Спектакль имел исключительный успех как в Софии, так и в гастрольных поездках театра. Многие зрители смотрели его по два, по три раза.
Имела большой успех и постановка "Дачников" М. Горького.
По возвращении из Болгарии Бабочкин был назначен главным режиссером Московского драматического театра имени Пушкина и пробыл на этом посту два сезона.
Бабочкин не поставил на сцене Московского театра имени Пушкина спектакля, который можно было бы отнести к числу лучших созданий его режиссерского таланта. Но в его актерском творчестве этот период ознаменован таким шедевром, как роль Клаверова в пьесе М. Е. Салтыкова-Щедрина "Тени".
Первое знакомство московских зрителей с этим замечательным произведением оказалось на редкость удачным. Без преувеличения можно сказать, что сценическая интерпретация пьесы режиссером А. Д. Диким была конгениальна блистательной сатире Щедрина. Конгениальным литературному прообразу было и исполнение главной роли Бабочкиным.
Петр Сергеевич Клаверов - по ремарке автора - "молодой человек лет 30, но уже в чинах и занимает значительное место...". Несмотря на свою молодость, он директор департамента и имеет генеральский чин...
Художник Ю. И. Пименов создал удивительно точный, лаконичный и выразительный стиль интерьера кабинета Клаверова. Все здесь массивно, тяжеловесно, на всем лежит мрачновато-холодный отпечаток строгой официальности чиновного Петербурга. Зрителю становилось понятно чувство некоторой робости, охватившей бывшего школьного товарища Клаверова, мелкого провинциального чиновника Бобырева (его играл Б. А. Смирнов) при виде этого торжественномонументального великолепия.
Бабочкин - мастер точной, выразительной детали - нашел и в этой роли удивительно яркие штрихи, которые глубоко и тонко прорисовывали страшный в сути своей облик Клаверова. Неожиданными были стремительное появление Клаверова и его первая, игривая реплика: "Э, да вы, господа, тут об хорошеньких рассуждаете! И верно все этот злодей Свистиков!". В том же игривом тоне приветствовал Клаверов и своего нежданного гостя. Но тут же Бабочкин давал почувствовать расстояние, отделяющее генерала Клаверова от коллежского советника Бобырева. В ответ на раскрытые объятия наивного провинциала он довольно холодно, хотя и без подчеркнутой обидной снисходительности, протягивал ему руку. Этим точным жестом актер подчеркивал укоренившуюся, ставшую автоматической привычку Клаверова здороваться с людьми, стоявшими ниже его на иерархической лестнице.
Так же автоматически точно, как бы по раз навсегда установленному для каждого случая жизни стандарту, действовал Клаверов - Бабочкин и в дальнейшем ходе спектакля. Чем внимательнее мы всматривались в его лицо, тем больше поражала нас одна деталь - какая-то застывшая неподвижность взгляда. Испытывал ли Клаверов смятение, страх, появлялась ли на его лице улыбка, или губы его плотно сжимались, выражая неудовольствие, гнев, - глаза неизменно оставались непроницаемо-холодными, бесстрастными, пустыми. Словно на лице Клаверова отражались не его чувства и мысли, а лишь тени, условные знаки тех душевных движений, которые должен испытывать человек.
Что же помогает Клаверову так победоносно шествовать вверх по лестнице бюрократического мира? Как говорит в письме к Бобыреву одно из действующих (но не появляющихся на сцене) лиц - Шалимов - "...еще в школе в нем бросалась в глаза какая-то неприятная юркость, какое-то молодеческое желание блеснуть изворотливостью совести". А сам Клаверов, говоря о способах продвижения вверх на служебном поприще, восклицает: "Интрига, интрига и интрига - вот властелин нашего времени!". Таким образом, "изворотливость совести", умение плести интригу, способность к месту и вовремя высказать чужую мысль с такой "искренностью", точно она родилась в его собственной голове, - вот "талант" Клаверова.
И все реплики a part, - а ими изобилует пьеса, - все само разоблачительные монологи Клаверова Бабочкин произносил с виртуозным комедийным мастерством. В них были и доходящее почти до хлестаковской наивности упоение "его превосходительства" собственным красноречием, и откровенная демонстрация своих "талантов", и самодовольство, и, наконец, смятение, растерянность, бессвязность мыслей, страх перед возмездием, перед угрозой крушения карьеры...
Жалкой, трагикомической фигурой выглядел Клаверов в начале последнего акта. Проведя явно бессонную ночь, полуодетый, он сидел на полу, привалившись к дивану, беспомощно раскинув руки. В полумраке огромного кабинета при тусклом свете канделябров он действительно казался какой-то судорожно колеблющейся тенью.
