Весь день работа спорилась, и, когда Джон Леннон покидал студию звукозаписи «Фабрика пластинок» в Манхэттене, был уже поздний вечер. Сумерки окутали Нью-
Йорк, обнажив, словно пораженные цингой десны, неоновые рекламы. Жена Джона — Йоко Оно предложила поужинать где-нибудь в городе, но усталый Леннон решил ехать прямо домой. Лимузин студии подвез их к «Дакоте», старому — ему уже сто лет — роскошному, в готическом стиле кооперативному дому в пересечении 72-й стрит и авеню Сентрал-парк Вест, где живут многие известные представители артистического мира Нью-Йорка.
Леннон вышел из машины и направился к подъезду — массивным витым железным воротам. Швейцар уже распахивал перед ним калитку, когда кто-то окликнул его:
— Мистер Леннон!
Леннон оглянулся. В двух шагах от него стоял молодой мужчина в джинсах, белой тенниске, бежевом свитере и авиационных очках. Леннон узнал его. Утром этого же дня он надписал ему пластинку — последний только что поступивший в продажу диск «Двойная фантазия». Но на сей раз в руках мужчины был не диск, а пистолет системы «Смит и Вессон» 38-го калибра, так называемый «Андерковер» («тайный», «подпольный») — стандартное оружие полицейских детективов. Леннон застыл. Мужчина пригнулся и, держа пистолет на вытянутых руках, как это принято у агентов ФБР, стал стрелять в самого знаменитого из четверки «экс-битлзов». Первый же выстрел оказался смертельным. Он пробил навылет грудную клетку и левое легкое жертвы. Затем последовало еще три выстрела.
— Я ранен, — прошептал Леннон и повалился у входа в вестибюль. Кровь хлынула горлом, и он потерял сознание.
Вызванные швейцаром полицейские не стали дожидаться «скорой помощи», уложили в свой автомобиль истекающего кровью Леннона, усадили рядом с ним бившуюся в истерике Йоко Оно и помчались в госпиталь имени Рузвельта, находившийся неподалеку — что-то около мили — на 58-й стрит Вест. Леннон был уже мертв, когда его вкатили в операционную. Врачи делали все, чтобы вернуть ему жизнь. Но их ожесточенные, остервенелые попытки были напрасными. Наконец они смирились с неизбежным и уступили тело убитого представителям судебной экспертизы…
Ровно два месяца назад — 9 октября 1980 года Джону Леннону исполнилось сорок лет…
— Он будет жить? Его спасут? — продолжала повторять, как сомнамбула, Оно, когда продюсер Леннона Дэвид Геферрен вез ее обратно в «Дакоту».
Покушавшийся не собирался бежать. Он хладнокровно засунул револьвер в карман брюк, извлек из другого кармана книжку в мягком переплете — «Над пропастью во ржи» Джеймса Сэлинджера — и преспокойно погрузился в чтение.
— Ты знаешь, что натворил? — набросился на него швейцар.
— Конечно, знаю. Я только что застрелил Джона Леннона, — ответил убийца, отрываясь от книги. На его губах блуждала глупая, самодовольная улыбка.
Толпа перед «Дакотой» росла. Узнав, кого убили, одни начинали плакать, другие пытались устроить самосуд над стрелявшим. С огромным трудом полиции удалось отстоять его и доставить в уголовный суд Манхэттена. Суд установил имя покушавшегося. Им оказался некто Марк Дэвид Чэпмен, частный детектив из Ваикики (Гавайские острова) двадцати пяти лет от роду. Помощник окружного прокурора Ким Хогрефи предъявил Чэпмену обвинение в убийстве Леннона. Назначенный судом адвокат Герберт Алдерберг пытался утверждать, что его подзащитный «потерянная личность, которая не понимает, что происходит, и не отдает отчета в своих поступках». Помощник прокурора решительно возражал. Он говорил, что Чэпмен действовал «сознательно, спокойно, хладнокровно, предумышленно», что он купил пистолет, занял две тысячи долларов и приехал с Гавайев в Нью-Йорк специально для того, чтобы убить Джона Леннона.
