нулевой величины правового.
Прилаженная к необходимости иметь новейшую и притом весьма привлекательную для всех правовую норму, конструкция выбранного суждения уже как сама по себе, неосознанно, безотчётно, произвольно выпадает из области прямого общественного интереса и отторгается, подобно тому, как это может происходить со «свободой книжной полки» или «свободой окна».
Иного не дано.
В синтетическом виде, в обобщении восприятие «свободы слова», как составляющей действующих конституций и оплота ослеплённых радикалов, а также тьмы их последователей, приближено к элементу уверования.
Нынешний капиталистический либерализм должен, безусловно, радоваться такому обороту дела. На том и порешили. Однако обман, если он даже невидим и ещё никем не обнаружен, не перестаёт быть обманом. Это в точности то, как если бы порча была упрятана в фундаменте.
Подпорченный «свободою слова», фундамент общественной жизни на началах либерализма не только в каком-то одном государстве, а теперь уже на планете земля, по всей видимости, обречён и со временем должен растрескаться и искрошиться…
А закончить эту главу я хотел бы отсылкой к событию, состоявшемуся в 2021 году в Государственной Думе и Совете Федерации России, когда там провели правку закона РФ «Об образовании», установив «норму» под названием «просветительская деятельность».
Несмотря на довольно обширный комментарий, приведённый в статье, которую поправили, толкование этой «нормы» осталось нечётким, размытым, указывающим на произвольные значения, лишённым точной и убедительной обозначенности — что это такое на самом деле. То есть ей не задана чёткая формула её существа и применения.
Это ещё один досадный факт пренебрежения так необходимой в данном случае дефиницией. Факт, едва ли не закономерно вытекающий из неясного, неумелого, авантюрного пользования термином и понятием слова «свобода» — как своеобразным дешёвым и истрёпанным флагом нашей блуждающей, слишком ополитизированной современности.
Не только учёные, деятели культуры, образованные юристы, но даже школьники усомнились в этой узаконенной государственной правовой наработке — из опасения, что чиновничье рвение при использовании новшества может едва ли не на 100 процентом искажать его суть, понимая его по-своему, то есть — лукавствуя в «интересах» государства, вследствие чего неизбежны преследования и репрессии в отношении инакомыслящих и несогласных.
Кстати, уже на момент прохождения проекта поправки к закону «Об образовании» в Думе и Совфеде их, оппонентов, выступивших против сомнительной нормы, в России насчитывались многие сотни тысяч.
Нам придётся ещё не раз быть свидетелями таких проколов со свободой, свободой слова и прочими подобными ценностями теперешней захвалённой либеральной цивилизации на земном шаре.
Не дать бы этому хода, да только вряд ли кому суждено преуспеть в таком старании. Время уже, к сожалению, работает не иначе как против нас…
Далее мы намерены по возможности обстоятельнее рассказать о таких ценностях, сопряжённых с понятием свободы, как цензура, гласность, массовая информация и других, на которых основываются современные представления о желанном сценарии нашего существования и развития; но только, думается, с изложением этих положений нам нет резона особо спешить, следует от него пока воздержаться.
Ещё многое не сказано о праве как таковом и его исключительности в нашей повседневной жизни, а также — неустойчивости под воздействием неадекватного ориентирования на него.
В чём тут состоит коренной вопрос, будем судить, продолжив размышления о праве естественном, оказавшемся в великой немилости к себе не у кого-то из нас или у предыдущих поколений, а у самой госпожи истории.
2. НАШЕ ЕСТЕСТВЕННОЕ ПРАВО
Ещё в XVIII веке к нему, такому праву, в западной Европе возник широкий общественный интерес. Предпринимались попытки его пристального рассмотрения в научных трудах и в беллетристике. К нему, как серьёзной дисциплине и кладези человеческого духа, опыта, чувственности, а также — предрассудков и заблуждений, были неравнодушны деятели искусств, писатели и поэты, все, кому становились близки́ направления социального и интеллектуального усовершенствования человека в рамках модного тогда французского просвещения.
Скажем сразу: как и право государственное, публичное, в том его значении, что оно должно служить людям (нередко — лишь отдельным или узкому кругу), естественное право в большинстве его «установлений» неразрывно с понятиями соответствующих свобод для человека.
Однако действительность резко интерпретировала этот чертёж. При возникновении необходимой для общества управляющей и регулирующей модели в виде государства, когда знание о мире человеческого и социального было ещё очень сильно ограниченным, осторожность перед незнаемым тех, кто сочинял и во многих случаях искусственно вводил новые законы, могла быть главной причиной игнорирования естественноправового пласта.
Властями и подчинённой им юриспруденцией он воспринимался узким и непригодным для того, чтобы его можно было использовать наряду с государственным правом или хотя бы в поддержание этого последнего — когда не исключалась бы выгода от такого использования.
Своё понимание важных для общества знаний об этой сфере почти в одно время с западной Европой проявилось в крепостнической России. А первым, кто пробовал сформулировать значимость естественного права в системе общества и государства, был Радищев. В своей книге «Путешествие из Петербурга в Москву» он писал:
…Право естественное показало вам человеков, мысленно вне общества, принявших одинаковое от природы сложение и потому имеющих одинаковые права, следственно, равных во всём между собою и единые другим не подвластных. Право гражданское показало вам человеков, променявших беспредельную свободу на мирное оныя употребление. Но если все они положили свободе своей предел и правило деяниям своим, то все равны от чрева матерня в природной свободе, равны должны быть и в ограничении оной. Следственно, и тут один другому не подвластен. Властитель в обществе есть закон; ибо он для всех один.
Как представляется, автор был здесь озабочен по преимуществу более понятным объяснением только схемы расположения двух видов права на пространстве человеческого бытия и взаимодействия. Вместе с тем заслуживает внимания и высказанная им весьма здравая мысль об ограничении свободы — как «получаемой» от природы, так и — от государства.
Выше уже упоминалось об ограничениях, этой своеобразной «приставке» к свободе, когда последняя рассматривается в её общем понимании. Но ремарка известного российского литератора и мыслителя говорит нам о бо́льшем. О чём же?
Внимательно прочитаем ещё раз: «…все они положили свободе своей предел и правило деяниям своим…»; и дальше — где автор апеллирует к закону как властвователю в обществе и — как только об одном для всех.
При всей априорности и недоказанности данных положений из них не может не вытекать очень важное для постижения существенного в терминах «свобода» и «право».
Хотя их часто употребляют порознь, они близкородственны и, что называется, не могут «обойтись» одно без другого. Когда мы говорим: право на свободу такую-то, например, на ту же
