Короткая память - Александр Борисович Борин

Писатель-документалист дело имеет с фактом. Тщательно, во всех подробностях его рассматривает, не облегчает себе задачу, упрощая или приукрашивая факт, и не переписывает историю, даже если это не История вообще, а лишь история одного, отдельно взятого события или одного, отдельно взятого человека.

Все так. Однако, мне кажется, есть случаи, когда писатель работает в жанрах, казалось бы, довольно далеких от документалистики, — рассказ, повесть, киноповесть — и тем ни менее остается убежденным документалистом.

В чем же тут дело? Почему так происходит?

Я думаю, документалистика это не только и не столько — о чем пишет писатель, но прежде всего — как он отбирает, организует и выстраивает жизненный материал, какие ставит перед собой задачи и с чем обращается к читателю.

Да, конечно, в основе документального произведения лежит факт. От него автор отталкивается, вокруг него строит сюжет. Чем весомее и значительнее такой факт, тем обычно значительнее и крупнее события, которые его породили или им порождены. Чем социальнее такой факт, тем обычно острее социальные проблемы, которые автор пытается поднять в своем произведении. Чем драматичнее такой факт, тем драматичнее и сложнее взаимоотношения героев произведения, сильнее их страсти. Факт — основа, стержень, завязка и развязка, повод и смысл документального произведения. Все так.

Но вот вопрос: всегда ли этот факт должен иметь подлинный адрес и настоящую дату, то есть быть строго, от начала и до конца, документальным?

Или точнее: всегда ли читателю важно знать, где именно, в каком городе и на какой улице такое событие произошло, какое стояло тогда число на календаре и как на самом деле звали описываемых автором людей?

А если, скажем, факт этот вполне типичен, узнаваем, в нем нет тех особых черт, которые сделали бы его уникальным, неповторимым, он мог произойти где угодно, когда угодно и с кем угодно, и читателю интереснее всего не то, как развивались события в данном конкретном случае — сам по себе он, может быть, и не слишком характерен, — а как они могли и должны были развиваться в сходных, аналогичных, предлагаемых жизнью обстоятельствах.

Мне кажется, существует литература, строго документальная, конкретная, фактографическая, и та, которую принято называть литературой факта. Описываемые в ней события часто вымышленные или довымышленные. Герои целиком или отчасти рождены воображением, фантазией автора. Однако сам он все равно по-прежнему остается прирожденным документалистом, ибо исходит опять же из факта, от него отталкивается, вокруг факта строит сюжет и пристально всматривается в противоборство не столько разных человеческих натур, характеров, сколько разных человеческих позиций, точек зрения, концепций и идей. Драма идей, по-видимому, прерогатива не одной лишь научно-художественной литературы, но и вообще литературы факта.

Однако позволить себе вымысел, домысел, отступление от документа, конструирование или реконструирование факта автор-документалист может, естественно, далеко не всегда. Есть случаи, когда читателю необходимо знать, что именно так все и происходило, так, а не иначе, ничего здесь не придумано и не додумано, не преувеличено и не преуменьшено. Когда подлинность документа, его плоть, голос, атмосфера, воздух, его драматизм и его поэзия и создают в результате литературное произведение. Без документа такого произведения просто нет, оно не существует.

Речь идет прежде всего о тех ситуациях, где правда жизни резко не совпадает с правдой искусства: в жизни событие произошло, однако на страницах книги оно покажется выдуманным, неправдоподобным, совершенно нелепым и немыслимым. Только подлинный документ, только точная и полная информация могут здесь убедить, а стало быть, и взволновать, потрясти читателя. Или: задача — привлечь внимание общественности к судьбе определенного, конкретного человека, пробудить в людях сострадание к нему, добиться для него правды и справедливости. Иль: цель писателя — не просто раскрыть и разоблачить абстрактное зло, но и назвать его по имени, обнаружить и остановить носителей зла, предать их публичному осуждению.

Любая работа с фактом сложна, ответственна, требует большого такта, выверенных оценок и предельной осторожности. Однако особенно опасно иметь дело с подлинным документом.

Опасно — оказаться вдруг не в меру субъективным, предубежденным, свое личное предположение выдать за уже установленную, окончательную истину; опасно — быть поспешным, торопливым, углубившись в ситуацию всего на вершок, считать, будто уже достиг самого дна; опасно — желая добра, наоборот, повредить, документалист пишет о живых людях, и к нему в полной мере относится первейшая заповедь врача: «Не повреди!»

Удивительная вещь: вера в силу печатного слова у нас такова, ореол писателя, журналиста настолько высок, что людям очень часто представляется он чуть ли не магом, волшебником, во власти которого немедленно добиться желаемого результата. А он, писатель, совсем не маг и не волшебник. Не он пересматривает судебные решения, не он лечит людей, не он назначает и увольняет работников, не он предоставляет жилье нуждающимся, не он награждает отличившихся и карает проштрафившихся. Он только кричит на весь белый свет о том, что кому-то худо, больно, что где-то совершается несправедливость. Но для того чтобы так крикнуть, для того чтобы иметь право так крикнуть, необходимо прежде всего убедиться в том, что несправедливость действительно совершается, и именно здесь и сейчас. Вот тут-то и начинается, мне кажется, самый главный и самый тяжелый труд документалиста: выслушать десятки точек зрения и в конце концов составить одну, свою собственную; прочесть сотни самых разных бумаг, и в конце концов отличить, что в них правда, а что́ — ложь, обман; не поддаться на фальшивые рыдания, но пуще всего на свете бояться оттолкнуть того, у кого настоящее горе. Документалиста часто спрашивают: «Вы помогли такому-то, вы добились освобождения его из тюрьмы, вы вернули ему честное имя — поэтому вы, наверное, очень счастливый человек?» Да, конечно, он, документалист, очень счастливый человек, он безмерно счастливый человек, еще бы! Но куда сильнее этого прекрасного чувства счастья постоянно испытываемое им мучительное чувство вины: одному он помог, а сотням других — нет: не вник, не занялся, не разобрался, не осилил, не смог... Тяжелый это труд — документалистика, и особенно тяжелый оттого, что документалист слишком хорошо знает: сколько бы им ни сделано — не сделано им гораздо больше. И чувство вины его не пройдет, наверное, никогда.

А вот еще одна опасность, подстерегающая