Еще ранее Министерство народного просвещения выработало законопроект «О введении всеобщего начального обучения». На его первом обсуждении правительством 8 августа 1906 г., в частности, прозвучало, что в ближайшие годы усилия и средства МНП будут сосредоточены на развитии школы в Центральной России, чтобы «постепенно двигаться от центра к окраинам». Открытие новых школ и признание готовности того или иного региона к обязательному обучению возлагалось на земства и городские органы самоуправления, министерство брало на себя содержание преподавателей. В проекте формулировались основные параметры новой школы: ее бесплатный характер, возраст учащихся (8—11 лет), продолжительность учебного процесса (4 года), число учащихся, приходящихся на одного учителя (не более 50 человек), протяженность школьного района (3 версты в диаметре) и т. д. Срок реализации было предложено определить в десять лет – 1907–1917 гг. В конце 1906 г. Министерство внутренних дел представило проект закона о создании всесословной волости в качестве мелкой земской единицы, но яростное сопротивление дворянства не позволило провести эту идею в жизнь.
Риторика и практика Столыпина в национальном вопросе также показывают его как последовательного русского националиста. Россия виделась Петру Аркадьевичу не сословно-династической или абстрактно либеральной, а национальной империей, «не стыдящейся быть русской»: «Можно понимать государство как совокупность отдельных лиц, племен, народностей, соединенных одним общим законодательством, общей администрацией… Но можно понимать государство и иначе, можно мыслить государство как силу, как союз, проводящий народные, исторические начала. Такое государство, осуществляя народные заветы, обладает волей, имеет силу и власть принуждения, такое государство преклоняет права отдельных лиц, отдельных групп к правам целого. Таким целым я почитаю Россию». Сама нация, а не только верховная власть определяет политический курс государства: «С введением нового строя в России поднялась… реакция русского патриотизма и русского национального чувства, и эта реакция… вьет себе гнездо именно в общественных слоях… В прежние времена одно только правительство имело заботу и обязанность отстаивать исторические и державные приобретения и права России. Теперь не то».
В то же время права других народов империи не должны ущемляться, а, напротив, расширяться (скажем, Столыпин предлагал отменить ограничения для евреев, но встретил резкое сопротивление царя), целью правительственных мер в отношении «инородцев» провозглашалось их «мирное приобщение… к общему течению русской государственной жизни и возможное сближение… с русскою общественностью при условии сохранения религиозных и племенных… особенностей».
Под покровительством Столыпина весной – летом 1908 г. был создан Всероссийский национальный союз – первая легальная русская собственно националистическая партия, образовавшая в Третьей думе вместе с умеренно правыми фракцию националистов в количестве 78 депутатов (17,6 % от общего числа последних; лидеры – П. Н. Балашев, В. А. Бобринский, В. В. Шульгин и др.), вторую по численности после октябристов, это положение она сохранила и в Четвертой думе (88 депутатов). Причем, по подсчетам Ф. А. Гайды, «националисты по своему составу были демократичнее фракции „Союза 17 октября“. В период I сессии дворяне составляли в октябристской фракции 58 %, крестьяне – всего 10, в то время как у умеренно-правых и националистов в совокупности – 40 и 28. После их объединения для единой фракции была характерна наиболее высокая численность крестьян во всей Думе (29 % всех депутатов-крестьян)». Председатель ВНС С. В. Рухлов в 1909 г. вошел в правительство в качестве министра путей сообщения. Опираясь на «своих» националистов и на союз с октябристами, премьер провел в Думе ряд ограничений автономии Финляндии (в частности, из ведения местной компетенции изымались права русских подданных, не состоявших финляндскими гражданами).
В мае 1910 г. Дума приняла правительственный законопроект о земствах в Западном крае, по которому там вводились вместо сословных курий (дворянской и крестьянской) курии национальные (русская и польская), что обеспечивало русское преобладание, ибо дворянство в ЗК было почти сплошь польским, а крестьянство – русским (малоросским и белорусским). «В этом законе проводится принцип не утеснения, не угнетения нерусских народностей, а охранения прав коренного русского населения, которому государство изменить не может, потому что оно никогда не изменяло государству и в тяжелые исторические времена всегда стояло на западной нашей границе на страже русских государственных начал», – подчеркивал Столыпин. Характерно, что проект был провален дворянским большинством Госсовета, для которого в данном вопросе сословная солидарность оказалась важнее национальной. Премьер-министр буквально продавил этот закон чрезвычайно-указным порядком, угрожая императору отставкой.
