У меня накопился изрядный опыт, и я думал, будто на самом деле знаю, как устроен мир, но моя свободная жизнь после побега из приюта Гибо продолжалась лишь несколько недель. Я украл велосипед. Мне хотелось иметь велик, да и ездить на двух колесах было удобно. На нем-то я и попался. Когда полиция меня арестовала, те, кто занимался несовершеннолетними нарушителями, не могли поверить, что двенадцатилетний пацан может жить сам по себе. Им понадобилось несколько дней, чтобы узнать, что я сбежал из приюта. Установив это, они вычислили и мою маму. Она пришла в суд по делам несовершеннолетних вместе со мной, но по-прежнему не смогла сказать судье, что забирает меня в уютный дом.
Судья отнесся ко мне сочувственно. Он действительно не хотел отсылать меня в колонию для малолетних и договорился, чтобы меня взяли в «Гэрод мальчиков» отца Фланегана. Я не задержался там настолько долго, чтобы они успели сделать из меня второго Микки Руни из фильма «Город мальчиков»*. Сама школа здесь ни при чем; просто дисциплина была не для меня, и побеги стали моей второй натурой так же, как и воровство. Спустя четыре дня после оформления в «Городе мальчиков» я сбежал с еще одним парнем. Мы украли машину, разбили ее, провернули парочку вооруженных ограблений, а потом вернулись в Индианаполис. Там мы пошли к дяде моего напарника. Тот был ветераном Второй мировой и жил на пособие по нетрудоспособности. А еще он был вором, так что я с его племянником прекрасно вписывались в его планы. Он был рад видеть нас не меньше, чем мы радовались месту ночлега. Не теряя времени даром, дядя составил нам программу краж. Мы работали явно не на себя: делали с напарником всю грязную работу, а его дядя забирал большую часть навара.
Нас поймали, когда мы пробирались через застекленную крышу третьей по счету точки, назначенной нам дядей. После задержания полицейские отправили меня в городской арестный дом для несовершеннолетних, где я провел весь день и половину вечера. Судьба распорядилась так, что в тот день, когда я попал в арестный дом, какой-то рабочий чинил там что-то. Когда он отвернулся от своего чемоданчика с инструментами, я украл у него кусачки. После того как нас пересчитали и погасили свет, я стал орудовать кусачками. Минут двадцать спустя тридцать или тридцать пять несовершеннолетних преступников уже были на улицах Индианаполиса.
Наверное, кое-кто из мальчишек ухитрился протянуть на свободе достаточно долго, но это был не мой случай. Не прошло и двух часов, как меня снова поймали за рулем угнанной машины. Я едва знал, как переключать скорости, и почти ничего не видел из-за приборной доски. Меня сажали под замок, а в киоски уже завезли свежие газеты со статьями обо мне на первой полосе, да еще и с фотографией. В газете меня назвали «главарем». Меня не стали держать в арестном доме для несовершеннолетних, а вместо этого определили в окружную тюрьму. Мне сказали, что в этой тюрьме я был самым младшим преступником за все время ее существования.
Шел 1948 год, мне было тринадцать лет. Прошел почти год с того дня, как я впервые оказался в воспитательном доме Гибо, что стало началом моей жизни в подобных заведениях. Я был испуганным мальчиком, когда меня привели туда, и моему возмущению не было предела. Но должен признать, что интересы воспитанников и забота об их будущем стояли у администрации этого учреждения на первом плане, чего я не могу сказать о том месте, где провел следующие три года своей жизни.
С учетом моих побегов из воспитательного дома Гибо и «Города мальчиков», а также моих выходок на воле, судье ничего не оставалось, как отправить меня в настоящий реформаторий — в исправительную школу для мальчиков в Плейнфилде, штат Индиана. Плейнфилд — то еще местечко, скажу я вам! Должно быть, с тех пор оно изменилось: правозащитников и озабоченных ситуацией граждан стало слишком много, чтобы подобное место, как Плейнфилд, могло продолжать существовать с такими порядками, какие были там раньше. Мне известно, что это заведение все еще действует, но я надеюсь, что все ублюдки-извращенцы и садисты, которых я там повстречал, уже отправились на тот свет.
И хотя большую часть тех, кого приговаривают к пребыванию в подобных местах, действительно нужно изолировать от общества, закоренелых преступников в Плейнфилде оказалось намного больше, чем законопослушных граждан. А все из-за желающих поработать в тюрьме — есть такой тип людей. На одного сердечного человека, настроенного на работу с теми, кто хочет исправиться, приходится десяток охотников, которые хотят что-то себе доказать. Это могут быть отчаявшиеся полицейские, оставшиеся не у дел. Кому-то недостает амбиций или навыков, чтобы найти работу в условиях рынка. Можете мне не верить, но многие из них идут работать в тюрьму для того, чтобы дать выход своим извращенным наклонностям. Тюремное заключение и система наказаний необходимы и обществе, но склонные к садизму и извращениям придурки, работающие в учреждении, где, как ожидается, люди будут перевоспитываться, — это главная причина всей ерунды, которая происходит. Нельзя ожидать от преступника, что он исправится, когда его надсмотрщики позволяют себе вещи похуже тех, что совершил он сам.
