— Въ Черномъ Яру купите.
— Черный Яръ отсюда версты четыре будетъ: туда далеко посылать.
— Отчего же мы не остановились въ самомъ Черномъ Яру?
— Здѣсь всегда останавливаются.
— Отчего-жь не въ городѣ?
— Тутъ конторки.
— Такъ въ конторкахъ купите провизію? спросилъ я.
— Въ конторкахъ купить нельзя, отвѣчая онъ: — а тутъ близко живутъ, у нихъ нѣтъ ничего.
Посланный вернулся съ одной щучьей икрой, которую онъ принесъ въ большой чашкѣ.
— Ничего больше не досталъ, объявилъ онъ, входя на пароходъ и подавая икру.
— Что будешь дѣлать?
— Все лучше, чѣмъ ничего, сказалъ я, желая утѣшить случайнаго буфетчика.
— Чѣмъ же лучше?
— Икра есть.
— Какая это икра!.. Кто эту икру ѣсть станетъ?! Икра щучья!
— Можетъ быть, и станутъ.
Когда я на другой день проснулся и вышелъ на палубу, пароходъ уже быстро шелъ внизъ по Волгѣ, и при попутномъ вѣтрѣ мы дѣлали около двадцати верстъ въ часъ, какъ мнѣ говорилъ мой хозяинъ — машинистъ.
Пассажиры палубные, пьющіе чай, и нѣкоторые каютные уже напились чаю; я попросилъ подать для меня самоваръ на палубу. Мой попутчикъ сильно противъ палубы возставалъ, но я рѣшительно ему объявилъ, что буду пить чай на палубѣ, и ежели онъ хочетъ со мной пить, то и онъ долженъ пить на палубѣ, а не желаетъ — какъ знаетъ.
— Вы кушайте на палубѣ, наконецъ, рѣшился онъ: — =- а я послѣ въ каютѣ.
— Какъ знаете.
— Пусть онъ пьетъ чай на палубѣ, а мы съ тобой вмѣстѣ буденъ пять, сказалъ онъ своему товарищу: — возьмемъ самоваръ въ каюту, тамъ и напьемся!
Мнѣ подали самоваръ и я усѣлся за чай, и сталъ всматриваться въ публику; палубные раздѣлились кучками: козаки, армяне, татары, всѣ народности сидѣли отдѣльно; только одинъ жидъ, отдѣлившись отъ своихъ, сидѣлъ посреди палубы и читалъ, покачиваясь изъ стороны въ сторону, какую-то книжку, чѣмъ онъ и вчера цѣлый день занимался.
— Святой человѣкъ! сказалъ мнѣ еврейчикъ, подсаживаясь ко мнѣ.
— Кто святой человѣкъ? спросилъ я.
— А вотъ онъ святой человѣкъ, отвѣчалъ онъ, указывая на качающагося жида.
— Почему же онъ святой?
— Все читаетъ.
— Что читаетъ?
— Святыя книги все читаетъ.
— Чего же онъ мотается изъ стороны въ сторону? сидѣлъ бы смирно.
— Безъ этого нельзя.
— Отчего?
— Безъ этого ничего не выйдетъ.
Посмотрѣлъ я на этого святаго я подумалъ, что ежели этотъ жидъ святой, то на землѣ совсѣмъ нѣтъ грѣшныхъ людей: онъ былъ грязенъ, на лицѣ ясно было написано одно только ханжество, лицемѣріе и больше ничего… Непріятно было на него смотрѣть даже: мой собесѣдникъ былъ немногимъ лучше святаго человѣка. Онъ началъ-было еще со мною говорить, я не охотно ему отвѣчалъ, и онъ отошедъ отъ меня.
— Послушайте, сказалъ я, обращаясь въ козаку зеленой-шубѣ: — подсядьте ко мнѣ, давайте вмѣстѣ чайкомъ побалуемся: вдвоемъ все веселѣе.
— Благодаримъ покорно за чай: мы уже напились, отвѣчалъ козакъ: — а такъ посидѣть можно; разумѣется, ничего не дѣлаешь, одному скучно, добавилъ онъ, подсаживаясь поближе ко мнѣ.