Смешной и нелепой была его попытка еще как-то "хорохориться" перед Софьей, по привычке расточать ей приторно-нежные слова. Теперь в его интонациях не слышалось даже той наигранной, притворной страсти, которой еще так недавно ему удавалось обманывать наивную женщину. "Моя девочка", "моя птичка", "мой ангел", "неужели ты могла подумать, что я не люблю тебя?.." - все это Бабочкин - Клаверов произносил теперь уже совсем автоматически, бессознательно, подчиняясь закону условных рефлексов.
Исходя из пьесы и режиссерского замысла Дикого, Бабочкин сыграл пустую, ничтожную "тень" человека, но "тень", вознесенную на высоту власти и потому особенно страшную.
В прессе спектакль, и в особенности исполнение Бабочкиным роли Клаверова, вызвал самые разные оценки. Некоторые критики упрекали Бабочкина в том, что созданная им фигура Клаверова недостаточно значительна, недостаточно крупна, что она вызывала смех вместо "непримиримой ненависти и презрения". Другие требовали обнажить психологию, философию Клаверова, раскрыть глубину его раздумий, показать "колебания, терзания мерзавца-карьериста". Третьи характеризовали исполнение Бабочкиным роли Клаверова как "глубокое по замыслу и виртуозное по технике", как такую подлинность происходящего, которую не могут разрушить "ни свободное обращение в зрительный зал, ни подчеркнутость отдельных мизансцен".
В 1962 году вышла в свет книга Б. А. Бялика "М. Горький-драматург". Анализируя истоки драматургического творчества Горького, исследователь, естественно, обращается к произведениям русской классической драматургии, в том числе и к "Теням" Салтыкова-Щедрина. И, видимо, справедливо желая наконец "реабилитировать" Дикого и Бабочкина, Б. А. Бялик заканчивает анализ пьесы Щедрина следующим примечанием:
"Глубокую по мысли, острую по форме постановку "Теней" осуществил в 1953 году в Театре имени А. С. Пушкина А. Д. Дикий. Эта постановка не была оценена по достоинству; ее подвергли критике за якобы неверную трактовку роли Клаверова. Между тем исполнение этой роли Б. А. Бабочкиным можно смело причислить к самым выдающимся сценическим открытиям последнего десятилетия. Вызвавший критику "искренний" тон монолога Клаверова не только не смягчал отношения зрительного зала к этому человеку, а, напротив, помогал понять его никчемность... руководимый только трусостью, Клаверов настолько же страшнее руководимого порочными страстями Яго, насколько воплощенный прах -Иудушка Головлев страшнее расчетливого лицемера Тартюфа. Можно удивляться широте таланта Б. А. Бабочкина, который сумел с одинаковой силой раскрыть образ безличного и ничтожного, лишенного хотя бы одной твердой черты характера Клаверова и образ самобытно-яркого и цельного народного героя Чапаева"*.
( Б. Бялик. М. Горький-драматург. М., "Советский писатель", 1962, стр. 598-599.)
Свою творческую жизнь в Малом театре, в труппу которого он вступил в 1955 году, Бабочкин начал почти одновременно и как актер - исполнением ролей генерала Рыбакова ("Иван Рыбаков" В. Гусева) и Самосада ("Крылья" А. Корнейчука), и как режиссер - постановкой драмы А. Софронова "Деньги", а затем "Вечного источника" Д. Зорина.
Бабочкин вошел в спектакль "Иван Рыбаков" (поставленный Б. И. Равенских в 1954 году) через полтора года после премьеры. Созданный им образ был отмечен чертами высокого героизма и глубокой человечности, и можно смело сказать, что вся пьеса получила несколько иное звучание.
Вначале Рыбаков Бабочкина чем-то напоминал Чапаева -порывистостью, стремительностью движений. Внутренне их роднили целеустремленность, мужество, непреклонность воли и та ярко выраженная незаурядность натуры, которая присуща большинству героев Бабочкина. И это сходство было вполне закономерным: Рыбаков - тоже талантливый военачальник, тоже герой гражданской войны.
Только один раз на протяжении всего спектакля артист позволяет себе показать минутную слабость своего героя. Титов, некогда изгнанный Рыбаковым за трусость из рядов Красной Армии, теперь, когда началась Великая
Отечественная война, приходит, чтобы отомстить генералу, и мстит ему рассказом о своей дочери - студентке Насте и скрытыми намеками на поведение сына Рыбакова - Вани.
