"Смерть - это Божий дар (особенно, видимо, тогда, когда голову тебе плющит снарядным ящиком. - Ю.К.)[?] Достойную смерть надо заслужить. Конец - делу венец. О нашей жизни будут судить по нашему концу[?] Смерть - святое таинство, перерождение души".
Автор пишет, что в результате всех испытаний, выпавших на его долю, он стал истинно верующим человеком. В принципе позиция Виктора Николаева мне лично очень ясна. С абстрактным гуманизмом рейтинг книжки особо не поднимешь. А так всё чётко и понятно. Мы - хорошие, афганцы - плохие. Наш паровоз, вперёд лети, в Кабуле остановка[?]
Удивительно, но на книгу "Живый в помощи" оставили восторженные отзывы протоиерей Александр Шаргунов, игумен Савва Молчанов, председатель Союза писателей России Валерий Ганичев и другие уважаемые люди. Почему они это сделали, большая загадка. А что касается Патриаршей литературной премии, которая досталась В. Николаеву[?] Обращаясь к патриарху, хочется воскликнуть: Ваше Святейшество, Вас подставили!
Самому Виктору Николаеву я могу лишь посоветовать покаяться. Может быть, наконец, написать правдивую книгу об Афганистане, о советских политработниках на этой многострадальной земле. Об их действительных повседневных заботах, о выпуске стенгазет, сборе партвзносов, борьбе с нательными крестиками, нудных политзанятиях и т.д. Может, такая книга будет пользоваться меньшей популярностью, зато краснеть не придётся.
Юрий КОМЯГИН,
ГРОДНО, Республика Беларусь
ОТ РЕДАКЦИИ:
Мы считаем, что учреждение Патриаршей литературной премии - одно из ключевых событий в культурной жизни страны за последнее время. Тем более экспертам, выдвигающим книги на эту высокую награду, надо относиться к выбору серьёзно, профессионально и ответственно. В этом мы солидарны с автором статьи.
Материк матери
Ариадна Эфрон - 100
Жила-была девочка. Когда она появилась на свет, её родители ещё не вышли из возраста ранней юности. Родители были людьми романтического склада. И девочка росла очень романтичной. Ей дали имя Ариадна, а дома звали Алей. Она была очень красива, с необыкновенными лучистыми глазами, развита не по годам, и все восхищались ею. Её мать была гениальным поэтом. Девочка обожала свою мать и тоже стала гениальной. В 6 лет она писала в дневнике: "Моя мать очень странная. Моя мать совсем не похожа на мать. Матери всегда любуются на своего ребёнка и вообще на детей, а Марина маленьких детей не любит[?] Она пишет стихи. Она терпелива, терпит всегда до крайности. Она всегда куда-то торопится. У неё большая душа. Нежный голос. Быстрая походка. У неё глаза почти всегда насмешливые[?]"
Шло время. Девочка переросла свою детскую гениальность, и мать по большому счёту потеряла к ней интерес, всю душу отдав сыну. А до этого в стране, которую семья боготворила, случилась революция, и Эфрон-Цветаевы оказались в самом эпицентре взрыва. Её, эту очень странную семью, отнесло от России. Это была трагическая ошибка, за которую семья платила десятилетиями. Погиб отец, решивший искупить ошибки молодости. Редко пишут о том, что Ариадна свой первый подвиг совершила ради отца, вернувшись в СССР вместе с ним и разделив его судьбу. Потом погибла мать. На войне убили брата, красавца и балованного капризника. И девочка, 16 лет проведя в лагере и ссылке, весь остаток своей недолгой жизни посвятила матери. Вернее, её творчеству.
Жизненный подвиг Ариадны Эфрон, дочери Марины Цветаевой, в высшем смысле превосходит подвиг её матери. Потому что гениальность даётся человеку за так, авансом - и называется поэтому Дар. А Верность - главное качество Ариадны - это личный выбор. Служение - бескорыстное, без малейшей надежды на отклик - это нечто неопределимое в категориях модальности. Служить так, как это умела Ариадна, обязать нельзя, служение нельзя оплатить и измерить в материальном эквиваленте.
Многие считают, будто лучшее, что от неё осталось, - это письма. Но если бы Аля не написала два тома писем - даже если бы ни одного не написала, - её подвиг от этого не потерял бы масштаба. Без трудов и дней Ариадны мы бы не имели Марины. Ну или имели бы разрозненные фрагменты этого колоссального материка. Материка Матери.
