Его эпоха умерла, превратившись в историю. Вместе с ней умер и член Политбюро, Герой, генерал, лауреат. Остался просто старик.
Мы привыкли, что вожди той поры расставались с властью только одним путем: когда их гроб выставляли в Колонном зале Дома союзов. И странно было видеть рядом с собой соратника Андропова. Подчиненного Брежнева и Черненко. Коллегу Цвигуна.
Все равно что представить, будто Берия или Дзержинский до сих пор живы…
Помню, как-то Чебриков заговорил о смерти. Что-то вроде того, что смерти он не боится, чувствует, что скоро умрет.
Я шутил в ответ: вы пьете так, что и молодым не догнать, какая там смерть!
«Нет, я же чувствую».
Чувствовал? Может, и есть что-то, чего нам никогда не понять. Неведомое и потому пугающее.
Впрочем, смерти он и вправду не боялся.
…В последний раз я видел его накануне юбилея Андропова в Совете ветеранов ФСБ.
Чебриков был увлечен спором со своим бывшим замом. Зам утверждал, что Андропов рекомендовал руководителям КГБ не дружить семьями, дабы никто не уличил их в непартийном поведении.
Чебриков настаивал, что, если бы такое было, ему об этом обязательно стало известно.
Виктор Михайлович раскраснелся, снял очки. Верхняя пуговица старомодной голубой рубашки была расстегнута. Рядом стояла пустая бутылка водки. Закусывали они шоколадными конфетами…
…Через девятнадцать дней его не стало.
В ту ночь — с четверга на пятницу — перед сном меня почему-то начали мучить мысли о смерти. Такого не было давно. Я пытался прогнать их, заставлял себя думать о другом, но не мог. Осознание того, что когда-нибудь все прекратится, меня не покидало.
Только на другой день я узнал. В это самое время умер Виктор Михайлович Чебриков…
Чебрикова не стало в 99-м. Через год скончался ещё один председатель КГБ — Владимир Семичастный. Он не дожил до своего 77-летия всего 3 дней. Ни одного председателя больше не осталось (Владимир Крючков не в счет, он возглавил Лубянку уже в период агонии).
Уходят люди, ставшие символами эпохи, а вместе с ними уходят тайны этой эпохи. Мы не узнаем их уже никогда, ведь главные секреты они, привыкшие не доверять никому, хранили не в архивах. В своей памяти.
Я мог расспросить Чебрикова о многом. Не расспросил. Не успел. Не сумел. Общение с ним было похоже на золотоискательство: чтобы намыть пару граммов драгметалла, часами надо просеивать песок с водой. От острых тем он уходил. О самом интересном рассказывал буднично и заскорузло, будто руководил не сильнейшей спецслужбой мира, а пошивочным ателье.
Впрочем, кое о чем выпытать я все же успел. Например, о тайне гибели генерала Цвигуна — первого зампреда КГБ, свояка Брежнева.
Цвигун застрелился у себя на даче зимой 82-го. Смерть эта породила множество слухов и легенд — вплоть до того, что генерал пал жертвой антибрежневского заговора. Или же (версия эта стала особо популярной после романа Э.Тополя «Красная площадь») был уличен в коррупции и предпочел самоубийство тюрьме.
В действительности все оказалось намного прозаичнее. У Цвигуна обнаружили неизлечимую болезнь: кажется, рак. С каждым днем боли мучили его все сильнее…
— А как же коррупция? — спросил я у Чебрикова.
Чебриков ответил:
— После смерти в сейфе Цвигуна нашли деньги и ценности. Вскрылись махинации с покупкой им дачи… Только застрелился он не из-за этого.
Легенды и мифы брежневской поры — сказки перестроечного времени — одна за одной разбивались о глуховатый голос Чебрикова. Все равно как после Майн Рида и Фенимора Купера открыть Большую советскую энциклопедию и найти статью о Южной Америке. Там будет все: население, точные координаты Гвианского нагорья, протяженность Анд и Амазонки, но не будет ни слова про вождя Симеонов Оцеолу и охотника Натти Бампо.
Война между Андроповым и Брежневым, дело Бориса Бурятцы и бриллианты Ирины Бугримовой. Самоубийство Щелокова и арест главного циркача страны Колеватова. При ближайшем рассмотрении все эти, несомненно, превосходные истории теряли свою таинственно-детективную привлекательность, ибо один из главных героев их сидел передо мной — в старомодном костюме, в добротных полуботинках фирмы «Саламандер», и в его обыденном облике не было ничего мифического и сверхъестественного.
