Ничем не отличаются в этом отношении и военно-морские силы. Мы уже знакомы с примерами нетерпения, проявленного в абсурдных требованиях открыть второй фронт в Европе в 1942 году, с примерами излишних обобщений в оценке военных планов Германии и последствий бомбардировок. Можно привести бесчисленное множество примеров из истории войн, науки и дипломатии, подтверждающих эти выводы. Но забывать об уроках истории, как это было в 1939 году, нельзя.
«В то время, — писал Годфри, — ни один из помощников начальника штаба, ни начальники оперативных управлений не имели никакого представления о разведке. Да и сам я имел о ней смутное представление. Это объясняется тем, что вопросы разведки просто ускользнули от нашего внимания за двадцать лет мирного времени. Была предпринята неуверенная попытка создать курсы разведки при штабном колледже, но она ничего не дала».
В довоенный период слушатели военно-морского штабного колледжа проходили краткий курс по методам ведения разведки и источникам разведывательной информации. Даже такое поверхностное обучение офицеров иногда давало свои плоды. Захват секретных документов на подводной лодке «U-110» 9 мая 1941 года стал возможен частично потому, что командир сил охранения конвоя OВ.318 капитан 3 ранга Бейкер-Крессуэлл обучался в штабном колледже и знал, какой полезный урок извлекла английская военно-морская разведка из того факта, что во время первой мировой войны русские водолазы достали секретные своды сигналов с затонувшего немецкого крейсера «Магдебург». Бейкер-Крессуэлл рассказал мне, что, когда после бомбардировки глубинными бомбами немецкая подводная лодка всплыла, он сначала хотел было таранить ее, чтобы отомстить за потопленные ею суда. Однако почти в тот же момент Бейкер-Крессуэлл понял, что есть возможность захватить ценные секретные документы, и поэтому отказался от первоначального намерения.
На английском военном корабле в довоенный период так называемым офицером разведки был чаще всего штурман, которому в исполнении этих обязанностей иногда помогал кто-нибудь из подчиненных младших офицеров. Должностные обязанности офицера разведки излагались в небольшом наставлении, содержавшем общие принципы работы, многие из которых безнадежно устарели. Практически работа офицера разведки состояла в основном в обеспечении сохранности различных шифров и кодов. Никаких инструкций и указаний он не получал, хотя как штурман был обязан докладывать в гидрографическое управление обо всех изменениях навигационных условий в тех портах, где бывал корабль.
Когда Годфри перед своим отъездом из Лондона в конце 1942 года в докладной записке изложил некоторые взгляды относительно состояния разведки и уроков, которые следовало извлечь из опыта трех лет войны, записка вернулась в управление лишь с пометкой даты ознакомления первого морского лорда и его заместителя. Ожидать чего-либо другого было просто нельзя. Только настоящие полководцы и флотоводцы осмеливаются признавать свои ошибки в ходе войны. Конечно, теперь можно было бы извлечь пользу из опыта успешной работы небольшой группы офицеров, выработать какие-то основные принципы организации и ведения разведки. Такая попытка могла бы, по крайней мере, привлечь внимание к вопросу, который в нашей стране игнорировался, но очень тщательно изучался в Соединенных Штатах.
Следует оговориться, что наиболее вдумчивые руководители флота сразу поняли значение разведки. В 1945 году командующий Флотом метрополии Фрейзер прибыл с официальным визитом в оперативно-информационный центр, чтобы поблагодарить офицеров за оказанную ему помощь. Тови в своем донесении о потоплении «Бисмарка» отмечал, что важную роль сыграла разведка. Даже вспыльчивый Рамсей после завершения Нормандской операции выразил восхищение по поводу собранной разведывательной информации и быстроты ее рассылки, а также мер, направленных на сохранение тайны. Каннингхэм, который зачастую очень грубо обходился с офицерами разведки, отмечал высокое качество подготовки разведывательной документации в операции «Торч». Дадли Паунд в разговоре с Годфри шутливо заметил, что «если вы, и дальше будете обеспечивать меня такой разведывательной информацией, то я завоюю репутацию великого стратега».
