые показатели — в окружении незнакомых слов. Я придвинулся ближе:
— Лешек, а что это за цифры в газете?
— Это первые польские предприятия, подлежащие приватизации! — с гордостью объявил он.
Я слышал, что Польша начинает приватизировать государственные компании, но был так занят в «Автосане», что не следил за новостями.
— Любопытно… Вот здесь что, например? — Я указал на цифры вверху страницы.
— Это курс акций.
— А это?
— Прибыль прошлого года.
— Ну, а тут?
— Количество выставленных на продажу акций.
Я прикинул в уме: при таком курсе акций стоимость всей компании составляла восемьдесят миллионов долларов, в то время как ее прибыль за прошлый год достигла ста шестидесяти миллионов. Получалось, правительство продавало компанию по цене, равной всего половине прибыли этой компании за прошлый год! Я не поверил своим глазам. Говоря простым языком, если вложить в эту компанию деньги и она продолжит работать в течение следующих шести месяцев, то такое вложение окупится уже через полгода.
Я задал свои вопросы несколько раз, дабы убедиться, что ничего не упустил. Все сходилось. Это было чрезвычайно интересно. Мы прошлись по данным нескольких других компаний, опубликованным в газете, и результаты получились примерно такими же.
До этого я в жизни не купил ни одной акции. В ту ночь долго не мог уснуть, размышляя о польской приватизации. «Надо действовать, — думал я. — Разве не для этого я ходил в школу бизнеса?»
Мои сбережения на тот момент составляли две тысячи долларов. После того как Джон Линдквист подтвердил, что нет никаких внутренних ограничений фирмы на приобретение акций, я решил вложить все свои сбережения в польскую приватизацию. Я попросил Лешека помочь мне. В обеденный перерыв мы пошли в местный банк и, отстояв очередь, обменяли валюту на злотые. Потом на почте заполнили подробные бланки подписки на акции. Процедура оказалась такой сложной, что Лешеку пришлось четыре раза подходить к кассовому окну и уточнять, как правильно заполнить подписную форму. В итоге я все-таки оформил подписку на первые акции приватизируемых предприятий в Восточной Европе.
В середине декабря я вернулся в Лондон, чтобы подготовить финальную версию доклада «Би-Си-Джи», который мы собирались представить «Автосану» и Всемирному банку после праздников. Меня раздирали противоречивые чувства. Все мои расчеты указывали на то, что предприятию необходимо уволить значительную часть сотрудников, дабы остаться на плаву и избежать банкротства. Но, проведя с этими людьми некоторое время и узнав их поближе, я понял, что массовые увольнения станут для них приговором. Я не представлял, как им после этого выживать. Я думал о Лешеке и его родне, о лишениях, которые они испытывают уже сейчас. Я должен был рекомендовать увольнения, но хотел как-то смягчить удар. Тогда я решил представить увольнения в докладе просто как одно из возможных стратегических решений в надежде, что правительство в перспективе рассмотрит и другой вариант: продолжать субсидировать «Автосан».
Но Вольфганг, увидев мой «разбавленный» доклад, пришел в ярость.
— Это что еще за хрень?
— Альтернатива.
— Ты в своем уме? Нет у них никакой альтернативы. Им надо всех уволить, и точка, Браудер.