Именно в столыпинские годы национализм снова перестает быть монополией правых, сделавшись достоянием самых различных идейно-политических течений. Национализм черносотенцев (А. С. Вязигин, Б. В. Никольский, К. Н. Пасхалов, С. Ф. Шарапов и др.) играл в их идеологии скорее подчиненную роль сравнительно с охранением традиционных основ российской государственности и продолжал пребывать в качестве третьего, служебного члена уваровской триады, что, например, находило отражение в программных документах Союза русского народа, в коих ценности, отстаиваемые «союзниками», перечислялись в следующем порядке: «1. Святая православная вера; 2. Исконно русское неограниченное царское самодержавие и 3. Русская народность». Какие бы чувства ни обуревали черносотенцев, на интеллектуальном уровне нация никогда не имела для них самоценного характера. Наиболее значительный консервативный мыслитель того времени Л. А. Тихомиров неоднократно выступал с резким осуждением «узкой идеи русского интереса», «национального эгоизма», доказывая, что Россия велика лишь как носительница «идеалов общечеловеческой жизни», «христианской миссии, дела Божия». Творческое развитие националистической мысли явно стало прерогативой тех или иных вариантов национал-либерализма.
Превращение либерального национализма во влиятельное направление общественной мысли неразрывно связано с именем его признанного вождя П. Б. Струве, для которого национализм являлся «одним из незыблемых столпов его интеллектуальной биографии, можно сказать, ее константой, тогда как в отношении остального его политическая и социальная точки зрения постепенно менялись. Великая, полнокровная, культурная русская нация была для него… главной целью всей его общественной деятельности» (Р. Пайпс). По Струве, без «признания прав человека… национализм есть либо пустое слово, либо грубый обман или самообман». С другой стороны, и либерализм «для того, чтобы быть сильным, не может не быть национальным». Струве снимает противоречие, возникшее во второй половине XIX в., между русским европеизмом и русским национализмом в своей знаменитой и только внешне парадоксальной формуле: «Я западник и потому – националист». Единомышленник Петра Бернгардовича В. С. Голубев доказывал, что «бессилие „русского освободительного движения“» происходит прежде всего из-за его «бесплодной космополитической идеологии», что сама успешность борьбы за «европейские формы государственности» в России «во многом зависит от силы нашего национального самосознания».
Струве отстаивал «открытый», «прозелитический» национализм англосаксонского типа, втягивающий в орбиту русской культуры другие народы империи (кроме поляков и финнов, ассимиляция которых «немыслима»), в сочетании с их юридическим равноправием это, по его мнению, могло бы стать решением национального вопроса в России. В то же время он не уставал подчеркивать, что Российская империя «есть государство национальное» за счет своего русского «национального ядра». Петр Бернгардович пропагандировал активную внешнюю политику во имя «политического и культурного преобладания России на всем так называемом Ближнем Востоке», прежде всего на Балканах. К 1917 г. «струвизм» числил в своих рядах немало талантливых пропагандистов, как именитых (А. С. Изгоев, С. А. Котляревский, А. Л. Погодин), так и начинающих (В. Н. Муравьев, Д. Д. Муретов, П. Н. Савицкий, Н. В. Устрялов), в его распоряжении находился один из лучших журналов того времени «Русская мысль», в 1910–1917 гг. возглавляемый самим Струве. Другим важнейшим печатным органом национал-либералов была газета «Утро России», финансируемая капиталистами-старообрядцами П. П. Рябушинским и А. И. Коноваловым, где, в частности, выделялись статьи публициста В. Г. Тардова.
Нововременский национализм, чьим главным выразителем являлся М. О. Меньшиков, по внешности имел много общего с национал-либерализмом. То же утверждение текучести жизни этноса, которая предопределяет неизбежность отмирания старых и возникновения новых общественных форм, то же требование участия всей нации в государственных делах, то же западничество… Но при этом Меньшиков был биологическим детерминистом и социал-дарвинистом с сильной примесью ницшеанства. Отсюда и вытекают основные противоречия между ним и «этическим идеалистом», опиравшимся на наследие Канта и Фихте, Струве: для Петра Бернгардовича главная ценность – благо отдельной личности, для Михаила Осиповича – благо этноса как биологического организма; первому либеральный строй важен как осуществление высшего нравственного принципа равноценности всех людей, второму – как средство «отбора» новой аристократии, устанавливающей законы для «ленивого, мечтательного, тупого, простого народа»; с точки зрения духовного вождя национал-либералов национальность определяется принадлежностью к той или иной культуре, по мнению ведущего публициста «Нового времени» – к той или иной «расе», «крови», «породе» (биологизаторскую трактовку нации развивал и другой идеолог ВНС П. И. Ковалевский); если лидер правых кадетов призывал к утверждению юридического равноправия всех народов Российской империи, то идейный рупор Всероссийского национального союза считал инородцев врагами России и потому протестовал против их присутствия в Думе…
