Весьма распространенной была практика перевода чиновников «черных кабинетов» из одного города в другой по служебной надобности. В этих случаях вставали вопросы выдачи подъемных. Например, когда в 1894 году Н.Г. Пезе‐де-Корваля пришлось срочно убирать из Казани в Москву, на его место был направлен из Москвы Х.Х. Ауэ. Последний подал рапорт с просьбой о путевых деньгах, заявив, что «у него нет средств на выезд из Москвы». Ему немедленно было отправлено 100 руб. на путевые расходы[1003]. В феврале 1897 года сотрудники цензуры иностранных газет и журналов Э.Э. Гордак, Ф.Г. Кребс и Крелинский, переведенные в ноябре 1896 года из Вильно в Варшаву, подали рапорты о выдаче им путевого пособия. Переписка по этому поводу продолжалась несколько лет. В ноябре 1899 года была подготовлена справка, из которой явствовало, что в ноябре 1896 года по распоряжению министра внутренних дел из Департамента полиции безо всяких удержаний было выдано Кребсу 300 руб., а Гордаку и Крелинскому — по 200 руб. Но указанные чиновники на этом не успокоились, видимо, желая кроме секретных сумм получить на путевые расходы и официально положенные деньги. Наконец 28 мая 1900 года из Главного управления почт и телеграфов последовал окончательный отказ, мотивированный тем, что упомянутые лица «не занимают классные должности в Царстве Польском»[1004].
Сама практика распределения и выдачи денег из секретных сумм ставила целый ряд вопросов: кому из причастных (к секретному делу) в почтовых конторах платить? сколько им платить? каковы здесь традиции? В этом плане представляют интерес два письма. Первое из них — обращение А.Ф. Шлиттера в конце марта 1909 года в Петербург к статскому советнику Л.Х. Гамбергу, помогавшему начальству вести делопроизводство. Назначенный старшим цензором варшавской цензуры в ноябре 1908 года, Шлиттер, как это бывает со многими новыми руководителями, хотел провести в своем учреждении ряд преобразований. В этой связи он писал:
Дорогой Леопольд! Шестьсот рублей… я получил. 300 рублей вручу сегодня же начальнику конторы [Н.В.] Васильеву, а относительно остальных 300 руб. у меня следующие соображения. С назначением сюда [В.С.] Верескуна [почтовый чиновник] остальные представители почтовых экспедиций были лишены пасхальной награды, и они в прошлом году впервые остались без денежной награды. Получали раньше: [С.] Вайшнис, Жук и Скубик [экспедиторы]. Первый — 75 руб., а остальные по 50. Такое лишение повлекло за собою много неприятностей… видно было, что они чувствовали себя обиженными и обойденными. А между тем, несмотря на реорганизацию всего дела, с передачею оного всецело в руки Верескуна, нам часто приходится пользоваться и их услугами. <…> В виду этого я сам хотел войти с ходатайством к Ал. [ександру] Дм. [итриевичу] [Фомину] … о поощрении двух лиц: Вайшниса (в размере не менее 75 р.) и Жука (в размере не менее 50 р.). Но, не имея на это пока санкции от начальства, я оставил эти 300 р. нетронутыми и поступлю с ними согласно распоряжению начальства. Кроме того, я нахожу крайне желательным не оставлять без наград наших трех почтальонов… им следовало разрешить выдать <…> по 10 р. = всем 30 р., а двум почтальонам, кот. [орые] доставляют нам портфели, обязательно следует выдать по 5 р. каждому. <…> Будь добр и телеграфируй немедленно в случае согласия начальства только одно слово: «Согласен». Остальная сумма — 135 рублей остается тогда в распоряжении начальства. Повторяю, что я вообще до твоей телеграммы, кроме 300 р. Васильеву, ничего выдавать не буду.
Если Ты и мы все получили ожидаемую пасхальную награду, то, конечно, можно принять в соображение, что наши почтальоны уже удовлетворены, да и остаток в 135 рублей может быть зачтен в число награды остальным чиновникам. Итак жду телеграммы в субботу. Всего хорошего. <…> Твой А. Шлиттер.
На письме имеется резолюция карандашом: «Телеграммой 28/III 1909 отвечено “Согласен”»[1005].
