О ВРЕМЕНИ И О СЕБЕ
Если у языка «Обители» привычный вывих, то у хронотопа – тяжёлый перелом: открытый, оскольчатый, осложнённый травматическим шоком. СЛОН им. Прилепина – довольно-таки странное место. Горький в 1929 году, похоже, сюда вовсе не заглядывал. И безумный командарм Кожевников забыл написать манифест о восшествии на российский престол. И эпидемия азиатского тифа чудом прошла мимо лагеря. А сотрудник ИСО Киселёв, автор книги «Лагери смерти в С.С.С.Р.», бежал в Финляндию как минимум на год раньше срока. Что-то в жизни перепуталось хитро…
Власть советская чудит ещё пуще соловецкой. ЦИК и Совнарком ликвидировали НЭП досрочно, до 11 октября 1931 года. А сухой закон (1917–1923) отчего-то совместили с первой пятилеткой. Почему вместо завтра сегодня вчера? Хотя после хлебобулочного сладострастия такой вопрос по меньшей мере наивен…
Разговор о времени не задался. О себе автор говорит много удачнее.
Не так давно И. Булкина заметила, что Прилепин войдёт в учебники по литературному пиару. Не сомневаюсь, что «Обители» будет посвящён отдельный параграф: нечасто встретишь подобную заявку о прижизненной канонизации. Текст переполнен аллюзиями на классику: французский диалог в начале романа – недвусмысленный Толстой, расстрелы под звук колокольчика – Джон Донн, помноженный на Хемингуэя, хроническое резонёрство арестантов – откровенный Солженицын. Что ж, незаконный внук Толстого – ремесло почтенное, под стать сыну лейтенанта Шмидта. А критика наша – дама услужливая, ей не надо лишний раз объяснять, по ком звонит колокол в Марфинской шарашке. Родословную Прилепина возвели прямиком к Гомеру. Жаль, Мильтона забыли помянуть, – был бы полный комплект.
Также прискорбно, что нерасшифрованным осталось имя главного героя – Артём Горяинов. И напрасно: ведь явная отсылка к Александру Петровичу Горянчикову из «Мёртвого дома», лишняя звезда на авторский погон. Дарю находку всем желающим. Наверняка пригодится очередному медоточивому рецензенту.
ПРИГОВОРЁННЫЕ К СОАВТОРСТВУ
В какой-то момент текст «Обители» начинает выглядеть подозрительно знакомым:
«Они должность дают по фамилии. Не понял? Ну, смотри. Счетовод – естественно, Серебренников… Зоологическая станция – Зверобоев».
Где-то всё это уже читано… где? Ах да, у Солженицына:
«И если уж 7-я рота артистическая, то ротный у неё – Кунст. Если Берри-Ягода – то начальник ягодосушилки» («Архипелаг ГУЛАГ»).
Дежавю крепнет от эпизода к эпизоду: ба-а, знакомые всё лица! Эра высоких технологий упростила процесс компиляции до двух щелчков мышью: copy – paste. Обе эти опции Прилепин освоил в совершенстве. Как говорится, найдите пять отличий.
«Десятник взамен работы придумал мужичку другое занятие. Встав на пенёк, мужичок начал выкрикивать:
– Я филон! Я филон! Я паразит советской власти!»
«Заключённый, проработав часов 10 и вымотав все силы, заявляет десятнику и чекисту-надзирателю, что он не в состоянии выполнить урока… Остаток урока такого заключённого переносится на всех работающих, а виновник ставится на высокий пень и обязывается кричать «я филон! я филон! я паразит советской власти!» (Н. Киселёв-Громов. «Лагери смерти в С.С.С.Р.»).
«Вдоль стен, избегая света фонарей, Артём побежал к дровяным складам... Полез между поленниц, сдерживая сип, рвущийся из глотки. Дрова были длинные – для монастырских печей, расцарапал щёку, нахватал заноз полные ладони, забрался как можно дальше и стих там, видя одну звезду над головой. Несколько раз где-то за кремлёвскими стенами стреляли».
«Выйдя на двор, я решил не возвращаться к родителям, пошёл на дровяной двор и запихнулся между поленницами. Дрова были длинные – для монастырских печей. Я сидел там, пока не повалила толпа на работу, и тогда вылез, никого не удивив. Что я натерпелся там, слыша выстрелы расстрелов и глядя на звёзды неба!» (Д. Лихачёв. «Воспоминания»).
«– Выше бороду, поп, скоро Бога увидишь, – напутствовал Ногтев батюшку Зиновия, отправляемого на общие работы» .
«Ногтев… видимо, доволен быстрым выполнением команды и находит нужным пошутить.
