Какой он нации, сказать не знаю смело:
На всех языках говорит.
Верней всего, что жид. —
Точно о Гайдаре! Сколько он одолжил разным отечественным и зарубежным прохвостам — еще предстоит выяснить. И говорит почти на всех языках — на русском, английском, на языке злобы, на языке наглости, на языке лжи, на языке высокомерия...
Со всеми он знаком, везде ему есть дело,
Все помнит, знает все, в заботе целый век...
Скажите, с кем Гайдар не знаком? Даже с тещей Сысуева! Где ему нет дела? Включите любую программу телевидения. Он всегда там и весь в заботе, в хлопотах, как бы вас научить жить по его рецептам. А не помнит он только одно: в доме повешенного не говорят о веревке.
Был бит не раз, с безбожником — безбожник,
С святошей — езуит, меж нами злой картежник...
Был бит? Гайдара били, так били по всей России, что он не смог даже доползти до Думы в Охотном Ряду, как и весь его “Демократический выбор”, который ныне при последнем издыхании. А уж в оборотливости Егор явно превосходит Шприха: с коммунистами он был певцом коммунизма, с антикоммунистами стал антикоммунистом, с патриотом он хочет быть патриотом, с идиотом — полным идиотом.
Помимо лермонтовского “Маскарада” немало у Гайдара и других огорчений с русской литературой, плотью от плоти которой он, казалось бы, является. Вот, допустим, пошел он в Малый театр на спектакль по пьесе Островского “Свои люди — сочтемся”. А там один персонаж говорит: “Еще рылом не вышли-с в собольих-то салопах ходить”. Рылом? И у реформатора сразу мысль: “Это не обо мне ли, когда я сидел в кресле премьера?”
Вот захотел он полистать кое-что из литературы прошлого века, решил начать аж с “Юрия Милославского” Загоскина и вдруг читает: “ — Эй, боярин! Посмотри хорошенько на эту рожу. Ну можно ли с такой образиной не быть разбойником?” Тотчас бросает книгу, бежит к зеркалу и с ужасом думает: “Неужели и обо мне так говорят?..” Берет “Капитанскую дочку” Пушкина. И что же? “Пугачев, не посмотрев, сказал: “Много перевешал я вашей братии, но такой гнусной образины, признаюсь, не видывал”. Б-р-р.. И дальше: “За столом Пугачев и человек десять казацких старшин сидели в шапках и цветных рубашках с красными рожами”. Ну если рожи красные, то, можно предположить, это были члены КПРФ. Но даже такое спасительное допущение не успокоило Гайдара, он решил, что тут намек на заседание политсовета “Демократического выбора”.
В надежде на утешение кинулся бедняга к Гоголю, взял “Повесть о том, как поссорились Иван Иванович с Иваном Никифоровичем”, читает: “Ступайте! да глядите не попадайтесь мне: а не то я вам, Иван Иванович, всю морду набью”. Боже! Да ведь это совсем, как ныне красно-коричневые орут на своих митингах о Гайдаре!.. А что еще у Гоголя? Вот “Вечер накануне Ивана Купалы”. И нате вам: “Петро оглянулся: Басаврюк! У! Какая образина! Волосы — щетина, очи — как у вола”. Это Гайдара не задело: во-первых, у него на голове не щетина, а мох; во-вторых, очи не как у вола, а как у барана, так все говорят. А тут еще в “Мертвых душах” некоторое утешение попало на глаза: “Чичиков слегка трепнул себя по подбородку, сказавши: “Ах ты, мордашка эдакой!” Да еще оказался под рукой “Хлеб” Мамина-Сибиряка, где один персонаж говорит другому: “— Посмотри, какая у него умненькая мордашка”. К тому же, благодарение небесам, подвернулся рассказ Алексея Толстого “Мечтатель”, где в разговоре персонажей есть такая замечательная фраза: “— Ваша физиомордия мне понравилась”. Понравилась. Мало того, в “Энергии” Гладкова лидер демократии обнаружил вот что: “— Говоришь ты красноречиво, товарищок. А физиономию мою назвал мордой. Оно верно, морда у меня неискусная. Но морду свою я уважаю, друг”. Гайдар понимал, что и у него тоже неискусная до слез, но он тоже хотел ее уважать. Он опять побежал к зеркалу и, похлопывая себя по мордасам, пританцовывая, ласково залепетал: “Ах ты, мордашка демократическая!.. Ах ты, физиомордия реформаторская!.. Ах ты, моська либеральная!.. Ты мне нравишься!”...
Но — недолго музыка играла, недолго фраер танцевал. Вскоре попали фраеру в руки “Губернские очерки” Щедрина: “ — А харя-то какая! Словно антихрист с сотворения мира престол на ней имел”. С сотворения мира или с начала реформ? За ним — “Очарованный странник” Лескова: “Одна рожа твоя богопротивная чего стоит!” Потом — “Суходол” Бунина: “Ты вот мурло какое наел, тебе хорошо брехать!” И ведь все здесь, как говорится, ни убавить, ни прибавить. А “Детство” Соколова-Микитова? “ — Отвяжись, черт косой, вон ряжку какую наел, скоро в дверь не пролезешь! — огрызалась Кулинка”. О, как возненавидел Гайдар эту Кулинку. Хоть он и не косой, но ведь ему тоже говорят: “Скоро с такой ряжкой в телеэкран не влезешь!”
