НЕОБХОДИМА ВЕЛИЧАЙШАЯ ЯСНОСТЬ В ПОСТАНОВКЕ ВОПРОСОВ ГРАЖДАНСКОЙ ВОЙНЫ
Тов. П. опять вернул нас к вопросу о том, какой собственно устав мы пишем: устав вооруженного восстания или устав гражданской войны. Я все-таки остаюсь при своем мнении, говоря: не надо, – говорит он, – замахиваться слишком широко, иначе наша задача совпадет с задачами политики Коминтерна. Ничего подобного! Кто так говорит, тот явно смешивает гражданскую войну в точном смысле этого слова с классовой борьбой. Если мы обратимся к Германии, как к объекту изучения, то мы можем, например, с большой пользой заняться мартовскими днями 1921 г. После того следует длительный период собирания сил под лозунгом единого фронта. Совершенно очевидно, что к этому периоду устав гражданской войны никак не подойдет. С января 1923 года, с оккупации Рура, создается снова революционная обстановка, которая резко обостряется с июня 1923 года, когда терпит крушение буржуазная политика пассивного сопротивления и, вместе с тем, шатается или разваливается вся буржуазная государственность. Вот этот период мы, разумеется, должны подвергнуть тщательному изучению, с одной стороны, как классический образец развития и нарастания революционной ситуации, а с другой стороны, как столь же классический образец упущенной революции.
Гражданская война в Германии была в прошлом году, но увенчания и разрешения своего через вооруженное восстание она не получила. Исключительная и беспримерная революционная ситуация сошла на нет, и буржуазия снова упрочилась. Почему? Потому, что политика не получила в необходимый момент необходимого продолжения другими, т.-е. вооруженными, средствами. Разумеется, что возрождение в Германии буржуазного государственного режима после прошлогоднего срыва пролетарской революции имеет очень и очень сомнительную устойчивость. Революционная ситуация вернется – когда именно, нельзя сказать. Но совершенно очевидно, что август 1924 г. совсем не таков, каким был август 1923 года. И если бы мы закрывали глаза на опыт, если бы мы не научились из опыта, если бы мы пассивно шли навстречу новым ошибкам такого рода, то это могло бы привести к повторению прошлогодней немецкой катастрофы, что создало бы величайшую угрозу для революционного движения.
Вот почему в этой области меньше, чем в какой-либо другой, мы можем допускать смазанность основных понятий. Здесь опять пытались привести бесформенно-скептические возражения насчет срока, явно уклоняясь от марксистской постановки вопроса о восстании, как искусстве. В качестве чего-то чрезвычайно нового и поучительного нам приводят соображения о том, что условия очень сложны, что обстановка меняется, что нельзя поэтому заранее себя связывать и пр. и пр. Но если не идти дальше этих общих мест, то нужно ведь отказаться и от оперативных военных планов и сроков, ибо на войне условия иногда быстро и неожиданно меняются. Оперативный план никогда не реализуется на 100 %, хорошо, если он реализуется на 25 %, т.-е. подвергается на 75 % изменению в процессе своего выполнения. Но полководец, который на этом основании стал бы вообще отрицать пользу оперативного плана, заслуживал бы смирительной рубашки. И, во всяком случае, я рекомендую такой путь, как методологически единственно правильный: давайте находить общие правила, общие нормы, а затем будем говорить об изъятиях, введем оговорки и пр. Если же мы начнем с изъятий, оговорок, уклонений, сомнений, колебаний, то ни до каких выводов никогда не доберемся.
Один из выступавших товарищей оспаривал мое замечание насчет эволюции военной организации в подготовительный период, во время восстания и после захвата власти. Партизанщина – говорил он – вообще недопустима, нужна правильная военная организация. – «Партизанщина есть хаос». Слушая эти речи, я чуть-чуть не дошел до отчаяния. Что это, в самом деле, за невозможное доктринерски-академическое высокомерие! – «Партизанщина есть хаос». Да с этой формальной генерально-штабной точки зрения и революция есть хаос. И большую войну мы в соответственных случаях будем дополнять малой войной, т.-е. такой, которая ведется отрядами партизанского типа. А в первый период революции только на такие отряды и приходится, главным образом, полагаться. Но – возражают нам – эти отряды должны быть «типовыми». Если вы хотите этим сказать лишь, что и в партизанскую войну нужно вносить все доступные ей элементы упорядоченности, то это правильно. Но если вы мечтаете об иерархически-централизованной военной организации, созданной уже до вооруженного восстания, то это утопия, которая может оказаться при проведении роковой. Если передо мной стоит задача овладения из подполья городом (как часть задачи по овладению властью в стране), то я разбиваю свою задачу на ряд частных задач (овладение главными правительственными зданиями, вокзалом, почтой, телеграфом, типографиями) и поручаю выполнение каждой из них начальникам небольших самостоятельных отрядов, заранее подготовленных для этих задач. Каждый отряд должен полагаться только на себя и иметь при себе своего главного интенданта, иначе – захватив телеграфную станцию, отряд может оказаться без пищи. Погоня за типовой регламентацией неизбежно приведет к бюрократизации, которая в этот период опасна вдвойне: во-первых, потому, что внушить начальникам боевых дружин и отдельным дружинникам ложную мысль о том, что ими кто-то будет сверху управлять, командовать, тогда как их нужно воспитывать в духе величайшей самостоятельности и предприимчивости; с другой стороны – бюрократизация, связанная с иерархической системой, оттянет лучшие элементы из дружин во всякие штабы. С первого же момента восстания штабы эти великолепнейшим образом повиснут в воздухе, а боевые отряды, ожидая руководства сверху, будут обречены на полупассивность и утрату времени, что для восстания означает верную гибель. Вот почему генерально-штабное чванство по отношению к партизанщине, как «хаосу», должно быть осуждено, как не реалистическое, не научное, не марксистское.
