Для многих в те годы казалось странным, что чекисты испытывали те же трудности, что и рабочий класс страны. Они часто недоедали, нуждались в одежде, обуви. Но стойко переносили эти невзгоды. Не щадя здоровья, а подчас и самой жизни, сотрудники ЧК вели напряженную борьбу с врагами Советской власти. У некоторых из них на почве систематического недоедания и постоянного переутомлении возникали тяжелые заболевания. Эльпединский, например, потерял здоровье за годы подполья и чекистской работы в Олонецкой губернии, на Украине и Восточном фронте. К ноябрю 1920 года он тяжело страдал от малокровия, туберкулеза, неврастении. Лука Дульский ходил на службу с острой язвой желудка. Туберкулез легких непрерывно подтачивал силы Дьяконова. И так было не только в Петропавловской ЧК.
Решив про себя, что в интересах дела следует все-таки согласиться с предложением Вагаева, Виктор Иванович мысленно вернулся к разговору с Таисией Порецкой. Ему хотелось, чтобы она как можно скорее приняла наиболее верное и зрелое решение.
Но Порецкая дала о себе знать только в середине января нового 1921 года. Едва она заговорила, как Виктор Иванович понял: беседа не прошла бесследно, и он не зря потащился в столь поздний час в больницу.
В приемном покое было тепло, уютно. Отправив сестру в обход по палатам, Порецкая спросила:
— Скажите, Виктор Иванович, у вас хоть что-нибудь болит? Надо же мне как-то объяснить этот неожиданный визит.
— Можно, пожалуй, осмотреть прошлогоднюю рану, — нерешительно согласился Дьяконов.
— Отлично! Показывайте.
Дьяконову пришлось снять правый валенок, показать уже хорошо зарубцевавшуюся рану. Обильно смазав ее йодом, Порецкая сказала: «Вот так и сидите. Потом забинтую».
Подготовив все необходимое для перевязки, она заговорила:
— На днях меня разыскал один из сослуживцев Володи по Закавказскому фронту — Алексей Горячев. Я спросила, нет ли чего-нибудь от Владимира Ананьевича Бороздина. Он ответил: «Не время заниматься сейчас перепиской. Время тревожное, Россия в опасности!» Потом Горячев пригласил меня в одну компанию. Не знаю почему, но я согласилась.
Собрались в доме Севастьянова, инженера дистанции строительства дороги Петропавловск — Кокчетав, будто бы на именины его жены Шурочки. Пришли братья Федоровы, сослуживцы Алексея по военкомату, какой-то Шантуров, служащий рабкрина Петр Петрович Рогальский, еще несколько человек. Алексей познакомил меня с мужем Шурочки и тот, узнав, что я медик, страшно обрадовался, заявив: «Ну вот и предпоследняя задача решена». Потом сказал, обращаясь ко мне: «Вам, милочка, надо заранее подготовить необходимое количество медикаментов». Алексей стал делать Севастьянову какие-то знаки и тот умолк. Затем недовольно спросил: «Вы разве не посвятили свою спутницу в наше общее дело?» Алексей ответил, что собирался это сделать сегодня. Севастьянов с укором посмотрел на него и, сославшись на занятость по хозяйству, отошел.
В приемный покой впорхнула дежурная сестра и заговорила о том, что не знает, как быть с больным из пятой палаты, который капризничает и просит, чтобы пришел врач. Извинившись, Порецкая вышла вместе с сестрой. Вернулась она через полчаса. Снова смазав йодом рану, Таисия продолжила прерванный рассказ:
— Угощение Севастьяновы приготовили на славу. Можно сказать, довоенное. Даже икра паюсная была. Подвыпив, мужчины разбились на компании и вперемежку с анекдотами стали поругивать Советскую власть. У Севастьянова с Шантуровым разгорелся спор. Хозяин стал кричать, что проклинает тот день и час, когда связался с болтунами-эсерами, что Шантуров и его начальство недооценивают его работу, а ведь он вместе с братом сделал много для организации. Шантуров заметил, что Севастьянову не следует обижаться на руководство. Вся слава, мол, впереди. Хозяин сослался на рискованную службу брата в 253-м полку, где под разными предлогами удалось убрать с командных постов коммунистов, а на их места назначить верных организации людей. В разговор вмешался старший Федоров, потребовавший прекратить спор. Шурочка затеяла танцы, а через некоторое время все разошлись.
— Таисия Николаевна, речь об организации вели только Шантуров и Севастьянов? — уточнил Дьяконов.
— Один из присутствующих, беседуя с Рогальским, называл какие-то пятерки в селах, сравнивая их с теми, что были у генерала Волкова. Но о чем конкретно шла речь, не расслышала — ко мне вскоре подошла «именинница».