Недавно, когда приезжала в Москву мадам Олбрайт, особенно задело Гайдара вот это место из “Вертела” Мамина-Сибиряка: “ — Ты рыло-то вымой, наказывал он Прошке еще с вечера. — Понимаешь? А то придешь к барыне черт чертом.” На всякий случай вымыл рыло, но барыня его не вызвала, перед ней предстали только мордоворот Лебедь да моська Явлинский.
И ведь надо же было так случиться, что когда на свой съезд в Измайлово съехались демороссы, в руках у Гайдара оказалось письмо Белинского Бакунину: “Что за лица, что за рожи съехались в Пятигорск!” А потом — Писемский: “Этакий здесь народец... Какие у всех рожи-то нечеловеческие: образина на образине”. Где — здесь? Да в Измайлове, конечно. И тут же — горьковский Егор Булычев: “Как с такой рожей перед господом нашим стоять будете!” Ну в самом деле, представьте себе перед ликом Божьим хотя бы Юшенкова или Борового. Отвернется Господь и плюнет...
А когда Гайдар вскарабкался на ящик и начал говорить, то пришли ему на память строки из гончаровского “Обломова”: “Еще разговаривает, образина! — сказал Терентьев и поднял ногу, чтобы сзади ударить Захара”. И тут же — из “Горькой судьбины” Писемского: “ — Ты у меня, рожа твоя подлая, сегодня последний день не в кандалах, и одно твое спасение, если станешь говорить правду”. Но говорить правду эта подлая рожа ни при каких обстоятельствах не способна, и потому не удивительно, если завтра она и впрямь окажется в кандалах.
Впрочем, возможны варианты и покруче, например, тот, о котором мечтал один из героев “Братьев Карамазовых” Достоевского: “ — Хоть и запрещены мордасы (то есть битье по морде), а сделал бы я из твоей хари кашу”. Или вот чеховский вариант: “ — Еще немного, и я не только бить по мордасам, но и стрелять буду!” Наконец, прекрасен и горьковский вариант: “Исчезни, морда! — приказал слуге Лютов” — из “Жизни Клима Самгина”.
Поняли вы теперь, в чем причина беснования Гайдара? Да очень просто! Видя, что вся русская литература изобличает “жирную морду”, “подлую рожу”, “сытую харю” и т.п., понимая, что завтра его закуют в кандалы или сделают из него кашу, или сам он грохнется, как статуя, с высоченной колонны в страшной картине Брюллова “Последний день Помпеи”, он пытается к нему лично относящимися кличками забросать своих противников, чтобы все запутать, перемешать, сбить с толку и в конце концов в этом хаосе улизнуть. Но нетушки!.. Иван Андреевич Крылов в бессмертной басне “Свинья и Дуб” сказал о первом из этих персонажей:
Когда бы вверх могла поднять ты рыло...
Но бледно-зеленое рыло, вылезшее на свет Божий из под эмблемы “Демократического выбора России”, не в силах сделать это, оно может только хрюкать да чмокать.
Александр Синцов ЧЕРЕ — ПОК!
Его лицо, улыбка, очки и особенно глаза, подернутые какой-то мутноватой пленкой, словно искусственные, выделяют его из рядовых политиков нынешней России на особицу.
Пожалуй, только такой человек и способен был выступить на политической эстраде Владивостока 1991 года с коронным номером, предложив себя в главнокомандующие Тихоокеанского флота. Как лейтенант Шмидт ельцинского пошиба, прорезался он в наших днях, и вторичность, как водится, обернулась фарсом. У этого не будет самозваных детей. Про этого не упомянут в сатирическом романе. Недостает в нем чего-то и до ноздревско-хлестаковской мощи и выразительности.
Да, были в Советском флоте и такие. Под кокардой, под белым шарфиком, под шинелью благороднейшего из всех воинских цветов черного цвета обитала душа неизъяснимая. В дни кончины СССР он служил в морском НИИ. Командовал в своем отделе бабенками. Терять ему было нечего, в отличие от боевых офицеров, для которых непослушание или объявление себя главкомом могло стоить в те времена смертной казни в трибунале. Впрочем, тогда, в 1991 году, никто из строевых и помыслить не мог, что «последний парад наступает». А вот у начальника отдела Черепкова и хитроумия, и дерзания хватило, чтобы прокукарекать о демократическом «рассвете», просигналить в Москву о себе. Мол, есть такой человек на Дальнем Востоке, готовый послужить вам, Борис Николаевич. В те времена Ельцин еще ценил подобных, подтягивал их к себе, брал на заметку. Тогда же подали первый голос и такие политические младенцы, как Немцов, Явлинский и многие-многие другие так называемые демократы первой волны. Проявили личную преданность и стали губернаторами, представителями верховной власти на местах. Получили другие теплые местечки. Немцов выскочил на волне «борьбы за экологию». Явлинский с пистолетом бегал арестовывать уже мертвого Пуго. Теперь их подвиги кажутся мелкими, анекдотичными. Ничуть не круче тихоокеанского самозванства Черепкова. Потому что все они — дети от связи Ельцина и политической блудницы по имени Авантюра.
