На исходную позицию возвращались не торопясь. Лишь теперь воины почувствовали, какое большое физическое напряжение они выдержали. И от того, что все трудности остались позади, что все мишени оказались с пробоинами и отделение получило отличную оценку, солдат охватило веселое настроение.
Они перебрасывались шутками, улыбались.
Степан Сметанин поравнялся с Хусаиновым.
— Ну как?
Солдат вытер рукавом обильный пот со лба, сверкнул черными озорными глазами:
— Поработали знатно!
Дождь давно уже перестал, ветер гнал облака на юг. Над стрельбищем сияло по-весеннему голубое небо.
Почерк на конверте показался знакомым. Майор Ищенко взглянул на обратный адрес:
— Так и есть, из Москвы, от Петра Фомина. Не забывает старшина.
Читая письмо, Андрей Демьянович улыбался. Бывший старшина роты приглашал майора на свою свадьбу.
«Мне бы хотелось, — писал Петр, — в этот знаменательный для меня день видеть за праздничным столом и вас — человека, который помог мне многое понять в жизни…»
— Эх, Петя, Петя, товарищ старшина Фомин, — проговорил Ищенко. — Скоро же ты забыл наше вечное армейское «некогда». До свадьбы ли тут! Завтра чуть свет на учения.
Майор аккуратно вложил листок в конверт и вышел из кабинета. На улице уже смеркалось, над входной аркой в военный городок загорелась лампочка. Ищенко, не заходя домой, направился на почту. Взяв телеграфный бланк, четкими буквами написал дату вручения, текст телеграммы:
«Поздравляю законным браком. Желаю много счастья».
Возвращаясь домой, офицер вспомнил последнюю встречу с Фоминым. Прошлой осенью, кажется, в конце октября, старшина прибежал на квартиру Ищенко, остановился в дверях взволнованный.
— Простите, товарищ майор, что я так запросто ворвался к вам. Через полчаса уезжаю. Может, никогда больше не увидимся…
Вся военная служба Петра Фомина прошла на глазах у Ищенко. Еще в те дни, когда майор был заместителем командира батальона по политчасти, а Фомин молодым, угловатым и неловким солдатом, узнали они друг друга. Учился Петр прилежно, довольно быстро стал отличником. А вот с дисциплиной… Нет, Фомин не нарушал уставного порядка, а глубоко не понимал его. Не нравилось, например, ему, что сержанты отдают приказы строгим, не допускающим возражений тоном.
— Зачем так? — высказался как-то он откровенно в беседе с замполитом. — Можно ведь мягче сказать, я и так все сделаю. Или вот: в библиотеку идешь — спроси разрешения, в магазин надо, купить зубную щетку, — тоже доложи командиру отделения. К чему это?
— А к тому, — разъяснил солдату офицер, — что с этих, на ваш взгляд, мелочей и начинается воинская дисциплина. Объявят тревогу, а командир не может собрать отделение, потому что не знает, где его подчиненные. Что сказать о таком командире? Плохой командир. Теперь представьте себе такую картину. Идет бой. Пулемет противника не дает продвигаться отделению, а может, и целой роте. Что же, сержант должен сказать вам: «Рядовой Фомин, пожалуйста, забросайте гранатами вражеский пулемет»?
Фомин рассмеялся:
— В бою, конечно…
— Ну вот, видите. Почему же вы хотите, чтобы командир упрашивал, а не приказывал? — спросил майор и, не дождавшись ответа, заключил: — Беспрекословному повиновению солдата учат в мирное время.
Не раз еще беседовал Ищенко с Фоминым, и Петр осознал: неправильно он рассуждал. Обижаться на требовательность командира может только тот, кто не понимает смысла воинской дисциплины.
Однако случилось так, что Ищенко пришлось вернуться к теме этого разговора позднее. К тому времени Петр Фомин, как один из лучших командиров отделений, был назначен старшиной роты, а майор Ищенко стал секретарем партийного бюро полка.
Однажды командир роты поделился с секретарем партбюро своими сомнениями:
— Боюсь, что рано доверил Фомину старшинские обязанности. Не дорос он, пожалуй, до этой должности.
— А что произошло? — поинтересовался Ищенко. — Не слушаются его солдаты?
— Да нет. Солдаты как раз в нем души не чают, а вот сержантов кое-кто начал не признавать. Пошли в роте разговоры, что, мол, старшина наш — душа-человек, а командиры отделений только и знают, что «прижимают»: это не так, да то не эдак. Я уж беседовал с Фоминым, но вижу — мало подействовало. Продолжает панибратские отношения. Как бы не пришлось снимать его с должности.
— Не спешите, — посоветовал секретарь партбюро. — Я поговорю с Фоминым.