– Эй, опиум, – кричит он седобородому священнику московской дворцовой церкви, – подай бороду вперёд, глаза – в небеса, Бога увидишь!» (Б. Ширяев. «Неугасимая лампада»).
Впору остановиться, ибо комментировать подобным образом можно добрых две трети романа. Злая доля у соловецких каторжан: и при жизни срок отмотали, и посмертно угодили на прилепинские принудработы. Однако хорошая мина при плохой игре у З.П. уже наготове: «Когда пишешь такой текст на такую болезненную тему, грешно какие-то вещи выдумать, как-то фантазировать» . Захар – вихер довольно нотный: всей соловецкой хевре вытажно малы пистона запустил и не припух на плинте. Это тебе не трефелки шопать. Могерам! (Краткий курс «блатной музыки» – специально для поклонников прилепинского стиля.)
«Я написал хорошую книгу. Вот увидите», – объявил Прилепин у себя в блоге. Увидели. Написал, значит? Ну-ну…
ТЕАТР АБСУРДА
Как только Прилепин перестаёт компилировать и начинает сочинять, у героев наступает полный паралич логики. Для примера разберём один из эпизодов – покушение на начальника СЛОНа Эйхманиса (в реальности Эйхманс). История эта явно выдумана: я не упомню ничего похожего даже у дотошного М. Розанова. И выдумана из рук вон скверно.
Итак, Фёдор Иванович одолжил лагерным артистам наган – по ходу пьесы нужен был выстрел за кулисами. Из этого нагана в начлага потом и пальнули. Спрашивается: с какого перепуга надо было вручать каэрам револьвер, заряженный семью боевыми патронами, когда для постановки достаточно одного холостого?
Ещё в «Саньке» автор охотно жертвовал здравым смыслом в угоду мелодраме. Здесь резоны ровно те же. За покушением следует трагинервическая – аж клочья летят! – сцена:
«Когда площадь уже была полна народа, в южные, Иорданские, всегда закрытые ворота прямо на коне влетел Эйхманис…
– На колени! – в бледной ярости вскрикнул Эйхманис и выхватил шашку из ножен.
Строй повалился так, словно всем разом подрезали сухожилия – несколько тысяч сухожилий одной беспощадной бритвой…
Ничего не произнося, Эйхманис пролетел – свирепый, с обнажённой шашкой – вдоль рядов. Конь под ним ликовал и всхрапывал» .
Роман неумолимо съезжает к р[?]ману – да и чёрт с ним. Зато сабельный поход. Впереди, на лихом коне! Критика утирает невольную слезу: «Захар крут; даже уже и не по-нашему; по-голливудски» (Л. Данилкин). Вот именно, по-голливудски – со всеми вытекающими несуразицами. «Обитель» ещё не была написана, но уже подлежала многосерийной экранизации. Так что с автора спрос невелик: у мыльной оперы свои законы.
ЖИЗНЬ ВЗАЙМЫ
«Новый роман Прилепина «Обитель» с большим запасом компенсирует все выданные ему ранее авансы», – восхитилась Г. Юзефович. Помнится, тремя годами ранее Л. Данилкин писал о «Чёрной обезьяне» в точности то же самое. Вывод напрашивается довольно-таки кислый: Прилепин вновь взял аванс, чтобы рассчитаться со старыми долгами. Известное дело: без туфты мы как без рук – ни канал построить, ни рóман тиснуть…
Материал опубликован в журнале «Урал» (№ 7, 2014).
Теги: Захар Прилепин , «Обитель»
Эпиграфом к этому эссе можно взять фразу из настольной книги каждого писателя - "Мартин Иден".
Помните? На уговоры Мартина отдать написанную Бриссом великолепную поэму в журнал тот отвечал принципиальным отказом. «Вы должны быть альтруистичным!» – восклицал Мартин, на что Бриссинден отвечал: «А я и альтруистичен. Как голодная свинья». И не отдал рукопись. Это сделал сам Мартин, который горько пожалел об этом – после шквала читательских писем и газетного шума.
До недавних пор мне позиция Бриссиндена была непонятна. В самом деле – как может творец не хотеть получить широкого признания? Причём в те благословенные времена писатель, пройдя обычные рогатки в виде литсотрудников и редакторов, попадал просто-таки в рай. Посудите сами – он был избавлен от назойливого внимания праздных зевак. Само собой, при наступлении настоящей славы это самое назойливое внимание становилось заметным, но всё же не очень сильно. Например, можно было укрыться в собственном доме, как это успешно делал наш Антон Палыч Чехов. Вы слышали про такое понятие – антоновка? Нет, это не яблоки. Это дамы, приходящие из города исключительно для того, чтобы посмотреть на знаменитость. Жена Чехова и прислуга прекрасно знали об этих посетительницах и делали все, чтобы писателю не докучали.
