Для подростка были далеко не простыми нравственные вопросы в то трудное историческое время, отец помогал находить на них ответы.
Когда умер Сталин, отец и мать по-разному восприняли это событие. "Страна скорбела… Отец сказал, что наши враги могут воспользоваться ослабленной волей советского народа и начать новую войну. И только мама с облегчением вздохнула…" На белорусской мове она произнесла, мол, на одного злодея на свете стало меньше. И ещё, — что вся его политика — бить своих, чтоб чужие боялись.
А Ваня на похоронах вождя в страшной давке теряет новенькую галошу. Галоши были "чёрные, блестящие, хоть смотрись в них, как в зеркало, с таким мягким, пушистым, малиновым нутром". Оставшейся галошей мать отдубасила его по спине, приговаривая: "Гэта за Сталина, а гэта — за галошу, за Сталина и за галошу!"
Из памяти не выпало маленькое чёрное зеркало галоши. Словно у белого полесского стерха — чёрная подпалина на крыле…
Война и послевоенная пора не скупились на события и жизненные впечатления. Их нужно было только запоминать. К чести автора, он не забыл ничего, запомнил нравственной памятью, которой не стереться, не пропасть бесследно. Запомнил всё — до слова, до слезы…
Зеркало души мальчика осталось целым, не расколотым на тысячи осколков. И в глаз ему не залетел осколок леденящего сердце зеркала, как мальчику Каю из сказки Андерсена "Снежная королева".
Образ зеркала, по-моему, не случаен в романе "Открытый ринг" — зеркала открытого, не занавешенного в связи с гибелью великой державы. Занавешено оно только тогда, когда умирает отец… И когда не стало старшего наставника и друга писателя Радия Петровича Погодина.
Роман и начинается с пролога, в котором рассказывается о проводах Погодина в последний путь. Когда-то двадцатилетнего И. Сабило поразил его рассказ "Дубравка" и тем самым сообщил творческий импульс. Молодой автор мечтал встретиться с двумя писателями — с Платоновым и Погодиным. Вскоре сама судьба свела его с Погодиным. А в апреле 1993 года привела на край его узкой могилы, на четверть заполненной ранней апрельской водой. Словно бы весенняя жизнеутверждающая погода не хотела признавать смерти писателя, в своё время написавшего "Рассказы о весёлых людях и хорошей погоде". А сам он, вслед за последней своей повестью "Я догоню вас на небесах", уже спешил за своими собратьями в вечность… В заключительной части романа из этой повести приводятся такие слова: "Я не боюсь смерти. Не боюсь позора. Не боюсь показаться смешным. Я боюсь дня. Боюсь города, где я нищий…".
С Погодиным ещё в атеистическую эпоху автор всерьёз заговорил о Боге. На его вопрос: "Ты, Ваня, когда впервые подумал о Боге?" — ответил, что лежал на берегу речки Птички, смотрел в небо — и вдруг неожиданно для себя проговорил: "Господи, если ты есть, сделай так, чтобы я вырос высоким, а голос мой был таким же красивым, как у Рашида Бейбутова". Но Бог так и не откликнулся на его просьбу. Погодин долго молчал, а потом сказал: "Это потому, Ваня, что ты для себя просил. А у Бога для других просить надо…"
Пролог становится своего рода авторской подорожной Погодину в новую жизнь, получившую романное измерение, в заслуженное бессмертие.
Похоронили Погодина в апреле. Рождение автора приходится на 22 апреля. С этого начинается первая часть книги "Железный остров". Лирическая, исповедальная интонация наполняет страницы романа, как ветер паруса. Секрет её свежести, задушевности и чистоты, наверное, в том и состоит, что автор не скрывается под маской лирического героя, открыто пишет о времени и о себе. Можно смело сказать, что лирическая исповедь им ведётся от имени поколения. Она полна драматизма и характерных жизненных реалий. Силой своего дарования, лирическим складом повествовательной манеры автор воспроизводит время вплоть до мелочей, любая деталь тут же обретает значение подлинного самостоятельного литературно-художественного контекста.
Лирический характер и мелодическая основа авторского стиля достигаются прежде всего благодаря обращению к народно-поэтическим истокам.
В книге постоянно слышатся отзвуки и интонации народных песен. Автор мальчиком лет пяти-шести непроизвольно произносит и поёт неожиданные песенные строки: "Раскатились по двору ёлки и берёзы, у меня от радости покатились слёзы".
