Вот именно сейчас, сию минуту может начаться «операция десантников» на автомобильных камерах за Волгу. Чего доброго, какой-нибудь паникер принесет туда, под берег Волги, тревогу, что под прикрытием огня сюда прорываются танки. Эта догадка подкинула меня на ноги. Так и есть. Прибрежная вода почернела.
Камеры черным косяком медленно вклинивались в голубую гладь заводи. Дальше их подхватит стремнина и понесет под огонь немецких танков, которые еще неделю назад вышли по балке Купоросная к самому берегу Волги. Но это полбеды. Большая беда в другом — они соблазнят на дурной поступок тех защитников южной части города, которые не уверены, что мы должны здесь выстоять и победить врага. Вот уже новички украдкой поглядывают назад, на «десантников».
Образовалась минутная пауза. Бегу вдоль траншеи влево. Кто-то здесь окликнул меня перед началом артналета. Вот он, здоровенный Николай Демьянов, сержант из охраны штаба армии. Лицо в бинтах, видны только синие губы и широкие ноздри. Это он, как потом выяснилось, по заданию генерала Крылова вывел сюда три стрелковых взвода и отделение станковых пулеметчиков из армейского полка. Рядом с ним копошатся два молоденьких пулеметчика. Они растерянно ищут место для установки катков станкового пулемета, выискивая просвет для ведения огня в сторону элеватора.
— Отставить… Там сражаются североморцы!
— А куда? — спрашивает меня Демьянов.
— Перекидывай пулемет на тыльный бруствер, в сторону Волги.
— Зачем?
— Видишь косяк камер?
— Не могу…
— Приказываю!
— По своим?! Тогда ложись за пулемет сам.
Ставлю прицел на 300, хотя до камер не более двухсот метров, но вода скрадывает расстояние, поэтому беру с большим упреждением. Даю короткую очередь. Пули легли на воду чуть впереди камер, но точно по линии прицела. Расчет прост: прошить пулями первые камеры еще до того, как они выйдут из заводи, и тот, кто их толкает впереди себя, вынужден будет возвращаться к берегу. Волга здесь вон какая широкая и стремнистая. Мне, например, не суждено переплывать ее — плаваю как утюг. А если какой-то смельчак решится без камеры достичь противоположного берега, то пусть терзается перед судом своей совести всю жизнь.
Камеры на воде дыбятся и напоминают показные мишени на учебном стрельбище. Нижняя часть прижата к воде, верхняя парусит по воздуху. Ветер встречный. Даю еще одну короткую очередь, третью подлиннее. И сразу две камеры осели, оставили незадачливых «десантников» без опоры. Их головы скрылись под водой и тут же вынырнули. Это зачинщики. Теперь они вынуждены работать руками. Отмахивают в обратную сторону. Косяк потерял свою форму. Образовалась карусель.
Демьянов понял мой замысел. Подставляет к пулемету еще одну коробку с лентой, набитой патронами.
— Наддай еще! Наддай на всю катушку!..
Нажимаю гашетку и строчу, строчу по воде длинными очередями. Вода пузырится, вскипает от горячих пуль перед скопищем камер, предупреждая даже самых отчаянных — вниз по течению и к стремнине путь отрезан.
Строчу, строчу. И теперь мне стало казаться, что не «десантники» на камерах возвращаются к берегу, а я вместе с пулеметом неудержимо наплываю на них. Сквозь прорезь прицела я вижу их колючие взгляды, кое-кто орет проклятия. Что ж, теперь жди выстрела в спину, в затылок. Эти могут.
Думал или не думал я тогда о себе, о своей жизни, об исходе столь трудного и рискованного решения? Если скажу — не думал, то это будет неправда. Думал. Вся жизнь промелькнула перед глазами. Я увидел ее через прицел: прямую линию от высокого берега Волги до избы в сибирской тайге, где родился и вырос. Глядя на Волгу, вспомнил, как тонул в Дону. То было перед хутором Вертячий. Уже вода стала сочиться через нос. Грудь отяжелела. Гитлеровские автоматчики ловят мою голову на прицелы, и пули гремят на воде оглушительными ударами. В руках не осталось ни капельки сил. Все, конец, пошел ко дну… Выручила отмель среди реки — песчаная коса. Вскоре меня подобрали разведчики батальона, оставленного на прикрытие отхода главных сил дивизии за Дон.
Через эту же прорезь прицела увидел себя истуканом перед генералом Крыловым: обстановку выяснил, а мер никаких не принял, какой же ты после этого оперативник в звании старшего политрука, прикомандированного в оперативный отдел штаба армии, иди в строй рядовым пулеметчиком, стреляешь неплохо…
Когда в ленте осталось десятка два патронов, я ощутил чье-то горячее дыхание за спиной:
— Правильно!.. Отсекай тех, кто пошел по течению, так их растак!..
Я не смог взглянуть, кто одобрил мои действия. Позже мне сказали, что сюда на мыс приходил чуть ли не сам полковник Батраков, Герой Советского Союза, командир 42-й стрелковой бригады, которая взаимодействовала с бригадой североморцев в южной части города, на подступах к Царице.