Конечно, были и неудачи, серьезные и многочисленные неудачи, особенно в первые дни войны. Слишком много времени потребовалось, чтобы узнать, что немцы читают нашу скрытую связь; плохо была обеспечена высадка войск в Норвегии; в первый год войны не удавалось выявить районы действий немецких «карманных» линкоров и тяжелых крейсеров (хотя «Граф Шпее» был выслежен и потоплен); недооценивалась роль немецкой морской авиации в действиях против наших надводных кораблей; необоснованно было признано правильным млей не Черчилля, что присутствие линкоров «Рипалс», «Принс ов Уэлс» в Сингапуре заставит японцев воздержаться от экспансии в южном направлении. Крупнейшим недостатком была неспособность разведки сделать логический вывод о том, что немецкие подводные лодки будут атаковать наши суда из надводного положения и в ночное время (эта ошибка объяснялась недостаточно глубоким анализом действий немецких подводных лодок в 1917–1918 годах и направления в развитии военно-морской доктрины Германии в 1936–1939 годах).
Специалист по немецким военным архивам капитан 3 ранга Сондерс указывал, что такую же ошибку в отношении изучения опыта и тенденции в развитии сил и средств допустило военное министерство, не сумевшее заранее определить методы действий бронетанковых войск противника в военной кампании 1940 года. Книги и статьи Деница и Гудериана, публиковавшиеся в открытой печати до начала войны, игнорировались или просто не были замечены.
Еще одним показателем плохой организации деятельности разведки являлся тот факт, что в первые дни войны сообщения разведывательного управления ВМС отрабатывались без должного внимания к формулировкам, часто основывались на информации от непроверенных источников. Например, 7 апреля 1940 года командующий Флотом метрополии получил из адмиралтейства следующее сообщение:
«Имеющиеся данные показывают, что немцы готовятся к высадке десанта. Из Копенгагена сообщают, что Гитлер приказал перебросить на десяти судах одну дивизию для высадки в Нарвике и одновременного занятия Ютландского полуострова. Швецию пока оставляют в покое. Некоторые круги в Германии возражают против этого плана. Высадка в Нарвике якобы назначена на 8 апреля. Все эти сведения сомнительны и, возможно, являются лишь новым шагом в войне нервов».
«Ну и что же? — мог воскликнуть адмирал Форбс, получив такое сообщение. — Нужно ли приводить флот в готовность? Если сообщения сомнительны, то зачем же их рассылать? Что означает упоминание о возражениях против плана?» Фактически же на следующий день, 8 апреля, вторжение в Норвегию уже шло полным ходом и группа немецких кораблей была обнаружена летающей лодкой у входа в Тронхеймс-фьорд. Странно, что разведывательное управление не сделало более настойчивых выводов из сообщения, полученного от генерального консула в Копенгагене, из данных о том, что 5 апреля проливы Большой и Малый Бельт очистились ото льда, из информации относительно активной деятельности противника севернее этих проливов. (Вполне возможно, что увеличившийся радиообмен между немецкими кораблями, зарегистрированный радиоразведкой, расценили в оперативно-информационном центре как следствие проведения нами минных операций у берегов Норвегии.) Сравните этот эпизод с потоплением «Шарнхорста» в 1943 году, после того как адмирал Фрейзер получил очень краткое сообщение: «Адмиралтейство считает, что «Шарнхорст» вышел в море».
Скептическое отношение к разведывательной информации не было необоснованным, и, очевидно, в этом состоит первый вывод, который нужно сделать. Будучи людьми дела, командующие на местах, как правило, с подозрением относятся к разведывательной информации, пока не накопят опыт и знания в области ведения разведки. То же самое можно сказать и о политических деятелях, которые проявляют еще меньшее стремление к расширению своих знаний. На штабном совещании в Коломбо в 1944 году один из опытнейших офицеров разведывательного управления, специально прибывший в этот район для реорганизации разведки в Юго-Восточной Азии, получил от командующего следующий упрек: «Мне не нравится вся эта возня. Я считаю, что гораздо полезнее выйти в море, отыскать противника и потопить его». На это разведчик нашел в себе смелость ответить: «Я стараюсь не для себя, а для вас, сэр. Без разведки вам не найти противника, и, возможно, не вы его, а он потопит вас, если я не сообщу вам информации о его мощи».
Удивительно, конечно, что подобные разговоры велись на пятом году войны. Однако следует помнить, что многие офицеры действующих сил флота не знали, какие результаты может дать активная деятельность разведки во время войны. Заместитель начальника разведывательного управления Ян Кэмпбелл признал, что когда после трех лет службы в управлении он стал командовать эсминцами в составе сил охранения так называемых арктических конвоев, то практически ничего не знал о деятельности своих бывших коллег по управлению, которая ведется в интересах обеспечения проводки конвоев. Однако, приняв позднее участие в операции «Торч», Кэмпбелл был поражен «исключительной точностью разведывательной информации, которую получали командиры кораблей, заходя в Гибралтар для пополнения запасов топлива».