Биография А.С. Эфрон ныне широко известна - едва ли меньше биографии М.И. Цветаевой. Об Ариадне уже тоже написана целая литература. Цитируем В. Кавторина: "Вернувшуюся из Парижа Ариадну определили на работу в журнал "Revue de Moscou". Какая-то чекистская компания, в которой один влюбился в Ариадну, а другой спустя недолгое время допрашивал и бил её на Лубянке.
Какими бы насилиями, ложью, страданиями ни открывалась ей советская действительность, она по-детски верила в идею, не имеющую ничего общего с этой действительностью. Верила истово, относясь к своим страданиям как к искушениям, не должным опорочить идею, которой они с отцом служили. "Аля была как ребёнок, - говорила Ада Александровна (Федерольф. - В.К.), - она судила о политике на уровне "Пионерской правды".
Как всё просто! Девочка так никогда и не повзрослела, мыслила на уровне "Пионерской правды"[?] Но девочка пожертвовала ради "идеи" всем! Буквально, а не фигурально - ВСЕМ! Кроме, разумеется, памяти матери. Люди, близко знавшие Ариадну Сергеевну, свидетельствовали, что она не терпела ни малейшего негатива по отношению к советской власти и СССР, не выносила пошлых анекдотов и никогда никого не винила за свой выбор. Иногда только сетовала на крайнюю нужду, которая мешала полностью отдаться работе с архивом Марины Ивановны и заставляла заниматься подённой работой. Но в нужде тогда жила вся страна.
Так же, как в юности, она приняла решение разделить судьбу отца и вернуться на Родину, уже зрелым человеком (напомним, она родилась, когда Марине не было 20 лет) Ариадна решила полностью посвятить себя сохранению цветаевского наследия. Вот что писала она, узнав о гибели матери: "Если бы я была с мамой, она бы не умерла. Как всю нашу жизнь, я несла бы часть её креста, и он не раздавил бы её. Но всё, что касается её литературного наследия, я сделаю. И смогу сделать только я"; "Скоро-скоро займёт она в советской, русской литературе своё большое место, и я должна помочь ей в этом. Потому что нет на свете человека, который лучше знал бы её, чем я".
Не может женщина, мыслящая на уровне "Пионерской правды" (неплохая, кстати, газета, воспитательная!), сказать о своей матери: "[?]я её знаю, как будто бы сама родила её[?] Моя жизнь настолько связана с её жизнью, что я обязана жить для того, чтобы не умерло, не пропало бесповоротно то её, то о ней, что я ношу в себе". Это голос человека, познавшего самую глубину бытия, достигшего такого уровня, на котором даже родственные связи становятся духовными и читаются не прямо. Голос святого, если хотите. И здесь нет кощунства, потому что подвиг в миру часто труднее подвига в скиту.
Ариадна писала отнюдь не только письма. Она была интересным художником и первоклассным переводчиком европейской поэзии. Её "взрослые" стихи почти никто не знал, а те, кто знал, часто внутренне отмахивались, чтобы не заслонить величия Марины. Но Ариадна никогда и не пыталась состязаться с матерью. А писала, потому что не могла не писать:
Мне б яблочка российского разок куснуть,
В том доме, где я выросла, разок уснуть!
В этом доме в Борисоглебском переулке сейчас музей её матери. Там Ариадне не довелось "уснуть", как не довелось ей создать собственную семью и долго не доводилось заиметь своего угла. Но она мало обращала внимания на внешнее благоустройство - была слишком занята главным делом - и подвигом - своей жизни: "Осталось одно-единственное неисправимое, неизлечимое, неискоренимое горе - мамина смерть. Она со мной, во мне, всегда - как моё сердце[?] В конце августа 41 г. несколько дней подряд мне среди стука и гула швейн (ых) машин нашей мастерской всё чудилось, что меня зовут по имени, так явственно, что я всё отзывалась. Потом прошло. Это она звала меня".
Владислав ЖЕМАЙКО
Слово о слависте № 1
ЧТОБЫ ПОМНИЛИ
В городе физиков Долгопрудном на ул. Чкалова, 12/14, торжественно открыли памятную доску на Доме-музее всемирно известного учёного-филолога, академика РАН Олега Николаевича Трубачёва (1930-2002 гг.) - слависта № 1, "отца русской этимологии".
Олег Трубачёв посвятил 50 лет своей жизни
Олег Трубачёв посвятил 50 лет своей жизни воссозданию, реконструкции словарного запаса славянских и русского языков - с дописьменных времён. Собрал вместе с коллегами из славянских стран гигантскую картотеку с "биографией" каждого слова. В его обширной библиотеке - книги более чем на 60 языках мира, живых и мёртвых, которыми овладел этот уникальный учёный-полиглот для восстановления судеб слов. Дискуссии с коллегами на международных конференциях вёл, как правило, на их языках.