— Спасибо, Таисия Николаевна, — поднимаясь со стула, сказал Дьяконов. — Не скрою, мы кое-что об этих людях уже знали, но приблизиться к ним так, как удалось вам, мои сотрудники не смогли. Но и вам небезопасно долго оставаться в обществе Горячева.
— Почему? — спросила Порецкая.
— Нет у меня, Таисия Николаевна, полной уверенности в том, что Алексеев не познакомил с вашим письмом еще кого-нибудь. Видимо, он раньше работал в контрразведке и затащил Бороздина на «заседание» для психологической проверки. Заодно рассчитывал удовольствие получить. Наверняка — садист. Не случайно заставил Владимира протокол писать.
Порецкая, не сказав ни слова, подошла к столу, подкрутила фитиль лампы. В помещении стало немного светлее, тени от предметов укоротились.
— Виктор Иванович, — после небольшой паузы сказала Порецкая. — Я все же не подчинюсь вам. Думаю, что за такую «фронду» на меня не обидитесь. Минуту назад сами обмолвились, что никто из чекистов приблизиться к компании Севастьянова не сумел. А я вот к ним запросто: своей считаюсь. Это — первое. Второе: у них что-то назревает серьезное. Не случайно же Севастьянов говорил о медике, как о предпоследней задаче. И, в-третьих, я теперь многим обязана вам, чекистам.
— Хорошо, Таисия Николаевна, — подавая на прощание руку, сказал Дьяконов. — Только очень прошу — будьте осторожнее. И еще. Если вам понадобится встреча со мной, а Чернышовой на месте не окажется, загляните на Ново-Мечетную 25. Это рядом со штабом 255-го полка. В доме живет наш сотрудник Порфирьев Иван Спиридонович. Его в городе почти никто не знает. К тому же в эту квартиру поселился всего неделю назад. Если встретит хозяйка, скажите, что вы врач, и пришли к больному. Иван Спиридонович будет предупрежден. До свидания.
На следующий день Дьяконов пригласил к себе в кабинет Дульского и Порфирьева. Коротко пересказав беседу с Порецкой, он предложил все дела отложить в сторону и заняться Шантуровым.
— Не могу, Виктор Иванович, — сказал Дульский. — Вечером выезжаю во Всесвятское. Там опять неспокойно.
— Может, обратимся в отделение районной транспортной ЧК, попросим Соленика, чтобы помог нам, — предложил Порфирьев.
— На него рассчитывать не приходится, — возразил Дьяконов. — По заданию укома партии едет на неделю в Булаево. Остались мы, Иван Спиридонович, вдвоем. Ну что ж, и это сила. Начнем!
С арестом шантуровцев все же решили повременить. Дульский сказал:
— Поспешный арест ничего не даст. Надеясь на нашу неосведомленность, арестованные замкнутся, начнут тянуть время. Ниточка оборвется. Нам важно весь клубок размотать.
— Верно, — поддержал Порфирьев. — К тому же шантуровцы не единственная угроза для нас. Могут быть и другие, чисто офицерские организации. Не спугнуть бы!
— Ладно, подождем! — согласился Виктор Иванович.
С ЗАДАНИЕМ ВО ВСЕСВЯТСКОЕ
В командировку Лука Дульский выехал вместе с Порфирьевым. Секретарь укома Соколов и уездный военком Омельянович выбивали у Дьяконова согласие немедленно послать во Всесвятское двух опытных чекистов.
— Ты пойми, Виктор Иванович, — говорил Соколов. — Там бандиты мобилизацию крестьян в селах проводят. Опасность нависла не только над продразверсткой в районе, но и над поставками хлеба в Москву. В любой момент могут железную дорогу перерезать. А хлеб Москве — сейчас самое главное. Любую работу остановим, лишь бы поставки хлеба не завалить.
— Я отправил во Всесвятское почти всех коммунистов гарнизона, — подал реплику Омельянович.
— И из 253-го полка тоже? — спросил Дьяконов.
— Конечно!
— Ведь я же тебя, товарищ Омельянович, информировал о положении дел в полку. Что ты делаешь?
Всегда уравновешенный, Виктор Иванович на этот раз взорвался, вскочил со стула.
— Товарищ Дьяконов! — повысил голос Соколов. — Мнение укома ты знаешь. Хлеб, хлеб и еще раз хлеб.
— Но город оголять тоже нельзя. Сюда хлеб везут. И много…
— Ну хватит, — сказал Соколов и добавил: — Сейчас все внимание на Всесвятское. Заварится каша — кровью будем расхлебывать. У меня все!
Вагаев достал хорошую кошевку, на почтовом дворе взяли лошадей. Прихватив два карабина, около сотни патронов, поздно вечером отправились в путь. Кучер, низкорослый, но крепкий татарин, почти всю дорогу напевал какие-то заунывные песни. Порфирьев под его мелодию задремал и проснулся, когда остановились на ночевку в селе.
