наших юных душ. Когда стена из ярко-красочной стала уныло серой, он удовлетворенно хмыкнул и отправился к себе. Сам-то ночевал в гостинице. Едва закрылась за ним дверь, мы дали волю своему самовыражению. Если б профессор услышал хотя бы толику высказанного в свой адрес, думаю, у нас бы не появился. Но он ничего не слышал и потому все дни не отходил от нас ни на шаг, контролируя и сдерживая. Обычный его аргумент: «Вы хотите моего увольнения?» Да нет, мы хотели, чтобы он от нас отстал…
Чуть позже, еще в Питере, со слов ребят с физмата узнал, что в целом дядька он неплохой и очень даже интересный. Мечтал стать горным инженером и даже поступил в Ленинградский горный институт, но через три года ушел и стал астрономом. Достиг успеха и признания: Всемирный центр по малым планетам назвал один из зарегистрированных астероидов «Радзиевский».
Владимир Вячеславович – мужчина, рослый, стройный, импозантный, оказался незаменимым в решении то и дело возникавших проблем. И всегда рядом, всегда настороже.
Быт обустроился по-студенчески быстро и скромно. Утром завтракали в буфете, обедали, в основном, пончиками с кофе, тем более что тогда Ленинград был заполнен пончиковыми киосками, ещё чаще торговля ими велась через какое-нибудь окно. Берешь десяток пончиков и пару стаканов кофе, укладываешься в рубль и сыт до вечера. Вечером группа распадалась. Одни шли в ближнюю столовую, которая совсем неблизко, другие ехали на Невский в модное кафе с названием, кажется, «Север». Мы со Стасиком Алюхиным отыскали в ближних дворах скромный продуктовый магазин и каждый вечер шли туда, чтобы взять полкило чайной колбасы по 1 руб. 30 коп. за килограмм и батон. Сахар в репинских «пенатах» уже имелся. Возвращались не спеша. В памяти вечер, мягкий падающий снег, золотящийся в свете уличных фонарей, ограда какого-то парка с пиками по верху, тени старых деревьев и удивительная для центральной части северной столицы тишина. Можно и обсудить увиденное, а еще лучше помолчать. Нам с ним хватало молчания. У входа в академию стряхивали снег и длинным полутемным коридором шли к своей «черной» лестнице и туалету при ней. Его не обойдешь, памятуя о высоте «пенат». После туалета затяжной подъем, и дома! Ставим электрический чайник, то ли привезенный кем-то из девчат, то ли оставленный студентами. Неспешное поедание колбасы с батоном. Какая же это была колбаса! Никакие нынешние сервелаты не сравнимы. Вкусная, с запахом, возбуждающим аппетит, но главное – чисто мясная. Съедали всё до последней крошки, запивали чаем с сахаром, и на пол… И по новой обсуждение натурщиц с картин на противоположной высокой и длинной стене. Часам к девяти собирались все, начиналась травля анекдотов. Засыпали к полуночи.
Прогуливаясь по городу, не могли пройти мимо наиболее известных соборов. Казанский на Невском проспекте, созданный волею императора Павла I наподобие Ватиканского собора Святого Петра, не может не поражать выверенностью пропорций. Ведь в отличие от римской святыни поставлен не на обширной площади, а на нечетной стороне Невского проспекта. Как Андрей Никифорович Воронихин, бывший крепостной графа Строганова, умудрился вписать столь грандиозное сооружение в рамки улицы, пусть именуемой проспектом, но все же обычной городской, уму непостижимо. И еще эта полукруглая колоннада из почти ста поставленных в четыре ряда колонн. Неимоверно. Мы заходили внутрь, для студентов вход бесплатный. Одна беда – собор превратили в музей атеизма, совершенно неинтересный.
А в экскурсии по Исакиевскому собору нас сопровождал невысокий, очень подвижный, курчавый молодой человек с большим чувством юмора. В частности, рассказ он начал с вопроса: «Почему собор носит такое имя»? Ни у кого из нас ответа не было. И тогда он рассказал об анекдотичном случае. В ЖЭК по какой-то необходимости пришла коренная ленинградка Мария Исааковна Петрова. Чиновник, читая заявление, спотыкается на отчестве:
– Еврейка, что ли?
– Если я еврейка, – с достоинством ответила посетительница, – то Исакиевский собор – синагога.
Волею Петра I «первенствующий в империи» собор начался с построенной в 1710 году близ Адмиралтейства деревянной церкви во имя святого Исаакия Далматского, день памяти которого 30 мая совпал с днем рождения самого Петра. И именно в том храме два года спустя он венчался со второй своей женой Екатериной Алексеевной. Нынешний собор построен полтора века спустя.
Еще одно знаменательное знакомство – выставка Николая Константиновича Рериха, творчество которого в столь полном объеме, кажется, впервые представили советскому зрителю. Откровением было всё, начиная с фамилии, которая пишется через «ё» – Рёрих. Интересны картины, которые, как писал один автор, «отличаются напряженной эмоциональностью, лаконичностью выразительных средств (контурный рисунок, локальные контрастные тона), а в поздний период – усложненным аллегорическим замыслом».
Усложненных аллегорией на той выставке практически не было, а вот то, что скуп был на краски Николай Константинович, бросалось в глаза, при этом картины не теряли яркости и неповторимости. Последняя – в контрастности. Пейзажи Тибета и Индии. Н.К.Рерих учился у А.И.Куинджи, который также поражал контрастностью и непривычным подбором цвета. Я наивно думал, что экзотикой южных предгорий творчество Николая Константиновича и ограничивалось. Отнюдь. Чего стоит известная картина «Заморские гости»! Другое дело, что твердо придерживался старины. К тому же с 1920 годов жил главным образом в США и Индии. Он оформлял спектакли Дягилева для русских сезонов в Париже. Кстати, в нашем ярославском художественном музее хранится его эскиз «Ярилина долина» из декораций «Снегурочки» Н.А. Римского-Корсакова, выполненный как раз для «Опера комеди» в Париже. Тому свидетельство – собственноручная подпись на оборотной стороне. Он же сделал эскизы росписи церкви Святого духа в Талашкине, да и наши ярославские края стороной не обошел, особенно древний Ростов. Живописцем мировой известности стал его сын Святослав Николаевич, который, в отличие от отца, жил только в Индии.
Не могли не побывать в Эрмитаже. Я здесь оказался впервые, и сказать, что поразился, значит не сказать ничего. Не поражен, а сражен. Столько великих произведений, знакомых по иллюстрациям, а тут – смотри, любуйся. Не получается, однако. Гениальное – штучно. В чрезмерном обилии даже самое прекрасное становится обыденным.
В том же греческом зале вначале смотришь прекрасные скульптуры сверху вниз внимательно и дотошно. Потом, не успевая за группой, только верх, то есть головы, потом только низ, то есть подписи на постаменте с беглым взглядом вверх, от которого в памяти не остается ровным счетом ничего. Это первое, возникшее в залах Зимнего дворца, соображение.
Второе – еще более печальное. Эрмитаж – собрание зарубежного искусства, исключительное по количеству и качеству собрание шедевров средневековой европейской живописи. Огромные полотна, ярчайшие краски, одна беда –
