Второй двор несколько меньших размеров, но точно так же как и первый вымощен каменными плитами в шашку и обрамлен с боков двухэтажными галереями, где продольные гребни на черепичных кровлях являют собою целый ряд искусно выточенных каменных кружев. Посредине двора возвышается громадная бронзовая ваза-курильница, которой насчитывают уже более 2000 лет существования на этом месте, при этом самом храме. Миновав вазу, вы поднимаетесь на гранитный помост широкого и перспективно углубленного портика самого храма. Перед входом опять стоят корейские львы из литой бронзы на массивных пьедесталах, а несколько в сторону от них — священные деревца, огражденные решетками. На краю гранитного помоста, разделяя главный проход на две равные части, стоит другая бронзовая и тоже очень древняя ваза-курильница с рельефно-чеканными изображениями драконов.
Навес и фронтон портика это опять-таки целый мир фантастических позолоченных кружев, поддерживаемый несколькими рядами позолоченных колонн, по которым спиралью обвиваются змеевидные чешуйчатые драконы великолепной рельефной работы. Глядя на эти колонны, остается только изумляться высокому искусству старых мастеров Китая. В самом деле, как это хорошо и как своеобразно!"
Вступаем во внутренность храма. Тишина, прохлада, полумрак… И в этом полумраке из глубины капища, сквозь дымку священного курева, сверкают кое-где блики золота и дорогих наалтарных парчей. Позолоченные изваяния высоких идолов окутаны вверху таинственным мраком, в котором лиц их почти не видно, и перед каждым из них горят в высоких подсвечниках по несколько красных восковых свечей и струится дымок священного курева из темных бронзовых курильниц.
Молящихся довольно много, и между ними постоянное движение: одни уходят, другие приходят, ставят свечи, втыкают в белый пепел курильные палочки, кладут к подножиям алтарей связки бумажных ямбов, тихо ударяют три раза в ладоши, чтобы вызвать к себе духа, которому хотят помолиться, затем опускаются на колени и творят земные поклоны, а иные, желая узнать насчет чего-нибудь волю неба, гадают на священных палочках, для чего подбрасывают их кверху и, смотря по тому, как они лягут при падении на циновку, угадывают благоприятное для себя или неблагоприятное решение. Но все это делается тихо, чинно, так что в храме слышен только шелест шагов да жужжащий гомон сдержанного говора шепотом.
Вскоре к нам подошел бритоголовый бонза в желтом облачении и слегка поклонился с вопросительною миной. Мы объяснили ему через проводника, что желали бы получше рассмотреть лица богов и гениев. Бонза тотчас же вынул из ближайшего канделябра свечу и стал освещать ею одно за другим лица идолов, для чего иногда влезал даже на их пьедесталы. Все эти лица очень экспрессивны, а иные даже слишком утрированы в своей выразительности, в особенности те, у которых гневное выражение, и надо отдать справедливость древним художникам: они вполне обладали искусством придавать своим изваяниям достодолжную выразительность и индивидуальный характер. В числе других нам показали одну деревянную статую, пояснив, что это — изображение какого-то писателя.
— Не Конфуция ли, — спросил я, — или Лаодзы?
Бонза в ответ пробормотал нам что-то, чего гид не сумел или не захотел перевести, и таким образом вопрос мой остался без ответа.
Выходя уже из храма, заметил я, между прочим, в притеюре, под портиком, подвешанные к потолку модели сампангов и джонок с парусами — жертвоприношение мореходов. Это как нельзя более напомнило мне точно такой же обычай, существующий у финнов: тоже подвешивают модели корабликов в своих кирках. Но любопытно было дознаться, откуда взялась такая общность обычая?