Выслушав обе стороны, судья Мартин Реттинджер распорядился отправить Чэпмена в госпиталь «Беллвью» на тридцатидневное психиатрическое освидетельствование для установления степени вменяемости убийцы — может ли он предстать перед судом или должен коротать свой век в сумасшедшем доме…
Убийство Джона Леннона произошло в «удачное и Удобное» время — около одиннадцати часов вечера, как Раз накануне передачи последних известий по телевидению и радио. Словно стая изголодавшихся волков, набросилась «электронная медия» на кость — сенсацию, которую ей вновь подбросило общество насилия. Репортеры крупнейших телекомпаний, подобно эстафете, передавали друг другу тело Леннона, завернутое в зеленый брезент и перехваченное ремнями: от готической «Дакоты» через госпиталь имени Рузвельта и офис судебной экспертизы в городской морг. По всему пути следования стояли сотни, тысячи людей, потрясенные, ошеломленные бессмысленной смертью своего кумира. Телевизионные камеры беспощадно, как хирургические скальпели, скользили по их заплаканным лицам. Микрофоны, как зонды, вводились в их сердца. Где-то далеко, на Гавайях, в волшебном городе Гонолулу подняли с постели Глорию Эйб, жену убийцы, тоже японку, как и жена, вернее, уже вдова Леннона. Где-то далеко, в Джорджии, в не менее волшебном городе Атланте репортеры ломились в дом отца покушавшегося, рыскали по следам его школьных товарищей. Где-то далеко, в Англии, на буколической ферме в Сассексе накрыли «экс-битлза» Пола Маккартни, белого как полотно. «Джон был великий парень… Его не будет хватать всему миру… Это невыносимо…» — твердил он одно и то же, пока его не усадили в машину и не увезли. (Время по Гринвичу показывало четыре часа утра. В тот же день Пол Маккартни нанял несколько детективов за 240 долларов в сутки, чтобы они несли двадцатичетырехчасовую охрану его поместья и семьи. Он хорошо знал, что некоторые убийства носят эпидемический характер.) «Экс-битлз» Ринго Старр прервал отпуск, который он проводил в Европе, и вылетел в Нью-Йорк, окруженный плотной стеной телохранителей. Последний из четверки «битлзов» — Джордж Харрисон отменил все концерты и ушел в подполье.
Телевидение работало эффективно, слаженно, без сучка и задоринки, ликуя и содрогаясь. Казалось, убийство Джона Леннона было заранее запрограммировано и «электронная медия» основательно подготовилась к нему. «Смит и Вессон» 38-го калибра на какое-то время нахально устранил с авансцены все остальные новостии— формирование кабинета Рейгана, ирано-иракский конфликт, положение в Польше, последние данные о заложниках в Тегеране и о котировке биржевых акций на Уолл-стрите. «Смит и Вессон» 38-го калибра справлял свой очередной бенефис, не желая делить ни с кем огни рампы. Лишь всемогущая реклама иногда врывалась в эстафету убийства, превращала ее на пару-другую минут в хоровод пошлости и снова исчезала с голубого экрана, кокетливо махнув на прощанье мехами и колготками, ожерельями и сумочками, короче, всем содержимым «этой маленькой корзинки» потребительского общества, вмещающей все, «что угодно для души», кроме самой этой души, разумеется. Затем вновь вступал в свои права его величество «Смит и Вессон», только что, как выразился один из репортеров, «изъявший из обращения» Джона Леннона. Звукооформители, видимо, стараясь попасть в такт событиям, сопровождали репортерскую трескотню музыкой «битлзов» из диска «Револьвер» и песенкой под названием «Счастье — это еще теплый пистолет». Слово «диск» невольно ассоциировалось с магазинной коробкой — не с рождественскими подарками, а с патронами, и на память невольно приходили слова Джона Леннона из его последнего, предсмертного интервью «Плейбою» о том, что название песенки «Счастье — это еще теплый пистолет» было взято им из заголовка какого-то каталога по продаже огнестрельного оружия.
Холодный труп — «оборотная сторона» теплого пистолета…
Радио вело себя куда благороднее телевидения. Диск-жокеи, выроосшие на музыке «битлзов», откровенно плакали, а не лицемерно комментировали. Они сделали то, что было самым правильным, самым уместным — предоставили слово «битлзам», их музыке, и она, уже успевшая стать несколько старомодной, даже классической на фоне современной поп-культуры, в особенности «панка», рвалась в ночную мглу из радиоприемников автомобилей, из транзисторов, сидевших, как голуби, на руках траурных толп, рвалась и плакала, рвалась и плакала, ища защиты и сострадания.
На следующее утро заговорила «тяжелая артиллерия». Бывший премьер-министр Англии Гарольд Вильсон охарактеризовал убийство Леннона как «большую трагедию» и явно неуместно прихвастнул тем, что именно по его представлению королева Великобритании Елизавета II возвела «битлзов» в ранг кавалеров Британской империи. Мистер Вильсон «забыл» упомянуть о том, что Джон Ленном впоследствии возвратил сейнтджеймскому двору кавалерский орден, заявив: «Мне стыдно именоваться британцем в свете того, что происходит во Вьетнаме и Биафре».
Президент Картер назвал убийство Леннона «бессмысленным». Но и он не был откровенным до конца. Он тоже «запамятовал» кое о чем — о своем предвыборном обещании запретить продажу и производство пистолетов, известных под названием «Специально для субботней ночи», и другого огнестрельного оружия. Соответствующий законопроект, разработанный еще в 1977 году, так и остался в недрах министерства юстиции. Он даже не дошел до Капитолия, задушенный могущественным оружейным лобби во главе с Национальной стрелковой ассоциацией.