И после завоевания власти в главных центрах страны революционные партизанские отряды на периферии могут играть чрезвычайно прогрессивную роль. Нужно ли напоминать, какую услугу Красной Армии и революции оказывали партизанские отряды в тылу у немцев на Украине, или в тылу у Колчака в Сибири? Вместе с тем нужно, однако, установить за незыблемое правило, что революционная власть сейчас же принимает меры к тому, чтобы включить лучшие партизанские отряды и лучшие их элементы в систему правильной военной организации. Иначе эти партизанские отряды несомненно станут элементами хаоса и могут выродиться в ударные кулаки вооруженной мелкобуржуазной анархии против пролетарского государственного порядка. Примеров таких мы видели не мало. Указывают, с другой стороны, на то, что среди партизан, туго поддававшихся правильной организации, было не мало героев. Называли Сиверса,[277] называли Киквидзе.[278] Я мог бы назвать много других. И Сиверс, и Киквидзе боролись, как герои, и пали, как герои. Сейчас в свете их великих заслуг перед революцией совершенно бледнеют и меркнут те или другие отрицательные партизанские черты их боевой работы. Но в тот период борьба с этими чертами была обязательна. Только через борьбу с партизанщиной мы пришли к созданию Красной Армии и к ее решающим победам.
Еще и еще раз предупреждаю против расплывчатости терминологии, так как за этим чаще всего скрывается расплывчатость понятий. Еще и еще раз предупреждаю против уклонения от прямой и мужественной постановки вопросов под предлогом того, что все течет, все меняется. Внешним образом это чрезвычайно напоминает диалектику и, во всяком случае, охотно выдает себя за диалектику. Но на деле это не так. Диалектическая мысль, – как пружина, а пружина делается из закаленной стали. Скептические оговорки ничего не решают и ничему не научают. Когда основная мысль выделена резкой чертой, тогда оговорки и ограничения могут правильно расположиться вокруг нее. Если же ограничиваться одними оговорками, то получится в теории конфузия, а на практике – хаос; а конфузия и хаос не имеют ничего общего с диалектикой. По существу дела, под такого рода лже-диалектикой скрывается чаще всего социал-демократическое или обывательское отношение к революции, т.-е. как к чему-то, что совершается помимо нас. Об отношении к вооруженному восстанию, как к искусству, при таком подходе не может быть и речи. Между тем мы хотим заняться именно теорией этого искусства.
Все эти вопросы должны быть нами продуманы, проработаны, оформлены. Они должны войти составной частью в наше военное воспитание и обучение – по крайней мере, для высшего командного состава. Связь этих вопросов с задачами обороны Советской Республики ясна и несомненна. Враги все еще продолжают твердить, будто Красная Армия имеет своей задачей искусственно вызывать взрывы в других странах и разрешать их при помощи своего штыка. Незачем говорить, что эта карикатура не имеет ничего общего с нашей действительной политикой. Мы больше всего озабочены сохранением мира, и мы это доказали и доказываем всем своим поведением: и серьезными уступками при договорах, и последовательным сокращением вооруженных сил. Но мы достаточно воспитаны в духе революционного реализма, чтобы отдавать себе ясный отчет в том, что наши враги еще попытаются прощупать нас при помощи оружия. И если мы далеки от мысли искусственными военными мерами форсировать развитие революции, то, с другой стороны, мы уверены, что война капиталистических стран против Советского Союза будет связана с глубокими социальными потрясениями и с явлениями гражданской войны в странах наших врагов. К этому мы должны быть готовы. Мы должны уметь сочетать навязанную нам оборонительную войну Красной Армии с гражданской войной в стане наших врагов. В этом смысле устав гражданской войны должен стать одним из необходимых элементов военно-революционной учебы высшего типа.