Портрет Чебрикова в парадной генеральской форме — небольшая цветная фотография — висит у меня над столом. Крепко сжатые уголки губ, напряженный повелительный взгляд.
А рядом висит портрет ещё одного человека из прошлого. Он не так знаменит, как бывший председатель. Его имя знают разве что несколько десятков историков, ибо практически все, с кем служил он, давно уже перешли в мир иной.
Полковник Федосеев. Сергей Михайлович Федосеев. На слегка пожелтевшей карточке он совсем ещё мальчишка: ему чуть больше двадцати. К гимнастерке привинчен орден «Знак почета»: он получил его в 40-м. Таким я не видел, да и не мог видеть, его никогда.
Познакомились мы полвека спустя. Федосеева оформили тогда на работу в Центр общественных связей ФСБ: кем-то вроде консультанта. Платили ему какую-то мелочь, но он был рад даже этим деньгам.
Обычно чекистов очень трудно прочувствовать: когда они искренни, а когда просто делают вид. С Федосеевым все было иначе. Я понял, что понравился ему с самой первой встречи. Как, впрочем, и он мне.
В Федосееве не было ничего того, что присуще многим ветеранам: маразматической ностальгии, пафоса, брюзжания. На вещи он смотрел трезво, без доли субъективизма, и меня порой даже удивляло, насколько совпадали наши с ним оценки — и людей, и событий.
Наверное, это — отточенность ума и четкость оценок — свойство настоящего контрразведчика: не чекиста, не офицера, а именно контрразведчика, ведь контрразведка, о чем забывают сегодня многие, это главное в спецслужбе, а все остальное — «гарнир», круги по воде.
Распорядись обстоятельства по-иному, имя Федосеева могло бы греметь по всему миру. До генеральских лампасов ему не хватило каких-то нескольких дней: судьба. Впрочем, на судьбу Федосеев никогда не жаловался, звания и должности не имели для него особого смысла. Слишком много генералов видел он за свою службу и слишком хорошо знал им цену.
Федосеев пришел в органы в 38-м — это был уже бериевский набор. В те времена люди делали головокружительные карьеры: за полгода-год становились генералами. Начальники менялись с такой быстротой, что сотрудники (те немногие, что умудрялись уцелеть) не успевали запоминать их имен-отчеств.
Был ли Федосеев причастен к репрессиям? Этого вопроса я никогда ему не задавал. Не знаю. Единственное, что обнадеживает меня: его взяли в НКВД, когда кровавый маховик уже сбавил обороты. Да и служба, в которой Сергей Михайлович проработал почти всю жизнь — контрразведка, — к репрессиям была причастна меньше всего.
Уже через год Федосеев стал начальником контрразведки московского управления НКВД. В этой должности встретил войну.
Помню его рассказ, как он был вызван Щербаковым — тогдашним первым секретарем горкома — для доклада о заминированных мостах, системах водоснабжения: столица должна была взлететь на воздух. Самому Федосееву приказано было остаться в городе, в спешно созданном диверсионном подполье.
До 44-го он работал в Москве. Десятки пойманных диверсантов, шпионов, лазутчиков — все это результат его службы. Потом уехал в Ленинград, на ту же должность. Оттуда, в 47-м, перешел в разведку, где очень быстро дослужился до начальника отдела.
Видимо, он был на хорошим счету, потому что, когда в 53-м в Кремле решили создать новое ведомство — Главное разведывательное управление (не путать с известным всем ГРУ!), Федосеева вызвали к Маленкову и предложили возглавить одно из управлений этого монстра. Управление должно было заниматься эмиграцией, он даже стал набирать к себе людей, но смерть Сталина спутала все карты. Проект ГРУ так и остался проектом, а вместо него Берия создал объединенное МВД, куда вошло и МГБ, и собственно МВД.
Федосеева решили отправить резидентом в Югославию. Не просто резидентом: личным эмиссаром Берия. Он должен был наладить разорванные Сталиным отношения с югославским президентом, маршалом Тито, но опять судьба: за месяц до его отъезда Берия был арестован.
После ареста на столе у Лаврентия Павловича нашли очень немного бумаг: он не любил канцелярщины. И одна из этих бумаг, на беду, оказалась приказом об отправке Федосеева в Белград.
Этого было вполне достаточно, чтобы отстранить Федосеева от всех должностей. Министр внутренних дел Круглов даже заявил на собрании в разведке, что Федосеев арестован, как личный ставленник Берия.
Но его, на удивление, не тронули. Ежедневно, как на работу, он ходил в прокуратуру, доказывал, что никакого отношения к заговору не имел. По счастью, начиналась уже «оттепель», в его деле быстро разобрались и вернули в органы…