Одновременно 10 марта 1909 года об этой же проблеме писал заместителю А.Д. Фомина, старшему цензору М.Г. Мардарьеву, руководитель «черного кабинета» в Одессе Ф.Б. Гольмблат:
Глубокоуважаемый Михаил Егорович [т. е. Георгиевич]! В виду предстоящей «наградной» Пасхи было бы желательно знать, следует ли мне официально просить А.Д. [Фомина] назначить денежные поощрения для некоторых косвенно участвующих, не получивших таковые на Рождество. Первым таким лицом является помощник начальника почтовой конторы Брюховицкий, с которым Вы вели переговоры во время Вашего пребывания в Одессе, когда Бр. [юховицкий] временно замещал должность начальника конторы. С тех пор, он по моим личным наблюдениям, вел себя вполне корректно по отношению к цензуре и ни в чем не мешал деятельности посвященных в наше дело почтовых чиновников. По провинциальным понятиям, такое поведение считается заслугой, а за заслугу — пожалуйста, на чаек с Вашей милости.
Награда в 150 руб. была бы совершенно достаточной и претензий в будущем, я думаю, у награжденного в проведении Вашей реформы не будет. Что касается награды для начальника Округа, то таковая, конечно, также является желательной, чтобы и в будущем расположить к цензуре господина Дьякова, но в виду того, что он уже получил две Пасхи подряд по 300 руб., то я не знаю, насколько Вам покажется необходимым каждую [курсив автора письма] Пасху награждать главу [курсив автора письма] здешнего почтового дела (Одесская почтовая контора подчинена Округу). Для заведующего экспедицией [Г.К.] Тысячного я на Рождество не испрашивал награды, предполагая, что сумма свободных денег для косвенно участвующих невелика и распоряжаться ею следует поэкономнее. Нельзя ли будет ему дать нынче на Пасху 100 руб.?
На первом листе письма в углу имеется резолюция черными чернилами: «Брюховицкий и Тысячный включены в список пасхальных наград»[1006].
Тайные выплаты создавали иногда почву для моральной нечистоплотности отдельных чинов цензуры[1007]. Бывали и жалобы со стороны на денежные долги цензоров. Например, цензор В.И. Пирогов взял в Первом Варшавском ссудо-сберегательном товариществе 300 руб. с обязательством вернуть деньги с процентами до 30 июня 1907 года. Будучи переведенным в Петербург, Виктор Иванович деньги не вернул. Правление товарищества 20 октября 1907 года направило отношение приставу Адмиралтейской части столицы о взыскании долга. Завязалась переписка. Околоточный надзиратель 4 декабря 1907 года докладывал, что Пирогов «от уплаты уклоняется и имущества никакого не имеет, а служит цензором иностранной корреспонденции при Главном Почтамте,… куда и следует направить [жалобу] для исполнения». В свою очередь, цензор П.К. Бронников подготовил справку о том, что Пирогов состоит при МВД и лишь откомандирован в цензуру, поэтому жалованья здесь не получает. В связи с этим пристав 29 декабря 1907 года наложил резолюцию: «За неимением сведений, откуда именно г. Пирогов получает жалованье и в каком размере, а также за уклонением его сообщить таковые сведения, настоящую переписку препровождаю г. СПб. [Санкт-Петербургскому] Почт-директору и прошу таковую направить по месту получения им жалованья или другого какого вознаграждения за службу». Видимо, должнику было сделано соответствующее внушение со стороны начальства. В результате Пирогов обещал правлению Варшавского товарищества погасить долг в течение января 1908 года[1008].
Как в любом коллективе, обиду вызывало несправедливое, на взгляд обиженных, распределение денег. Например, 8 июля 1915 года старший цензор одесской цензуры Ф.Б. Гольмблат писал старшему цензору М.Г. Мардарьеву с пометкой «конфиденциально»:
До сведения моего дошло, что среди чинов Одесской почтовой конторы вызывает недоумение то обстоятельство, что несмотря на прекращение поступления в местную цензуру иностранных газет и журналов бандерольных отправлений с изданиями на восточных языках, продолжается выдача из канцелярии вышеназванной конторы содержания вольнонаемным цензорам о. Чубарьяну и [И.С.] Спафарису, лицам материально обеспеченным, благодаря занимаемым ими другим должностям [Спафарис был инспектором по делам печати и ведал цензурой изданий на восточных и новогреческом языках], кроме того, благодаря получению ими суточных, в размере трех рублей, за занятия на почте по военной цензуре писем. Между тем чины почтово-телеграфного ведомства, неся огромный труд и лишенные воскресного и праздничного отдыха на все время военного положения, являются якобы лишь невольными свидетелями допускаемой свыше, по их мнению, несправедливости.
