Таким образом, в этой истории правда и вымысел были перемешаны таким образом, что различить их было невозможно; причем полностью были учтены те настроения и предрассудки, которые действительно существовали в СС. Конечно, следовало соблюдать повышенную бдительность и осторожность. Гиммлер лично проявлял большой интерес к тому, как ведется в СД расследование вопроса об утечке. К счастью для оппозиции, это расследование велось весьма неуклюже, а при изучении списка людей, пересекавших границу, фамилия Мюллера практически не привлекла никакого внимания. Была предпринята попытка выйти на Ньювенхайза через посредника, однако она не дала никаких результатов. Наибольшее подозрение вызвало то откровенное любопытство, которое проявляли к расследованию СД в абвере. Канарис постоянно расспрашивал, как оно движется, но, поскольку он сам ничего не сообщал о ходе расследования, ведущегося абвером, то Гейдрих приказал, чтобы вся информация по расследованию СД направлялась исключительно лично ему. Поскольку Гейдрих этой информацией впоследствии с абвером не делился, то расследование по линии обоих ведомств шло параллельно, и в одном ведомстве не знали о том, как оно идет в другом.
Казалось, на Тирпиц–Уфер удалось преодолеть очередной кризис, самый опасный из всех, когда–либо случавшихся; однако ситуация по–прежнему оставалась напряженной и шаткой, несмотря на то что Мюллеру удалось искусно замести следы в Риме. В Берлине же пришлось пережить еще ряд неприятных и волнительных моментов, прежде чем обстановка в связи с делом «бурых птиц» окончательно успокоилась и опасность сошла на нет.
Не имеющий никакого отношения к политике, офицер третьего отдела абвера (занимавшегося контрразведкой) полковник Роледер был одним из тех немногих, кто знал о перехваченных сообщениях. Движимый желанием найти преступника, он пошел простым путем: самым тщательным образом изучил список лиц, состоящий примерно из сорока человек, которые пересекали границу Италии в тот период времени. В этом списке он обнаружил фамилию Мюллера, о котором ему было известно, что тот работает с Остером.
Отложив этот факт временно в сторону, Роледер дал задание своим агентам за рубежом сообщать ему любую информацию, которая могла бы пролить свет на произошедшую в Риме утечку. Однажды руководитель отделения абвера в Стокгольме полковник Вагнер сообщил ему, что новообращенный еврей по фамилии Ашер утверждает, что у него есть контакты с высокопоставленными лицами в Ватикане, и считает, что может быть полезным Германии, если она намеревается «запустить пробные шары» через Ватикан относительно заключения мира. Вагнер предложил использовать этого человека для проведения расследования, связанного с утечкой, непосредственно в Риме. Ашера пригласили в Берлин. Он произвел на Роледера самое неприятное и отталкивающее впечатление; в то же время Роледер обратил внимание на то, что тот, безусловно, умен. Взвесив все за и против, полковник счел кандидатуру Ашера приемлемой и решил поручить ему провести расследование. Вскоре Ашер, получив соответствующую сумму денег, был уже на пути в Рим[208].
Две недели спустя Ашер вернулся и представил Роледеру доклад о проделанной работе, который, по словам полковника, «логически убедительно и окончательно» указывал на то, что «злодеем», виновным в утечке, может быть только Мюллер. К докладу прилагался внушительный и впечатляющий список «информаторов», которые якобы были использованы Мюллером. Список включал имена священнослужителей из Милана и Генуи, а также третье по занимаемому посту лицо в Ватикане, с которым якобы общался отец Ляйбер. Вооружившись всей этой информацией, Роледер направился к Остеру, которого он застал беседующим с Донаньи. Выслушав его, оба были крайне взволнованы; Остер настаивал на том, что все утверждения Ашера являются полной чушью и инспирированы конкурирующей группировкой в Ватикане, которая пытается таким образом очернить Мюллера и его друзей. Видя, что прийти к согласию не удается, все трое направились к Канарису. Адмирал, по словам Роледера, «под влиянием Остера» заявил, что он считает представленные материалы «неубедительными» и откладывает принятие решения по этому вопросу.
Возникла ситуация, где лисья хитрость уже не действовала. Только прямой приказ мог заставить замолчать низшего по званию Роледера. Мюллера вновь вызвали в Берлин, где с ним на этот раз долго беседовал Донаньи; их беседа происходила в одном из общественных мест рядом с железнодорожным вокзалом. Донаньи показал Мюллеру доклад Ашера и те обвинения, которые Роледер выдвинул против Мюллера на основании этого доклада.
