Прожившие тысячу лет
По лестнице, такой узкой, что плечо касалось стены, я спустился в подвал, откуда неслась музыка. «Бар, в котором собираются кандидаты в убийцы или в самоубийцы» — не без горькой иронии рекомендовал мне это место в токийском районе Синдзюку знакомый японский журналист. Довольно просторный зал освещен фиолетовым светом, собственно, даже не зал, скорее лабиринт с грязно-серыми каменными перегородками, доходившими до пояса. В тупичках за низкими столиками мог поместиться только один человек. Присаживаясь к столику, человек исчезал за перегородкой и оказывался таким образом изолированным от окружающих. Если посетитель вдруг и захотел бы переброситься словом с соседом за перегородкой, сделать это он не мог: музыка из огромных динамиков гремела так, что голосов расслышать было нельзя. С официантом объяснялись жестами, благо подавали в баре только пиво.
Посетители — юноши и девушки лет шестнадцати-семнадцати — сидели каждый в своем тупичке. Одни, прикрыв глаза, раскачивались в такт музыке, другие, вперив неподвижный взгляд в стену, словно застыли. Свободных тупичков не было, и я остановился у дверей. Рядом, у входа, заметил парня. Смежив глаза, он под музыку переступал с ноги на ногу. Я пришел в бар, чтобы познакомиться с его завсегдатаями, поэтому, желая привлечь внимание парня, коснулся его плеча.
— Поздно, не пора ли тебе домой? — спросил я. Спросил, чтобы как-то начать разговор.
Парень медленно покачал головой:
— Нет…
— Учишься?
— Нет.
— Почему?
— Бросил.
— А родители у тебя есть?
— Есть.
— Почему ж не идешь домой?
— А я ушел от них.
— Ну, и что теперь думаешь делать?
— Ничего, — пожал плечами парень.
Разговора не получалось. Я сказал:
— Тебе, наверное, просто скучно?
— Нет.
— Нравится здешняя музыка?
— Нет.
— Ты говоришь, учился? А чему?
— Праву.
— В университете?
— Да.
— А почему бросил?
— Неинтересно.
— Ну-у? Не может быть, чтоб юридические науки были неинтересными, — высказал я сомнение.
— Право, — хмуро процедил парень, — выдумка, ложь. — Он уже проявлял нетерпение, хотел скорее попасть в зал.
— На какие же деньги собираешься пить здесь пиво?
— Заработал. Разгружал ящики в магазине.
— Ну ящики. А дальше как собираешься жить? — допытывался я.
— Не знаю…
— Как тебя зовут?
— Юдзиро Кавагоэ.
— Чего тебе надо?
— Ничего.
Юдзиро Кавагоэ лгал, когда говорил, что ему ничего не надо. Ему хотелось тепла и понимания окружающих, удовлетворения от учебы и работы, независимости, которую в его обществе обеспечивает только богатство. Я уверенно говорю это потому, что знаком с итогами обследования, проведенного среди студентов высших учебных заведений. Именно в таком порядке, как сказано выше, перечислялись их желания, скажем точнее — неудовлетворенные желания.
«Сколько бы молодые люди — выходцы из среднего слоя — ни пытались сделать карьеру, добиться признания заслуг, достичь богатства, — написал журнал «Асахи гурафу», — им все равно не угнаться за морганами и рокфеллерами. И они обращаются, — журнал верно обрисовал путь таких, как Юдзиро Кавагоэ, — или к средствам пассивного протеста: отрицают все авторитеты этой системы, опускаются до положения нищих или, наоборот, проникаются страстью крушить систему. И тут им открывают объятия якудза».
Полиция попыталась выяснить, что влечет молодежь в преступный мир. С этой целью был проведен опрос среди 615 якудза моложе 25 лет. Они сидели в тюрьмах или находились под следствием.
«Гангстеры выглядят хладнокровными, уверенными в себе» — первая причина, указанная молодыми преступниками. «Гангстеры — сильные люди и могут благодаря силе многого добиться» — другой ответ опрошенных. Приобщи суд результаты опроса к уголовным делам этих якудза, он вполне мог бы вынести частное определение в адрес телевидения, кинематографа, книжных издательств. Именно они создали притягательный для юношества облик гангстера.
Бар, в котором я познакомился с Юдзиро Кавагоэ, располагался в самом центре района Синдзюку, там, где сплошь — кинотеатры. С рекламных щитов, с видеоэкранов, выставленных у входа в кинотеатры, палили из револьверов и автоматов, бросали гранаты, запускали боевые ракеты, рубили мечами, душили, резали люди в шикарных кимоно и черных очках, в костюмах из всемирно прославленных парижских домов моделей и черных очках, полуголые, с разноцветной татуировкой от шеи и до пят и, разумеется, в черных очках. И делали это неизменно хладнокровно, с уверенностью в своей правоте и силе.