— Тутъ и дѣло будетъ: чай будемъ пить; а это дѣло не будетъ мѣшать намъ съ вами и поговорить — все веселѣе.
— Извольте, извольте…
— Кушайте, сказалъ я, наливъ чашку чаю, и подвигаясь къ нему поближе.
— Что этотъ человѣкъ все читаетъ молитвы? спросилъ я, указывая на качающагося чтеца.
— Жидъ!..
— Что же, что жилъ?
— Одно слово: жидъ!..
— Вѣдь и между евреями есть много людей хорошихъ; что же, что онъ еврей?
— То еврей, а это жидъ!..
— Я васъ не понимаю…
— Я въ Вильнѣ служилъ, а Вильна — жидовская сторона… Тамъ я на жидовъ насмотрѣлся: есть тамъ еврея, что и русскому не уступятъ; есть честные, на своемъ словѣ тверды!.. А те есть жиды!.. Какъ есть жиды!..
— Да вѣдь вы были въ Вильнѣ, стало быть знаете, что жиды и евреи одинъ народъ?
— Одинъ и не одинъ!..
— Какъ не одинъ?
— А вотъ видите того человѣка? спросилъ онъ меня, указывая на козака-шута, который скоморошничалъ передъ кучей армянъ, одобрявшимъ его громкимъ смѣхомъ.
— Вижу.
— Что онъ за человѣкъ?
— Вашъ донской козакъ, отвѣчалъ я:- на немъ и шапка и шинель козацкія…
— По одежѣ еще не простой козакъ, перебилъ онъ меня: — по платью видно… видите, у этого человѣка на погонахъ-то что нашито? По одежѣ, онъ старшій урядникъ.
— Стало быть, козакъ?
— Нѣтъ, не козакъ!..
— А кто жь?
— Холопъ, шутъ, скоморохъ!.. Какъ хочешь назови!.. А только козакомъ его назвать нельзя.
— Развѣ между козаками и совсѣмъ нѣтъ дурныхъ людей? спросилъ я.
— Какъ не быть!..
— Ну, а этотъ…
— То дурной человѣкъ, да не холопъ! запальчиво проговорилъ козакъ зеленая-шуба: — холопъ не козакъ!.. Козакъ всякъ самъ себѣ атаманъ!… Вотъ что!..
— По вашему выходитъ, что и жидъ не еврей? спросилъ я, перебивая толки о козакѣ.
— Не еврей!
— Оно, пожалуй, и правда ваша, сказалъ я усмѣхаясь: — не всякій козакъ — козакъ.
— Вотъ и этотъ шутъ, подтвердилъ зеленая-шуба: — этотъ шутъ — холопъ, а не козакъ.
Мы напились чаю, отдали самоваръ моимъ попутчикамъ, а сами остались на томъ же мѣстѣ и продолжали между собою калякать, кажется, обо всемъ.
— Ошибиться всякому можно, говорилъ мой козакъ:- всѣ люди грѣшны.
— Разумѣется.
— Иной разъ дѣло такое подойдетъ, продолжалъ козакъ:- пустое дѣло, всякая баба то дѣло разсудитъ; а на тебя ровно столбнякъ какой найдетъ! Не разсудишь — сфальшишь.
— Случается и это.