Кончилась лента, пулемет замолчал, а я не могу отнять пальцы от рукояток затыльника. По спине забегали колючие мурашки. Подумалось, щетина штыков пронизывает меня за огонь по камерам «десантников».
— Подымайся, — послышался голос Демьянова, — тебе надо уходить отсюда… Нам приказано прорываться к элеватору.
— Кто приказал?
— От генерала Крылова связной прибегал.
— Значит, генералу ясна здешняя обстановка.
— Приказал, значит, ясна.
Пока я лежал за пулеметом, в небе закружили вереницы «юнкерсов». Проклятые Ю-87 — они с огромной высоты отвесно и почти до самой земли пикируют над теми участками, которые на карте Власова были отмечены красными продолговатыми кружками и скобками. Тем же временем гитлеровские минометчики перенесли огонь на стремнину Волги. Их наблюдатели корректируют огонь с Дар-Горы. Мины лохматят стремнину взрывами с густой чернотой. Кусты огня, воды и дыма срастаются в сплошной забор, через который не проникнешь ни туда, ни сюда. Он не оседал на стремнине всю ночь, преграждая путь лодочникам, доставляющим с той стороны Волги людей и боеприпасы. Он же показался непреодолимо страшным для «десантников», которые оробели перед ночной темнотой, прорезанной сплошными взрывами мин на воде. Перед густой темнотой, говорят, пятятся даже слепые. Они ждали рассвета. Дождались!.. Теперь их заставят возвращать камеры и поднимать машины на колеса. До моего слуха доносятся густые очереди наших автоматов, частые взрывы гранат и в районе элеватора, и у подножия Дар-Горы, и на улице Кима — значит, гитлеровцы не могут рассчитывать на быстрый выход здесь к Волге.
Загремели залпы артиллерийских батарей и дивизионов, расположенных за Волгой. Там же взметнулись огненные мечи реактивных снарядов «катюши». Они бьют по высоте Садовая, по Дар-Горе, ослепляют наблюдательные пункты гитлеровцев. Это сигнал для всех — в контратаку!.. В уличном бою для разрозненных групп и одиночек лучшего сигнала не придумаешь, залп «катюши» — приказ и зов вперед!
И сию же минуту мне стало яснее ясного, что в штабе армии знают обстановку в южной части города, что генерал Крылов уточнил ее по каким-то другим каналам, что мои сведения о положении дел в 92-й бригаде не будут для него новостью, вероятно, Власов сумел все же уточнить и доложить, куда девались штаб и командование бригады. Да и каким я буду жалким перед самим собой, если в этот момент, пряча себя от взглядов идущих вперед воинов, останусь на месте или поплетусь назад. Позор! Да и где, в каком бою человек с красной звездочкой на рукаве имеет право отлынивать от участия в атаке? Не было у меня таких прав ни под Москвой, ни в большой излучине Дона, ни в боях на подступах к Сталинграду. Не хочу быть презренным…
Вышел я из боя с гитлеровскими автоматчиками перед Астраханским мостом, конечно, не без царапины, но боли не чувствовал ни физической, ни моральной: через мост не прошел ни один гитлеровский танк, ни один автоматчик. Мой доклад генералу Крылову был подкреплен донесением батальонного комиссара Б. С. Власова. Усталыми, но по-прежнему добрыми и внимательными глазами Николай Иванович Крылов улыбнулся мне и показал резолюцию члена Военного совета армии на донесении Власова:
«Прокурору армии. Командира и комиссара бригады предать суду военного трибунала! Дивизионный комиссар К. Гуров».
— Ясно? — спросил Николай Иванович… — Тогда иди в медпункт… Командарм принял решение, остатки бригады отвести за Волгу…
На Бандитском перекате вода между камней упругая. Мой шест она откидывает назад с готовностью выдернуть мне руки. Проскакиваем на горбатом потоке первый створ между камней. За ними бурун — кипящий водоворот. Небо в моих глазах перевернутой тарелкой с голубым дном качается над головой, встает на ребро, заслоняя обзор, а горы, огромные и угрюмые, превратились в легкие куклы в зеленых сарафанах, приседают и поднимаются, хороводятся над рекой, норовя сомкнуть ее берега. Хоть останавливайся перед ними и возвращайся обратно, но это уже не в наших силах. Напористое течение реки, как течение времени, исключает такой маневр. Смотри только вперед. Лишь на последнем пороге Бандитского переката нашу лодку повернуло боком поперек течения и чуть не заклинило между камней. Мы оказались под напором злой здесь стремнины, как под ударом косяка танков с тыла — дрогнешь, и спины будут прошиты очередями пулеметов, — но к нашей лодке подоспел Виталий Бобешко, затем Василий Елизарьев, Виталий Банников, и мы быстро снялись с камня. Отсюда, с этого гремящего порога, наши лодки, как стрелы из лука, уже неуправляемо выбросило в заводь к правому берегу. Пронесло без ЧП.
