— «Былъ я постоемъ на Терёхѣ»; началъ онъ разсказывать: «пришли на село подъ вечеръ, мнѣ отвели, разумѣется, какъ юнкеру, квартиру хорошую, у богатаго мужика. Немножко осмотрясь, я велѣлъ хозяйкѣ давать ужинать. Хозяйка не даетъ часъ, не даетъ другой. Я и прикрикнулъ на нее. Гляжу — несетъ моя хозяйка мнѣ ужинъ: какую-то похлёбку, щи-ли, не знаю, только въ черепкѣ. Ну, думаю, здѣсь раскольники, вѣрно всѣмъ мірщатъ, поѣмъ и изъ черепка — Хозяйка поставила на столъ черепокъ; а черепокъ этотъ года два не мытъ; я — грѣшный человѣкъ, взбѣсился и отвѣсилъ хозяйкѣ пощечину одну, другую…. Хозяйка только взвизгнула, да на улицу… А тамъ у нихъ такой колокольчикъ прилаженъ; она въ тотъ колокольчикъ и давай набатъ бить; сейчасъ же собрался народъ; моя хозяйка и пожалуйся имъ на меня:- „Приколотилъ меня, говоритъ: сама не знаю за что.“ Мужики потолковали межъ собой, потомъ отдѣлились отъ сходки человѣка четыре (сходка же оставалась на мѣстѣ), и пришли ко мнѣ. „За что, — говорятъ, — прибилъ ты, твое здоровье, свою хозяйку?“ Я имъ разсказалъ все дѣло, какъ было. — „Правда?“ спросили они хозяйку. Та молчитъ. Мужики посмотрѣли, посмотрѣли на нее и говорятъ ей: — „Пойдемъ же съ нами.“ Мужики пошли впередъ, баба за ними прямо на сходку, тамъ разсказали міру про все, да такую ей встрепку задали!..»
Мы проговорили съ этимъ господиномъ до вечера, по деревенски, довольно поздняго: часовъ до девяти. Въ это время вошли въ избу извощики и полѣзли на печь грѣться.
— «Плохо братъ сдѣлали», проговорилъ одинъ изъ нихъ, ворочаясь на печи.
— «Да что сдѣлаемъ хорошо-то», отозвался другой.
— «А какъ замерзнетъ?»
Я спросилъ у нихъ, о чемъ они горюютъ?
— «Да вотъ видишь ли, другъ любезный», сталъ говорить одинъ изъ нихъ: «ѣхали мы семь человѣкъ, у каждаго человѣка по три лошади. Мятель, падора ты видишь какая на дворѣ, а на озерѣ просто быть нельзя. — У нашего товарища лошади и притомились, нейдутъ. Мы было всѣ скопомъ и порѣшили ждать на озерѣ, пока Богъ проститъ. Такъ вишь нельзя: въ ногахъ товарищъ валяется: „Ступайте, братцы, вамъ, говоритъ, изъ-за меня не пропадать!“ Мы такъ и сякъ, туда и сюда: проситъ малый…. Мы и поѣхали.»
Легли спать. Мнѣ не спалось, да и извощикамь тоже: на разсвѣтѣ пріѣхалъ отсталый извощикъ на одной лошади, а двухъ лошадей отпрягши привязалъ къ санямъ, да и бросилъ. Извощики вскочили, достали гдѣ-то поштофа водки и сунули въ руки пріѣзжему товарищу. Тотъ приложилъ его къ губамъ, и до тѣхъ поръ не отнималъ, пока всего полштофа не высушилъ; послѣ того его положили на печь, накрыли полушубкомъ или, кажется, двумя, дали ему вздремнуть часа два и разбудили. Мятель была страшная: на улицу и днемъ страшно было выдти.
— «Ободняло», оказалъ будившій: «поѣдемъ за возами; я возьму свою лошадь, да онъ даетъ свою да вотъ онъ съ нами на своей ѣдетъ.»
Тотъ зѣвнулъ, перекрестился, и сталъ не спѣша одѣваться.
— А далеко вашъ товарищъ оставилъ свои возы? спросилъ я.