Необходимо, чтобы в досье по этому вопросу был документ, опровергающий подобные обвинения; также, подчеркнул Донаньи, некоторое время Мюллеру не следует появляться на Тирпиц–Уфер. Баварец отправился к своему другу, адвокату Максу Дорну, который был ему многим обязан, и в его офисе надиктовал Дорну ответ на все обвинения, который адвокат сам же напечатал на машинке, после чего этот документ был своевременно передан Канарису.
Канарис вызвал Роледера – это произошло спустя три дня после их последней встречи – и сказал ему, что, всесторонне изучив данный вопрос, он пришел к выводу, что его следует закрыть, а от Ашера избавиться. Полковник протестовал против этого, особо подчеркивая то, что Остер по–прежнему продолжает работать с Мюллером; Роледер и представить себе не мог, что Остер является организатором всего этого дела; он думал, что Мюллер предпринимал все по своей собственной инициативе. Так как адмирал продолжал настаивать на своем, Роледеру не оставалось ничего иного, как подчиниться.
Таким образом, непосредственная угроза миновала, а с ней и повод для Гитлера отомстить Ватикану, что он мог сделать в то время весьма эффективно, поскольку руки у него были тогда развязаны, как никогда до или после этого. 22 сентября 1944 года подчинявшиеся Кальтенбруннеру следователи СД, ведшие дело об «июльском заговоре», наткнулись в Цоссене на неприметный сейф, содержавший массу документов, хранившихся в личном архиве Донаньи, включая «доклад Х» и множество других подобных материалов, на основании которых можно было выдвинуть обвинения в серьезных государственных преступлениях. Однако подходящее время для удара по Ватикану уже прошло, было поздно как потребовать от Святого престола подробных объяснений, так и предпринять в его отношении какие–либо репрессивные меры. Четырьмя месяцами ранее Рим был уже занят союзными войсками, и обстановка была неподходящей как для каких–либо «карательных» мер в отношении Ватикана, так и для аналогичных действий по отношению к церкви внутри самой Германии.
Ватиканские контакты: краткий обзор и некоторые итоги
Такова история ватиканских контактов 1939—1940 годов и их ближайших последствий. То, в каком свете Пий XII предстает в ходе этих событий, является практически беспрецедентным в истории папства; по крайней мере, подобные аналоги найти очень сложно. Он рискнул и проиграл. Однако на этот риск, как бы он ни был велик как для церкви, так и для него самого, он пошел ради самого великого дела – всеобщего мира. После того как союзники вошли в Рим в 1944 году, один английский официальный деятель сказал отцу Ляйберу: «В своих усилиях добиться мира Пий XII вышел за рамки возможного для папы».
Понтифик был по натуре сдержан и даже несколько стеснителен и застенчив. Всегда, когда это было возможно, он занимал примиряющую позицию, стараясь сдержать конфликт, что, в частности, видно из его высказываний в адрес германского посла во время новогоднего праздника 1940 года. Простое изучение сохранившихся документов времен его папства (Пий XII уничтожил лишь те, которые носили сугубо личный характер) не позволяет по справедливости оценить ту твердость, на которую он был способен и которую проявил, сталкиваясь с некоторыми проблемами в отношениях Ватикана с Третьим рейхом. Сохранившиеся документы не дают представления также и о том, какие чувства он лично испытывал в то судьбоносное время. Об этих чувствах можно судить лишь по тем замечаниям, которые он сделал, когда давал согласие отцу Ляйберу выступить в роли посредника между германской оппозицией и Англией, и особенно тогда, когда предпринял секретные шаги по предостережению Бельгии и Голландии, а также после 10 мая 1940 года, которые стали достоянием гласности. Когда рано утром он узнал о начале вторжения, он немедленно потребовал подготовить протест в связи с агрессией нацистов против нейтральных стран. Кардинал Маглионе подготовил соответствующее краткое заявление, которое он предложил напечатать за подписью папы в этот же вечер в «Обсерваторе Романо». Пий XII с ходу отверг это предложение, подчеркнув, что для сложившейся ситуации написанное заявление не подходит. Такую же точку зрения он вновь высказал, когда Маглионе подготовил проект письма папы, которое также должно было быть напечатано в ватиканском печатном органе. Было уже восемь вечера, и нужно было срочно принимать решение. И папа решился на более смелый и прямой шаг, написав послания с выражением симпатии всем трем подвергшимся агрессии государствам – Бельгии, Голландии и Люксембургу. Эти послания он написал сам и собственноручно напечатал их на своей пишущей машинке. Поскольку было уже поздно, он не стал дожидаться, когда под этими посланиями поставит свою подпись также и Маглионе, а подписался и за себя, и за него.