На другой день майор Ищенко зашел в роту. Потолковал с солдатами, побывал с ними на занятиях в поле, в столовую во время обеда заглянул. И все время незаметно наблюдал за старшиной.
Фомин — человек веселый, общительный. Он мог запросто пошутить, посмеяться с солдатами. Все это, в сущности, совсем неплохо, если в меру. Близость с подчиненными — хорошая черта командира. Но Фомин меры не знал, и некоторые солдаты и сержанты иногда фамильярно относились к старшине. В столовой, когда закончился обед, сержант Дурьян в присутствии всей роты обнял старшину и сказал:
— Здорово «подрубали», Петя!
Видно было, что Фомину это не понравилось, но он смолчал, боясь «попортить отношения».
Вечером майор Ищенко завел с Фоминым разговор.
— Как вы думаете, товарищ старшина, — спросил он, — почему в последнее время в роте несколько ослабла дисциплина?
Фомин замялся, пожал плечами. Конечно, нарушения порядка бывают, но не так уж часто. И это — незначительные нарушения…
— Не знаете? — продолжал Ищенко. — Так я вам скажу: вы в этом повинны.
— Я вас не совсем понимаю.
— И я вас тоже. Почему вы, старшина, позволяете подчиненным называть себя Петей?
— Так это же по-дружески. Я не обижаюсь.
— Вот и плохо. А как вы обращаетесь к солдатам? Ваня, Гриша, Юра. Детсад здесь, что ли? Командир роты, кажется, указывал вам на это. Почему вы не сделали для себя выводов?
— Сразу как-то неудобно все переменить. Я думал — постепенно.
Секретарь партийного бюро повел разговор о взаимоотношениях начальников и подчиненных.
— К солдатам, конечно, надо относиться душевно, — заметил он. — Но нельзя снижать командирской требовательности. В ней проявляется забота командира о подчиненных. А вы только подыгрываетесь к ним, подаете плохой пример терпимости к недостаткам.
Видно, крепко запомнились Фомину наставления майора. Он по-иному стал смотреть на обязанности старшины. А секретарь партбюро еще долго держал его под своим наблюдением, где нужно, поправлял, советовал. Месяца через два Фомин признался Ищенко:
— Хороший урок вы мне преподали, товарищ майор. Уважать стали меня в роте по-настоящему. И порядка стало больше.
— Сердятся на требовательность?
— Было поначалу. Удивились некоторые солдаты: круто повернул старшина. Но потом поняли — так и нужно в армии.
— А Петей вас называют? — не без иронии опросил секретарь партбюро.
— Что вы! Теперь я для всех «товарищ старшина»…
На одном из заседаний партийного бюро, когда обсуждались меры по претворению в жизнь постановления ЦК КПСС «О задачах партийной пропаганды в современных условиях», Андрей Демьянович Ищенко сказал:
— В основу всей нашей воспитательной работы мы должны поставить индивидуальный подход к людям. Доходить до ума и сердца каждого воина — вот к чему призывает нас партия.
Чтобы вести за собой других, надо заслужить доверие людей. Майор Ищенко обладает этим даром. Он умеет подобрать ключик к солдатскому сердцу, повлиять на человека, пробудить в его душе лучшее, знает настроения, запросы, думы солдат. Это драгоценное качество коммуниста, партийного вожака снискало Андрею Демьяновичу уважение и признательность многих.
Кто не помнит в полку истории с «перерождением» рядового Алексея Лукьянова? Солдат неважно учился, нарушал дисциплину. И пошла о нем дурная слава как о неисправимом.
— Значит, Лукьянов «безнадежный»? — наседал Ищенко на парторга батареи старшего лейтенанта Дзюбенко. — Испробовали все — и не помогает?
— Не помогает, — подтвердил Дзюбенко. — Беседовали, разъясняли, наказывали. Что еще можно?
— Лукьянов комсомолец?
— Да.
— Попробуем обсудить его поведение на комсомольском собрании.
Неделю спустя состоялось собрание. Надолго запомнилось оно артиллеристам, а Лукьянов, наверное, не забудет всю жизнь. С докладом выступил майор Ищенко. Андрей Демьянович подобрал очень веские, убедительные факты, доводы. Он напомнил Лукьянову об его отце, который честно сражался с фашистами и сложил свою голову за Родину. Говорил Ищенко спокойно, но так, что слова его доходили до самого сердца.
Душевный накал секретаря партбюро передался комсомольцам. Горячо, взволнованно выступали сержант Данилов, ефрейтор Майструк, рядовой Ламидзе, старшина Хомула и другие сослуживцы Алексея. Все требовали: пусть скажет Лукьянов, как он думает дальше служить.