— «Экой ты, ваше степенство, простой человѣкъ: въ ту самую падору хочешь версты знать!.. Ильмень отъ Ужина до Пископца двадцать три версты, а теперь и дороги нѣтъ; можетъ и за Взвалъ заѣхаль!»
— Ну, а какъ возы разобьютъ?
— «Этого сдѣлать нельзя», утвердительно сказалъ одинъ изъ извощиковъ.
— Отъ чего же?
— «Здѣсь озеро кругомъ!»
Извощики отправились, а мы съ юнкеромъ сѣли за чай. Спустя полчаса вернулись провожавшіе, я пригласилъ одного изъ нихъ на чашку чаю.
— Проводили своего товарища? спросилъ я.
— «Проводили, ваше степенство.»
— Спрашивали про возы, видѣли ихъ?
— «Встрѣтился обозъ, говоритъ, одинъ возъ разбитъ; да совралъ: тому быть нельзя.»
— Отъ чего же?
— «Здѣсь озеро кругомъ.»
И въ-самомъ-дѣлѣ: часа въ три пріѣхали эти извощики съ возами, которые всѣ оказались цѣлы.
Старая-Руса. 13-го Декабря.
Добрался я наконецъ до Старой-Русы. Военныя поселенія, такъ сказать, заолонили собою память о старинѣ. Пользуясь досугомъ, спѣшу записать кое-какія собранныя иною свѣдѣнія о торговлѣ.
По Ильменю, Ловати и Полѣсти суда, которыя преимущественно строятся въ Холмѣ, доходятъ до Старой-Русы: лѣтомъ ходитъ сюда разъ въ недѣлю пассажирскій пароходъ и буксируетъ суда, въ-особенности самины, очень тяжелыя на ходу; онѣ строятся длиной отъ 7 до 10 саженъ, шириною отъ 1 1/2, до 2 саженъ, глубиною отъ 2 до 3 аршинъ; самина называется также голубятницею; на саминахъ клади кладутъ отъ 4,000 до 2,000 пудовъ дровъ, овса больше, сѣна меньше: сѣно паруситъ, и при небольшомъ противномъ вѣтрѣ самина съ сѣномъ должна стоять; на саминѣ только 3 человѣка рабочихъ, а потому на ней дешевле провозъ. За медленностію хода, пассажировъ на саминѣ не возятъ. Пассажировъ и легкій товаръ возятъ въ лодкахъ извозницкихъ, которыя тоже плоскодонны, длиною отъ 3 до 4 саженъ, шириною въ одну сажень; онѣ дѣлаются съ палубою на носу, и у передней части палубы двѣ мачты, парусь ставятъ косой, латинскій, какъ выразился купецъ С***. Изъ плоскодонныхъ судовъ были прежде еще семерки въ 7 саженъ длиною глубиною отъ 4 до 5 аршинъ, съ двумя мачтами; также водовики, которые еще больше семерокъ и того же устройства; но, за мелководьемъ рѣкъ и озера, ихъ замѣнили саминами. Рушинка или Руська лодка, иначе и чаще называемая сойма, вошла въ употребленіе не больше 10–15 лѣтъ; строится съ килемъ длиною 3 сажени, шириною 1 сажень, глубиною 1 1/2 аршина; она сшивается кореньями и потомъ сбивается желѣзными скобами; на ней рѣдко возятъ товары, а больше пассажировъ; это судно называется рѣйнымъ: можетъ рѣять, т. е. лавировать. Полулодокъ — та же сойма, только гораздо шире, и нѣсколько длиннѣе, а потому и на ходу не такъ легка. На полулодкѣ рабочихъ бываетъ отъ 4 до 8 человѣкъ; но какъ она можетъ поднять до 8,000 пудовъ легкаго товара и до 6,000 п. сѣна, то провозъ на ней обходится дешевле, чѣмъ на другихъ судахъ. Всѣ лодки дѣлаются съ двумя мачтами и почти всѣ съ палубами. Сѣнныя барки, крытыя, на которыя кладутъ отъ 7 до 8,000 пудовъ сѣна. Она на мѣстѣ стоитъ до 300 p., на ней 8 человѣкъ рабочихъ, идетъ до Питера 9 недѣль, а случается и все лѣто. Коли нѣтъ своей барки, то нанимаютъ и платятъ за провозъ съ пуда 7–8 к. При каждомь суднѣ бываетъ непремѣнно маленькая лодка, которая здѣсь называется п_о_возка. На этихъ судахъ идетъ товаръ въ Петербургъ. Главный товаръ: сѣно, дрова, овесъ и ленъ; не въ большомъ количествѣ: кожи; говядина, тряпье, рожь, яблоки. Отъ устья Шелони до устья Ловати, съ береговъ Ильменя, съ Осташкова, Демьянска, Холма, Старой-Русы, Сольцы, Порхова, Острова и Пскова черезъ Ильмевь проходитъ въ Питеръ товара, по разсказамъ здѣшнихъ старожиловъ, на сумму до 4.300,000 р. сер. Изъ одной Старой Русы въ этотъ годѣ отправлено: льну до 70,000 пуд., цѣною около 3 р. 60 к. сер. за пудъ. Цѣны на ленъ бываютъ очень неправильны: отъ 2 до 5 р. сер. за пудъ. Кромѣ того отправили много кудели или изгребы и пакли. Паклей называютъ очески отъ льва при чисткѣ, самые грубые, когда снимутъ со льна паклю, при дальнѣйшей его чисткѣ, идетъ изгреба. За провозъ льва берутъ копѣекъ по шести отъ Старой-Русы до Питера. Овса, по цѣнѣ до 3 р. 20 к. сер., идетъ до 100,000 чегвертей; овесъ бываетъ до 2 p. cep., а нынче былъ дорогъ. Сѣно берутъ прямо съ пожней (съ покосовъ); по рѣкамъ Полѣсти и Ловати, а вообще по берегамъ Ильменя. Лучшимъ же сѣномъ считается Бронницкое, которое идетъ ко Двору. Дрова больше берутъ на Ловати. Вся вообще торговля по озеру Ильменю съ Новгородомъ и Питеромъ, съ основанія военныхъ поселеній, значительно упала. Такъ напрмѣръ: изъ одной Старой-Русы отправлялось, по разсказамъ купцовъ, одного льна до 250,000 пуд., а теперь лучшая цифра непревышаетъ нынѣшней, т. е. 70,000 пуд. Вообще военныя поселенія разстроили хозяйство народное, въ особенности въ первые года: когда мужики ходили на ученья, изъ не до работы было; а теперь при обращеніи поселенцевъ въ государственные крестьяне, вѣроятно, положеніе ихъ улучшится, но пока оно еще не устроилось.
Въ Старой-Русѣ бываютъ слѣдующія гулянья, которыя здѣсь называются праздницкими: праздницкая Женъ Мѵроносицъ у церкви Успенія, Троицкая у церкви Троицы, Духовская у церкви Св. Духа, Преображенская противъ церкви Спаса Преображенія за рѣкой, Кузьмо-Демьянская противъ бывшаго монастыря, говорятъ, очень древняго, уничтоженнаго Аракчеевымъ при постройкѣ для военныхъ поселеній провіантскаго и солянаго магазиновъ; праздницкая еще бываетъ, тоже противъ бывшаго монастыря на другомъ берегу, близъ слободы Перхина или Перина, Егорьевская — весной, Никольщина — весной и зимой, Дмитріевщина, Веденщина — у приходскихъ церквей. Ивановщина теперь празднуется, не по прежнему; сперва, до Аракчеева, наканунѣ Ивана Купала, за ворота ставили выкопанный кустъ дѣдовника (рѣпейника?), который и стоялъ тутъ, пока совсѣмъ завянетъ, а вечеромъ, тоже наканунѣ, на улицахъ раскладывали кучи жигучей крапивы, чрезъ которыя перепрыгивали парни и дѣвушки. Теперь этотъ обычай вывелся; только на праздницкихъ хороводы играютъ.
