ГОВОРЯТ, времена меняются… Да, меняются. Вопрос только — как и в чём? В СССР мальчишки в 30-е годы толпами ходили «на Чапаева» по 2–3 раза подряд. Потом они ушли на войну.
После войны в стране многое изменилось. И в 40-е годы в СССР жили уже другие мальчишки. Но они также по 2–3 раза ходили «на Чапаева» и также смотрели его с горящими глазами. Потом эти мальчишки становились ракетчиками, ядерщиками, космонавтами, да просто — толковыми советскими гражданами!
Страна менялась, но и в 50-е годы мальчишки смотрели «Чапаева» так же, как их отцы в 30-е годы и старшие братья в 40-е…
И одно поколение за другим не знало — всерьёз, что это такое — «конфликт поколений», «конфликт отцов и детей». А с чего бы? Любили одно, одно ненавидели, одинаково смотрели на жизнь, да и судьбы получались схожими — за исключением фронтовой юности у мальчишек 30-х… А так у детей всё было как у отцов: честная напряжённая учёба, потом — такая же работа. У кого — в цеху авиационного завода, у кого — на ядерном полигоне, у кого — в кабинете врача или в школьном классе, а у кого — в кресле машиниста тепловоза или на ветрах больших и малых строек.
Времена действительно менялись, но в главном долго оставались неизменными. Конфликт с отцами возникал лишь у тех — исполнителей и почитателей «Зиганшин-рока».
Вот они-то и стали со временем «лейтенантами» в «гвардии» «майоров Гарвардского проекта». Кое-кто, впрочем, выбился и в сами «майоры»…
Времена меняются, но в Стране Добра из десятилетия в десятилетие пели всё те же звонкие песни:
«Капитан, капитан, улыбнитесь…»,
«А ну-ка, песню нам пропой, весёлый ветер…»,
И если к старым прибавлялись новые песни, то это тоже были песни Страны Добра:
«Главное, ребята, сердцем не стареть»,
«Если радость на всех одна, на всех и беда одна»,
«Ты не печалься, и не прощайся, я обязательно вернусь»…
И поэтому новые песни пели не только дети, но и отцы.
Со временем, однако, времена стали изменяться иначе, имея в корне уже не слова «изменение к лучшему», а иное — слово «измена»… И теперь в бывшей Стране Добра в ходу иные песни:
«Я — шоколадный заяц, я шёлковый мерзавец…»
Угу!
Что точно — то точно.
Но коль так, имеет ли кто-либо право грязнить и чернить высокое имя единственной в мировой истории Страны Добра, Державы Добра — Союза Советских Социалистических Республик?!
Нет, никто, никто такого права не имеет и иметь не может! Тот, кто пытается очернить и облить грязью СССР и его историю — сам грязен и чёрен во всём, даже если у него сорочка с ослепительно-белыми манжетами и чистым воротничком. Тот, кто сегодня имеет наглость рассказывать об «ужасах» в СССР, тот, кто призывает объявить советскую эпоху и её создателей преступными, сам преступен — перед той землёй, на которой он, как-никак, родился, перед памятью тех, кто жил на этой земле до него, да и перед ныне живущими поколениями, ум и душу которых подобные «обличители» отравляют исторической ложью и гнусью вседозволенности и общественной безответственности.
Не знаю, какое общество точно имел в виду английский писатель Оруэлл, создавая свой роман «1984», — «демократы» в один голос твердят, что имел он в виду, безусловно, советскую «Империю Зла». Однако сегодня ясно, что, независимо от личного желания Оруэлла, он описал даже не американскую Империю Зла, созданную лицемерием, выросшую на лицемерии и невозможную без лицемерия, а современную ельциноидную «Россиянию», где существо, не имеющее ни малейшего представления о культуре, может руководить ею, где правда о Стране Добра оборачивается ложью, где откровенным бандитам, расстрелянным конкурентами, ставят чуть ли не мавзолеи и где пытаются снести с лица земли Мавзолей Ленина, к праху которого десятилетиями ежедневно тянулись многотысячные очереди, чтобы ощутить родство с той эпохой, в которой — истоки Советского Добра.