«В мире якудза господствует атмосфера верности слову, и там с радостью и доброжелательством встречают таких, как мы», — ответили на опросную анкету гангстеры из числа бывших «босодзоку».
Название «босодзоку» — «племя диких скоростей» — сразу же прилипло к моторизованным шайкам юнцов, которые, облачившись в кожаные штаны и кожаные куртки, напялив на голову солдатские каски со свастикой, на огромной скорости носились по городским улицам, громя магазины и лавки и нападая с велосипедными цепями и стальными трубами на прохожих. К 1980 году полиция зарегистрировала в Японии 38952 «босодзоку», объединенных в 754 группы. 80 процентов из них были несовершеннолетними.
— Почему вы собираетесь вместе? Ведь на мотоцикле можно кататься в одиночку или, скажем, вдвоем? — спросил я Сёдзи Нисияма, члена группы «Мусасаби» — «Летающие белки». Я встретился с «босодзоку» в токийском портовом районе Харуми в ночь с субботы на воскресенье. «Босодзоку» не любят журналистов и, случалось, разбивали телекамеры, наносили побои репортерам. Но со мной, иностранцем, «босодзоку» не отказались поговорить.
— Трудно объяснить почему, — ответил Нисияма, — но приятнее ездить компанией. Может, оттого, что на работе, или в университете, или просто в уличной толпе нам все кажутся чужими. Или чужими кажемся мы. А в «Мусасаби» мы друг другу свои.
— Считается, что наше общество демократично, — включился в разговор Акихико Хаманака, лидер «Мусасаби». — Но это неправда. — Голос Хаманаки поднялся до высоких нот. — У нас, как в старину, самураи, крестьяне и другие классы. Мы не имеем денег и потому находимся в самом низу. Как мне иногда хочется разгромить все вокруг!
— Все ругают нас: «босодзоку», «босодзоку»… — продолжал Нисияма. — А что они сделали, чтобы нам было интересно с ними? — Нисияма помолчал, будто сам искал ответа на свой вопрос, и сказал: — Может, они завидуют нам? Завидуют, что на скорости 100 километров мы становимся свободными?
— Тебе не приходит мысль, что погибнешь на дороге?
— Приходит. Некоторые из нашей компании погибли… Когда выжимаешь больше 100 километров в час, достаточно маленькой ложбинки или камня, чтобы упасть и разбиться. Мне часто кажется, что я прожил тысячу лет. Может быть, уже хватит?
Молодые якудза, отвечавшие на полицейскую анкету о побудительных мотивах вступления в преступное подполье, говорили правду: гангстерские синдикаты действительно с радостью и доброжелательностью встречают тех, чья попытка адаптироваться в буржуазном обществе не принесла успеха и кто решил поэтому от общества уйти. Подавляющее большинство якудза — выходцы из семей низкооплачиваемых рабочих, занимавшихся физическим трудом, или из семей безработных. Поэтому в среде якудза исключительно высока доля молодежи, не имеющей даже обязательного школьного образования, — 65 процентов. Половина молодых гангстеров до вступления в банду сами были без работы. Хидэоми Ода, один из ближайших к Таоке руководителей «Ямагути гуми», имел полное основание сказать:
«Кто в нашем обществе может дать равные возможности юношам без образования, без денег, без семьи? Только мы. Поэтому наш мир останется. Останется таким, как есть».
— Когда я в первый раз попробовала «сябу», мне почудилось, что я — в раю. По всему телу разлилась легкость…
В студии токийской телекомпании за волнистым стеклом, искажавшим черты лица, интервью давала 14-летняя наркоманка. «Сябу» — жаргонное название наркотика. По японским законам личность несовершеннолетнего преступника, его имя сделаться достоянием гласности не могут. С волнистого стекла, за которым лишь угадывались большие глаза под низкой челкой и круглый подбородок, телекамера опустилась на руки — их стекло не прятало. На маленькие детские руки, скромно сложенные на коленях. Вид беспомощно раскрытых ладошек не вязался с хриплым прокуренным голосом, рассказывавшим о драме, пережить которую непросто и взрослому.
— Потом мне захотелось опять испытать райское наслаждение. Затем еще раз. Я стала колоться ежедневно. Но «сябу» стоил дорого. «Кодзукай» — «карманных денег», — что давали папа и мама, конечно же не хватало. И я убежала из дому. Меня подбил на это человек, у которого я взяла «сябу» в самый первый раз, взяла попробовать…
