Илья Габай - Письма из заключения (1970–1972)

Сейчас пришел почтальон и огорчил меня: нет мне эпистол, хоть плачь. Вчера были, и позавчера были, – а сегодня хоть плачь. Кстати, Петя, Валя и Ира мне не написали (я всем на это жалуюсь). Наверно, они таким образом предоставляют мне возможность для развития воображения. Воображай что хочешь – и все.

Алинька! Фотографий у меня нет и не будет. То есть, может, они и есть на моем личном деле, но это для вас, надо думать, малоутешительно. Хочешь словесный портрет по системе Ломброзо? Лысый обнаженный череп, выдвинутая вперед челюсть, насупленный взгляд из-под густых свирепых бровей – и прочая. А вы мне пришлите фотографии (нет ли хоть одной из нудистского периода Алинькиной жизни?). И в том числе – фотографию Маратика, этого, по чистосердечному признанию его бабушки, дамского угодника (помните нашу с Вами юность, Нина Валентиновна? Ведь мы ни о чем таком не думали – только о своевременной уплате членских взносов в Осоавиахим!).

Приятно мне было услышать об Алешке-верхолазе, в «кошках» и с песней «Если парень в горах не ах» в зубах. Только, я думаю, это Вы все, Нина Валентиновна, придумали мне в утешение. И в назидание тоже.

Я написал много писем, а получил мало. То есть немного больше, чем написал, но все же маловато. Не поступайте же дурно, любимые мои женщины, пишите мне. Целую вас и вашего внука и сына. Пусть Дантоныч вылепит меня верхом на зебре в косую клетку. Простите меня за разухабистый тон: это потому, что мне грустно из-за отсутствия писем. Сердечно приветствую Галину Сергеевну и всех, кто меня помнит.

Ваш Илья.

Октябрь 1970

Дорогая Леночка!

Я мало верю в недомогание Валеры: поди, просто лодырничает. А ведь мог бы и написать пару строк: труд небольшой, а я бы здесь порадовался.

Отворчавшись всласть, я очень и очень благодарю тебя, дружок почти детства, и за письмо, и за память обо мне. Я ведь добивался твоего с Валерием адреса, Марк может подтвердить.

Слушай, или тебе так везет на житье в местах с патриархальными названиями? Коньково-Деревлево – это ведь звучит как Старая пустынь, Новый Афон и Старый Иерусалим. Но все-таки поначалу все равно будет ближе к людям и цивилизации, верно? А к моему приезду район ваш, должно быть, станет комфортабельным и транспортабельным, и я, как только пошью себе визитку, так и заеду к тебе и мужу твоему. Я даже всякие там маниловские прожекты конструирую. Главным образом, как мы с тобой славно поговорим. Ведь к моему приезду срок нашего с тобой знакомства будет исчисляться – ни много ни мало – 15 годами. Как подумаешь про воду, которая все течет. Это твоя-то 14-летняя Ирка[30] – солидная дама. Она мне приснилась нынче со всеми воображаемыми атрибутами солидности: шляпа со страусовыми перьями и в кольцах узкая рука.

Книга о переводах, которую ты описываешь, и в пересказе очень интересна! Жаль, что мне ее по существующим законам никак не получить сейчас. Ты не помнишь, кто сравнивает переводы 66-го сонета Пастернака и Маршака? Не Толя ли Якобсон[31]? У него, говорят, прекрасная статья по этому поводу. Вообще, если ты с ним не знакома или мало знакома, – настоятельно советую наверстать упущенное. Это человек прекрасный, умный, да и практически он тебе поможет: и советом, и книгами по технике перевода. Позвони Пете, Юре Дикову или Тане, и вы встретитесь с Толей. А я здесь порадуюсь, что заочно познакомил двух хороших людей.

У тебя в письме есть фраза, из которой я никак не мог понять, кем ты собираешься заняться: Шекспиром, Отелло или Катковым? Если последним, то и по поверхностному моему знанию, – вряд ли это интересно. Ты же помнишь, что и Каверину никак не удалось взять под защиту О. Сенковского. А в случае с Катковым – еще более вопиющий случай, кажется, откровенного и разнузданного сервилизма. Я Герцену и Щедрину в этих случаях доверяю: они оба не любили просто ругаться; Герцен вообще тонок и умен, я жалею, что раньше недостаточно понимал и ценил его.

Пушкинская эпоха, которой ты собираешься заниматься, – это то, что мне бы сейчас очень подошло. Эта эпоха, по-моему, самая не фанатичная (даже в радикальных случаях), лишена неистовства и ненавистничества. Но я опять же сужу поверхностно, по тем случайным материалам, которые отложились в голове.

Ты, наверно, знаешь, что я привез с собой кучу книг – особенно по философии. Вот потихоньку я их и усваиваю. Постиг уже в отрывках, что такое брахман-атман, восьмеричный путь спасения и даосизм и кто такой пурушу. Не могу сказать, чтобы при имеющихся у меня условиях чтение шло легко и продуктивно, но меня увлекает и сам процесс неглупого чтения, ну и сознание участия в этом процессе – тоже.