* * *
Вечером отправились мы в китайский театр, в английском участке европейского города. Он находится в одной из задних, специально китайских улиц и расположен в глубине открытого с улицы двора или глухого переулка, по бокам которого с обеих сторон идут открытые галереи, где помещаются обширный ресторан и еще более обширная чайная, принадлежащие театру. Над входом в театр, во всю длину фасада тянется вывеска, размалеванная разными фигурами и сценами и транспарантно освещенная сзади газовыми рожками, а снаружи иллюминованная китайскими фонариками. Вход совершенно такой же, как в обыкновенных наших театриках-балаганах, и при входе касса. С нас как с европейцев взяли за билеты по доллару; китайская же публика за лучшие мета платит не более двух шиллингов, а в задних рядах — по несколько центов. Зала освещена газом. Партер наполнен рядами отдельных столиков и вокруг каждого из них расставлено по шести стульев, которые заняты исключительно мужскою китайскою публикой. Здесь каждому зрителю подают презент — чашку чая и кальян с табаком, право на которые приобретается оплаченным местом. По бокам и позади партера тянется нижняя галерея с дешевыми местами, предназначенная для простонародья, а в верхнем ярусе устроены места для дам и семейные ложи; над каждой ложей ради прохлады качается особая панка. Сцена приподнята над зрительною залой аршина на два с половиной и окружена тоненькою баллюстрадой, которая прерывается в середине, в том месте, где должна быть рампа, заменяемая здесь железным прутом, к коему прикреплено шесть ламп с рефлекторами, обращенными внутрь сцены. Кроме этих ламп, сцена освещается еще сверху из-за подзоров и с боковых колонок фонарями и газовыми рожками. Вверху, по бокам переднего подзора вырезаны из картона и пестро раскрашены два дельфиновидные дракона с чудовищными мордами, назначение коих охранять сцену и актеров во время действия от покушения злых духов, которые нередко имеют причины личного неудовольствия на бедных артистов за недостаточно страшные и чересчур уже карикатурное их изображение. Ни кулис, ни боковых стенок на сцене не имеется, а есть только в глубине ее одна задняя переборчатая стена, в которой устроены по бокам две двери, завешанные портьерами с изображением драконов, долженствующих оберегать от злых духов уборные. Из правой двери артисты выходят на сценические подмостки, а в левую удаляются со сцены. Украшением задней стены, между прочим, служит зеркало и по бокам его пара европейских круглых или так называемых конторских часов; но зачем именно пара, этого я уже объяснить не умею. Вероятно, просто для симметрии. На одну из передних колонн обыкновенно вывешивается длинная афиша, гласящая крупными знаками о том, какая пьеса и какое именно действие оной идет на сцене. Это совершенно необходимо, потому что пьесы у китайцев очень длинны и изобилуют количеством актов, так что нередко одна пьеса идет в течение двух и даже трех представлений, начинающихся с утра и прерываемых за полночь. Зритель, не попавший к началу, может купить себе в кассе подробную программу или либретто пьесы и тогда, благодаря вывешенной афише, ему легко уже ориентироваться относительно действия.
Я уже говорил о китайско-малайском театре, описывая наше пребывание в Сингапуре. Теперь мне остается только дополнить мое тогдашнее сообщение несколькими новыми сведениями и наблюдениями, отметить сходство и разницу в приемах игры и сценической обстановки между сингапурским и шанхайским театрами. Сделать это тем легче, что мы случайно попали сюда на представление той же самой пьесы. Вероятно, в нынешнем году она является модною новинкой, так как публика и там, и здесь смотрит ее с большим одушевлением и любопытством.
Музыканты помешаются на сцене же, но не у задней стены, а сбоку, и прикрываются с фланга от публики небольшою переносною ширмой. Аккомпанементом пению служат только гитары, скрипки и кастаньеты, так что обычного шума музыка здесь не производит, вводя шумные инструменты только в места патетические, да в антрактные интермедии. Быть может, в этом уже сказалось некоторое влияние европеизма, как и в газовом освещении или в подобии рампы и в подзорах. Появлению каждого действующего лица непременно предшествуют несколько ударов в там-там, и чем существеннее или важнее лицо, тем удары сильнее и число их больше. Костюмы великолепны и покроем своим относятся сполна к доманьчжурской эпохе, причем замечательно, что женская одежда с тех пор почти не изменилась, тогда как современный мужской костюм принял в себе немало маньчжурского. Китайцы вообще большие мастера в декламации, а здесь на нее обращено особенное внимание: актеры произносят свои речи величественно и мерно, с сильными повышениями и понижениями голоса, причем и каждый их жест, каждое движение и вся мимика размерены и рассчитаны заранее. Здесь, говорят, преобладает классическая традиция, и потому даже в грубых и тривиальных местах, неизменных в каждой пьесе и наполненных чересчур уже крупною и часто непристойною (с нашей точки зрения) солью, артисты продолжают сохранять свой возвышенный тон и величественный жест; но от этого будто бы их скабрезности и шутки выходят еще забавнее. Вероятно, это и действительно так, судя по тому, что дружные взрывы хохота публики иногда сопровождали самые, по-видимому, серьезные диалоги.