Неприятности в Плейнфилде начались у меня с самого начала. Сопровождавший меня надзиратель пошел к начальнику оформлять мои документы, оставив меня одного в коридоре. А я уже успел заметить, что заборов вокруг не было, и толкнул входную дверь. Она оказалась не заперта — меня и след простыл! Но мой побег продолжался от силы минут пятнадцать. Я даже с территории не успел ускользнуть. Через полчаса после прибытия в Плейнфилд меня уже оформили, отвели жилье, назначили работу и уличили в побеге. Коттедж номер одиннадцать был отныне моим домом, а работа на ферме — моим занятием.
В тот вечер, как обычно по утрам и вечерам, все собрались на перекличку, прямо как в армии. По окончании переклички инспектор школы, которого звали А. Б. Кларк, крикнул, что одиннадцатый коттедж должен явиться в слесарную мастерскую. Пока мы шли туда дружным шагом, я думал, что нам просто предстоит сделать какую-то дополнительную работу. Мы подошли к мастерской и остановились, застыв, как солдаты на параде. «Чарльз Мэнсон и четверо его лучших друзей — выйти вперед», — громко велел Кларк. Черт возьми, я понятия не имел, что происходит, но шагнул вперед, как было сказано. Естественно, «четверо лучших друзей» остались стоять на месте. У меня не было друзей! Я только появился в Плейнфилде и пробыл здесь едва часа три. Увидев, что никто больше не пошевельнулся, старик Кларк сам выбрал четырех мальчиков, а потом повел нас в мастерскую. Напряжение нарастало, и я начал догадываться, что нас привели сюда вовсе не для работы. Когда за нами закрылась дверь, Кларк схватил меня за плечо и толкнул в центр комнаты со словами: «Вот что, Мэнсон, спусти брюки!» Я спросил зачем. «Просто стаскивай свои гребаные штаны, ты, маленький ублюдок!» — заорал он. Вдоль стен мастерской стояли скамейки для работы, но в центре помещения была еще одна скамья, специально предназначенная для того, что должно было последовать. Высотой она доходила до пояса обычному мужчине. Штаны я снял, и мне при- казали лечь на скамью. Видя мое колебание, Кларк дал мне пинок под зад и велел другим мальчикам держать меня. Вцепившись в мои руки и ноги, они растянули меня на скамье голой задницей вверх. Моя недвусмысленная поза располагала к одному из двух — либо к половому акту, либо к порке. Помню свое облегчение при виде ремня, за который взялся Кларк: по крайней мере, моя задница останется нетронутой.
Роста Кларк был не очень высокого, сантиметров сто шестьдесят семь, но сложен он был, как пожарный гидрант, и силен, как бык. Ремень был кожаный, около метра длиной, почти сантиметр толщиной и сантиметров десять шириной, с дырочками и твердой пряжкой из дерева. Пару раз, чтобы распалить себя, он ударил ремнем по скамейке рядом с моей головой. Я чуть не описался от страха. «Растяните его», — скомандовал Кларк, и парни усилили хватку. (Позже я выяснил, что если кто-то из державших жертву выпускал ее, то ему задавали такую же порку, которая ждала меня.) Кларк знал свое дело. После первого же удара я хотел закричать, но стиснул зубы и стал ждать следующего. После третьего или четвертого удара парень, державший меня за правую руку, шепнул мне: «Стони или кричи, не пытайся тягаться с этой сволочью: он не отстанет, пока ты не сдашься». Кларк хлестнул меня еще пару раз по одной половине, и — хотел я того или нет — я завопил, из глаз хлынули слезы. Он отошел, и я вздохнул с облегчением, думая, что на этом все прекратится. Но нет, мне не повезло: Кларк просто поменял положение, нацелившись на другую мою ягодицу. Он ударил меня еще столько же раз. Когда Кларк закончил, а мальчишки отпустили меня, я не смог даже подняться со скамьи. Я просто соскользнул на пол и остался лежать там, словно дрожавший щенок. Когда я наконец мог встать на ноги, то заметил, что ни один из парней не смотрел на меня. Зато Кларк ухмылялся вовсю. Он все еще держал в руках ремень. «Мэнсон, нам сказали, что ты поганый мелкий ублюдок, и я здесь для того, чтобы заверить тебя, что твоя задница будет вся в шрамах, прежде чем ты выйдешь отсюда», — пообещал он. Так оно и оказалось. На самом деле, шрамы у меня остались до сих пор.