От чудесной девушки-польки Жанны он слышит польскую песню "Тиха вода…" и запоминает из неё слова: "Никто не знает, как тихая вода рвёт берега…"
Не случайно песне автор посвятил такие слова: "В детстве мне казалось, что любовь людская — это когда все поют, радуясь, что собрались вместе. Я видел, что никто и ничто так не объединяет людей, как совместное пение… Говорят, страдания очищают человека. Я бы добавил — и песня. А может быть, песня даже прежде страдания".
Но жизнь — она не легкокрылая песня. Автор проходит свои жизненные университеты. Рос он в районе Товарной станции — на "железном острове". Отец говорил: "Мы живём среди рабочей аристократии — железнодорожников". Он гордился своей профессией. Автор с 12 лет занимался хореографией во Дворце пионеров, а с 15 — боксом в обществе "Трудовые резервы". Записавшись на секцию по боксу, он через полгода уже участвовал в соревнованиях "Открытый ринг". Был призёром первенства Минска среди юношей. Не однажды приходилось ему вступать в открытый поединок с применением своего боксёрского мастерства. Но никогда не терял он человеческих качеств, никогда не изменяло ему чувство справедливости. Прежде чем стать профессиональным литератором, он работал преподавателем физкультуры, тренером по боксу. С развалом страны и, соответственно, писательского союза он становился безработным, подрабатывал грузчиком… Жизненные утраты брали его наперекрут и на излом (одна из частей книги так и названа — "Утраты"), но не сломили "становую ось" автора. В противоборстве с ними он сумел обрести духовную стойкость и писательское мастерство.
Иногда стоял он под ударами судьбы как боксёр на ринге, у которого связаны руки и ноги. Но всё-таки в итоге — выдерживает, выстаивает, не раскалывается… Он и в его лице всё поколение уходили с открытого ринга побеждёнными не потому, что действительно проиграли бой, а потому, что итог поединка был предрешён мировой закулисой. Её судьи явно подсуживали тем, кто применял запрещённые приёмы, бил ниже пояса…
Книга вмещает в себя полувековой отрезок времени, изобилующий историческими событиями. Исторические вопросы, неотъемлемо связанные с нравственно-философскими проблемами, возникают в повествовании естественно, как дыхание, в последовательном течении жизни, в общении и взаимоотношениях действующих лиц. Кажется, автору ничего тут придумывать не надо. Всё его мастерство как раз и заключается в том, чтобы не сбить дыхание, как на ринге.
Неоднозначная оценка отцом роли Сталина в истории и совершенно однозначная — Хрущёва, в дальнейшем, помогали автору оценивать и предвидеть складывающуюся общественно-историческую ситуацию в стране. И — распознавать сущность следующих правителей, в особенности, Горбачёва и Ельцина. "Не успели похоронить Андропова, как новые похороны. На этот раз Черненко, совсем недавно сменившего Андропова… Кто следующий? Горбачёв? Ну нет, не дождётесь. У Михаила Сергеевича иная установка — он сделает всё возможное для того, чтобы похоронить… Советский Союз".
А мать, ненавидевшая Сталина, так выражает своё мнение о Горбачёве: "Мне нравицца гэты хлопец!". Автор придерживался другого мнения. Так и получилось: "Горбачёв раскачал океан, а теперь не знает, что с ним делать".
"Раскачать океан" — так названа одна из частей книги, где речь идёт о перестроечных переменах, приведших к развалу державы.
Оглядываясь назад, автор внимательно прослеживает, кем, когда и как готовился этот развал, прикрывшийся термином "перестройка". Среди них оказывается много литераторов, с которыми дружил, работал и общался он на протяжении двух десятков лет. Особое место в книге занимает описание взаимоотношений автора с писателем Сергеем Довлатовым, тогда ещё начинающим, неизвестным — у нас и за рубежом — литератором. "Человек, которого не было" — так озаглавлена пятая часть романа об их приятельских и творческих связях.
Показателен один из первых диалогов с Довлатовым:
" — …Недаром имя у тебя библейское — Ванюра! Ты, оказывается, наш.
— Что значит "наш"? — спросил я.
— Наш, еврейский!
— Вот спасибо, вот уважил! В один миг сделал то, чего не сделает Господь — поменял национальность! И скажу тебе для памяти: русский я, но белорус…