* * *
ВЕЛИКИЕ социальные мыслители Карл Маркс и Фридрих Энгельс бросили в массы великий лозунг: «Пролетарии всех стран, объединяйтесь!» Долгое время под его влиянием находились сотни миллионов людей во многих странах мира, а в некоторых странах этот лозунг стал официальным. В СССР он ежедневно печатался справа над названием всех газет. Однако пролетарии всех стран так и не объединились…
Причин тому много, и главная из них, пожалуй, та, которую задолго до Маркса и Энгельса назвал хитромудрый Шарль Морис Талейран-Перигор — королевский епископ при Людовике XVI, эмигрант при Конвенте, министр иностранных дел Директории, Наполеона и затем реставрированного Людовика XVIII, князь и герцог Беневентский, герцог Дино…
Этот ловкий и умный пройдоха, мастер паркетной дипломатии и любитель пожить (он скончался 84 лет от роду) хорошо сформулировал суть социального принципа, правящего миром с момента возникновения эксплуатации человека человеком до момента ликвидации этой эксплуатации. В интерпретации Талейрана он выглядит так: «В мире есть те, кто стрижёт, и те, кого стригут».
Сам Талейран при этом замечал, что надо делать всё для того, чтобы быть в числе стригущих и не попасть в число остригаемых.
Среди тех, кто стрижёт, всегда были разные люди, в том числе и такие, которые предпочитали просто стричь купоны, не желая предпринимать какие-то дополнительные усилия на стрижку ближних и дальних своих. Однако большинство (или, во всяком случае, деятельное меньшинство) этих социальных «стригалей» всегда было озабочено тем, чтобы сохранить то положение вещей, которое было достигнуто сотнями поколений их предшественников. В прозорливо-гениальной поэме «О природе вещей» древнеримского поэта-мыслителя Тита Лукреция Кара о начальных временах человечества и о дальнейшем развитии общественной ситуации сказано на удивление верно:
Там и соседи сводить стали дружбу, желая взаимно
Ближним не делать вреда и самим не терпеть от насилья.
<…>
Добрая часть людей договоры блюла нерушимо.
Иначе весь человеческий род уме тогда бы пресёкся.
<…>
Пламя затем и огонь, как только узнали их люди,
Силы железа потом и меди были открыты.
<…>
Медью и почву земли бороздили, и медью волненье
Войны поднимали…
<…>
Так порождалось одно из другого раздором жестоким
Всё, что людским племенам угрожает на поле сраженья,
День ото дня прибавляя всё новые ужасы битвы…
Но ужасы любой битвы бледнели перед ужасом повседневного подавления меньшинством людей большинства. Это подавление осуществлялось и грубой, прямой силой, однако уже в античные времена имелась потребность и в духовных средствах порабощения.
С тех пор идейное оружие стригущих лишь совершенствовалось, а методы духовного закабаления остригаемого большинства стригущим меньшинством лишь изощрялись и всё более занимали место силовых методов.
Телевизор обеспечивает «стригалям» спокойствие надёжнее пулемётов.
В результате пролетарии всех стран так и не объединились, а вот капиталисты всех стран объединились давно для решения важнейшей для них задачи — стричь мир и далее.
С появлением СССР у них возникла новая задача — уничтожить его и подавить стремление к социализму внутри собственных стран. Современная канадская журналистка и исследовательница новейшей истории Наоми Кляйн в своей книге «Доктрина шока. Расцвет капитализма катастроф» показала, что в период послевоенного восстановления Европы Америка предоставляла европейским странам огромные безвозмездные (впрочем, оттяпанные ранее у той же Европы) средства в рамках «плана Маршалла» не для того даже, чтобы экономически ещё более закабалить Европу, а для того, чтобы «Европа добилась экономического процветания, а социализм потерял свою привлекательность». «План Маршалла, — подчёркивает Наоми Кляйн, — был основан не на доброй воле или разумных аргументах, но на страхе перед возмущением народа».
А страх этот был вызван укреплением в сознании народов мира авторитета СССР и социализма! То есть, в некотором роде, Россия, как и когда-то во времена напора Дикой степи, приняв на себя самосильно все тяготы и страдания, выпавшие на неё при построении могучей социалистической Державы, обеспечила народам Европы такое положение вещей, когда вечные социальные «стригали» вынуждены были стричь европейцев не подчистую, а оставлять им немного «шерсти» для их собственных нужд. Можно сказать, что для Европы был подготовлен план Маршалла, а для России — «Гарвардский проект».
И, как и восемьсот лет назад, Россия своим, говоря словами Пушкина, «мученичеством» вновь обеспечила капиталистической Европе «энергичное развитие». На сей раз — уже с сильной социальной политикой, фактически — с элементами социализма.