— Да вотъ старики разсказываютъ: въ какомъ-то царствѣ, не то въ королевствѣ, жилъ богатѣйшій купецъ. Поѣхалъ онъ на ярмарку, продалъ товары и ѣдетъ домой, а денегъ у него много: кожанная киса за пазухой, а въ той кисѣ десять тысячъ золотыхъ книгъ. Ѣхалъ, ѣхалъ — все киса цѣла; сталъ подъѣзжать къ своему городу и оброни изъ за пазухи кису съ золотомъ. Пріѣхалъ домой, хвать — кисы нѣтъ!.. Сейчасъ заявилъ кому слѣдуетъ: киса съ золотомъ пропала!.. А за тѣмъ купцомъ слѣдомъ ѣхалъ мужикъ… такъ мужиченко, плохенькій съ виду… Ѣхалъ мужикъ, да и наѣхалъ на кису съ золотомъ, Поднялъ… „Что я съ этой казной буду дѣлать? еще и пропадешь совсѣмъ, думаетъ мужикъ, лучше заявлю находку эту кому тамъ слѣдуетъ“. Пріѣхалъ мужикъ въ городъ, прямо къ городничему, что-ли, по вашему, или къ губернатору. — „Нашелъ, говоритъ, канву: обронилъ кто, знать.“ — Сейчасъ послали за купцомъ. — „Ты потерялъ кису съ золотомъ?“ — „Я, говоритъ купецъ.“ — „Какая киса была?“ — „Кожанная, жолтая, такъ, али красная, съ такими-то и такими мохорчиками“. — Такъ… посмотрѣли на кису, киса такая, какъ купецъ сказалъ. — „Гдѣ ты кису потерялъ?“ спрашиваютъ купца. — „Въ такомъ-то и такомъ мѣстѣ“. Позивали мужика. — „Въ какомъ мѣстѣ нашелъ кису?“ — „Въ такомъ-то“. — И то купецъ правду сказалъ. — „Твоя киса?“ спрашиваютъ купца, да и положили кису на столъ. — „Моя!“ обрадовался купецъ. „Такъ изволь получить, говорятъ купцу, а мужика наградить, какъ законъ велитъ“. — Купецъ знаетъ: по закону мужику какая такъ часть слѣдуетъ; мало ему стало изъ пропадшей казны мужику отдѣлить. — „Надо, говоритъ, сперва казну сосчитать“. — Сосчитай, говорятъ ему. — Сталъ купецъ казну считать; сосчиталъ. „Не всѣ, говоритъ, деньги“. — Какъ не всѣ?- „У меня было въ кисѣ 12 тысячъ, а здѣсь всего только десять!..“ А въ кисѣ то у купца и было десять тысячъ, а двѣ-то тысячи онъ надбавилъ, чтобъ мужику часть не платить. „Въ острогъ! кричитъ купецъ въ острогъ мужика: двѣ тысячи золотыхъ укралъ“. — Мужикъ божится, клянется, что золота и не трогалъ, а купецъ знай свое: — „въ острогъ, да въ острогъ!“ — Стали господа судить: укралъ бы мужикъ деньги — всѣ бы укралъ; и какъ посмотришь: купецъ отыскалъ деньги; съ чего ему на радостяхъ врать?.. Судили, судили, а все разсудить не могли!.. Дошло дѣло до царя, и царь разсудить этого дѣла не можетъ… Приходитъ царь домой къ своей царицѣ и разсказываетъ про купцову кису: какъ пропала киса, какъ принесъ мужикъ ту кису, а купецъ говоритъ, что двухъ тысячъ золотыхъ не хватаетъ. Укралъ-ли мужикъ, купецъ ли хвастаетъ — разсудить не могу, говоритъ царь. — „Экой ты царь, говорятъ Царица: такого дѣла разсудить не можешь!..“ — „А ты разсудишь?“ спрашиваетъ царь. — „Я разсужу!“ — „А какъ?“ — „Вотъ какъ: веля ты принести ту кису, да 12 тысячъ золотыхъ и прикажи купцу уложить тѣ золотые въ кису и завязать: уложитъ, завяжетъ какъ надо — купецъ правъ; не завяжетъ кисы — купецъ облажно на мужика говоритъ“. — Царь видитъ, царица разсудила правильно: послалъ за купцомъ. — „На, говорятъ купцу царь: на твою кису; на тебѣ 12 тысячъ золотыхъ; уложи золотые въ кису и завяжи какъ было“. — Сталъ купецъ въ кису деньги укладывать: десять тысячъ хорошо положилъ; сталъ еще укладывать — не лѣзутъ… Тысячу-то одну онъ кое-какъ и бокомъ-то, и сщекомъ-то уклалъ: а другую, двѣнадцатую то, класть некуда: и такъ кису завязать нельзя. Тогда царь видятъ мужикову правду, а купцову неправду: купца сказнилъ, а мужика наградилъ.