Чтобы не забыть. Читала ли ты в 1-м номере «Вопросов литературы» статью Апта о его работе над переводом «Иосифа»? Это, собственно, последнее из того, что я могу тебе порекомендовать: больше я ничего не читал и уповаю теперь только на 71-й год, на который я подписал множество журналов.

Писем я получил немало. Но и немного, если принять во внимание их ценность в теперешних условиях. Тут, кроме всего прочего, срабатывает и моя мнительность. Начинаешь думать примерно так: не пишет такой-то – стало быть, отпал; ну и начинаешь копаться в воспоминаниях – не по моей ли вине. Это я к тому, что ты хоть пиши мне по возможности чаще. Мне кажется, что и медленные, неприметные разрывы старых друзей как-нибудь да скажутся когда-то. Нам с тобой, Лена, забывать друг друга негоже.

Шли мне стихи, переводы и рассказы о себе и об окружающих. В ожидании (нетерпеливом) всего этого я сердечно приветствую тебя, Валерку (авось в технократе проснется какая-нибудь совесть) и твоих, славных в описании, клопов. Еще я приветствую твою посолидневшую сестренку, Лукиных и всех общих приятелей и знакомых.

Твой Илья.

Октябрь 1970

Драгоценный педагог!

Ты все настаиваешь: скажи да скажи, кем ты работаешь. Не скажу. А будешь приставать, отвечу по-брюсовски: «Эй, не мешай нам. Мы заняты делом…»[33] и пр.

Кстати, о педагогике, с которой я начал письмо. Ты по ней совсем не скучаешь? Я вот не могу истребить в себе привязанность к школьной стихии. Вчера вечор сел с нашими пятиклассниками решать их гигантские примеры, но без триумфа, без триумфа, честно скажу.

Как жив-здоров Женя Гайдуков[34], с которым у нас начались было очень добрые отношения? У тебя ли он все или съехал? Привет ему.

Что-то Наташа[35] и Володя Гершуни надолго задержались в Сербии[36]. Или ты по своей географической неграмотности всю Восточную Европу причислил к этому разряду?

Юлик, пришли мне возможные тексты и ноты своих песен. С нотами я не шучу; у нас есть духовой оркестр, и кто-нибудь да напоет мне песню. Каково тебе работать с Юткевичем? Я говорю, то есть спрашиваю «каково» в сравнении с П. Фоменко, которым, помнится, ты упивался.

Тебе, судя по письму, не очень много доводится читать. Это не удручает? Меня так невозможность много и плодотворно читать приводит в уныние, но, правду сказать, я боюсь, что это не из каких-то высоких духовных потребностей, а из обычной жадности и любопытства. Мне все пишут: то-то печатали и то-то печатали, – ну я и облизываюсь. Галя меня подписала и я подписался на кучу всяких журналов, и вот теперь с нетерпением жду Нового года. Кстати, и меньше останется.

Ты, пожалуйста, не вбивай себе в голову никакие комплексы. Упаси бог тебе или еще кому-нибудь оказаться в не столь отдаленных местах: мне это было бы чрезвычайно горько. В Ташкенте[37] мы с тобой виделись мимолетно (хотел добавить: не потолковали, не поспорили – потом опомнился). Но ты наверстывай письмами, меня ведь все интересует: и житье-бытье, и космические мысли. Я здесь тем и живу, что жду письма. А отвечаю только по 1–2 в день: на большее не хватает ни сил, ни фантазии. Но писем приходит немало, так что я за неделю со всем справляюсь.

Приветствую всех. Целую тебя.

Илья.

Октябрь (?) 1970

Дорогая знакомая по археологической экспедиции!

Вы мне писали. Не отрекайтесь, Марьяна Григорьевна. И с тем же энтузиазмом, с которым мы с Вами в былые теплые (молдавские) времена раскопали славянский ареопаг сарматского периода древней истории эпохи неопалеолита, я бросаюсь в писание ответа. Вы должны оценить этот мой энтузиазм: я окружен десятком телеграмм и 5-ю письмами, на которые пока не ответил. Это потому (отбрасывая прочь всякие неуклюжие шуточки), что давно, очень давно ждал каких-нибудь весточек из Вашего, любимого мной, дома.

Я вполне разделяю Вашу гордость по поводу большого и самостоятельного раскопа. Между нами: я так до сих пор не понимаю, когда нужно продолжать копать, а когда бросить, и что такое материк. Вы гораздо способнее меня в этом отношении. А вот обилие найденных Вами вещей меня огорчает: как вспомню, что их надо мыть в воде, кислоте, нумеровать, описывать и натуралистически зарисовывать – так и начинаю даже радоваться, что я не был в этом году в экспедиции ‹…›