Из подробного описания чина погребения патриарха Иосафа, которое приводит Н. И. Новиков,[134] можно сделать однозначный вывод, что, за исключением некоторых незначительных деталей, все элементы траурного ритуала первых лиц государства в духовной или гражданской сфере совпадают. В подробном соблюдении государственного ритуала проявился дуализм власти в России XVII в. На похоронах царя роль главного участника и руководителя действия отдавалась патриарху, на патриарших похоронах главным лицом был глава светской власти, т. е. царь. Алексей Михайлович своим появлением определял начало шествия и окончание действия, своим примером показывал окружающим порядок прощания с телом – целование в руку и митру. За гробом следовали высшие чины духовенства, в данном случае заменяя собой группу ближайших родственников. Погребение происходило в традиционном месте. Процессия, колокольный звон, время и принцип захоронения, раздача милостыни, ритуальная еда, наличие символов власти – лампады, посоха, митры – соответствовали набору ритуальных действий и элементов, ставших традиционными при траурных мероприятиях лица определенного статуса.
Как и при погребении членов правящей семьи, сформировавшийся ритуал сохранялся также при последующих похоронах высших духовных лиц. Как и при царском погребении, при свежей могиле духовного лидера, происходили дежурства – сорок дней «денно и нощно» читали псалтырь.
Для того чтобы понять всю торжественность погребения первых лиц государства, следует сравнить их с похоронами простых людей. С простолюдинами не было никаких церемоний. Автор «Точного известия о. крепости и городе Санкт-Петербурге…»[135] приводит свидетельства о похоронах обычных людей уже в новой столице русского государства: «Завернув тело в рогожу, привязывают двумя веревками к жерди, и затем два человека его уносят или увозят в санях, как я видел своими глазами, совершенно нагим, и хоронят без песнопений, колокольного звона и провожающих».[136] Похороны простолюдинов составляли, как видно из этого описания, разительный контраст с церемониалами людей значимых.
Воспоминания о похоронах как об очень важном ритуале, существенно различающемся в разных странах и являющемся показателем общей культуры общества, оставили практически все иностранцы, посещавшие нашу страну. Конечно, крайняя бедность проводов обыкновенных людей, особенно в сравнении с пышностью похорон людей известных, не могла не найти отражения в этих произведениях. Иностранцам казалось странным такое зачастую непочтительное отношение к смерти, выказываемое русскими в случаях, когда дело не касалось похорон представителей высшего общества.
Брауншвейгский резидент Вебер так описал русские похороны: «В Петербурге в случае смерти простолюдина выставляют его прежде на улицу, зажигают перед ним восковую свечу и просят у прохожего подаяния на погребение умершего. Сердобольные прохожие люди кладут около свечи деньги, и если близкие покойника или те люди, которые хотят снести его в могилу, найдут, что собранным подаянием достаточно оплачивается их труд, то кладут покойника в рогожу, увязывают в ней, и повесив его вроде мешка на шесте, взваливают на плечи двум из среды своей носильщикам и таким образом несут на кладбище, уговорив еще нескольких приятелей покойного проводить его до могилы».[137]
При всей кажущейся невероятности действа и очевидной субъективности свидетельств, оба мемуариста пишут, по сути, об одном: о жердях и рогоже, используемых при погребении, отсутствии каких-либо ритуалов и непочтительном отношении к телу умершего бедного человека.
Многие иностранцы указывали на использование выдолбленных бревен в качестве гробов. Так, Вебер, рассказывая о рынке в Москве, замечает: «На этом же рынке стоит и несколько тысяч гробов различной величины, это просто выдолбленные бревна в виде корыта, с крышею, несколько заостренною кверху. Как только умирает простолюдин, близкие его покупают подобный гроб и в нем несут его для погребения в могилу».[138] Это замечание подтверждает версию о существовании промысла изготовления гробов и похоронного инвентаря в стране. Необходимость приобретения всего нужного для погребения, особенно учитывая скорость в захоронении мертвых тел, существовала у всех сословий русского общества, вплоть до самой его верхушки. Это поддерживало деятельность ремесленников, вовлеченных в данное производство.
По воспоминаниям жившего в Петербурге с 1736 по 1737 г. датчанина Петера фон Хафена, приведенным в книге «Путешествие по России»,[139] обычно похороны и проводы умершего простолюдина не производили большого впечатления. «Однако я часто наблюдал, – пишет мемуарист, – как лишь два парня приходили с телом, неся его на доске почти совершенно нагое и на плечах примерно так же, как носят муку к пекарю. Либо же в лучшем случае в выдолбленном бревне, если покойный был сколько-нибудь благородным человеком. При этом не было никакого сопровождения или церемонии».[140]
Некоторые русские традиции были непонятны представителям иной культуры. Так, датский посланник Юст Юль[141] указывал на поражающую иностранцев русскую традицию закладывать покойнику в руку после отпевания записку, что вызывало недоумение и различные толкования. Иностранцы строили различные предположения, в частности, думали, что эти записки являются паспортами для пропуска усопшего в рай. Но на самом деле записка носила информацию об имени, возрасте, звании, дне смерти покойника и о том, что все грехи ему отпущены по власти, данной священнослужителям «разрешать и вязать». Юст Юль определил: данная записка кладется в гроб не в качестве паспорта для пропуска покойника в рай, как ошибочно утверждают в своих описаниях почти все путешественники по России, а для того, чтобы в случае, если какое-либо истлевшее тело откопают, то из этой записки можно будет узнать, что похоронен христианин и кто он такой.
ГЛАВНЫЕ ПОХОРОННЫЕ ЦЕНТРЫ ДОПЕТРОВСКОЙ РОССИИ
Представителей высшей социальной группы общества хоронили в особых местах – похоронных центрах. Часто употребляемый в данном контексте термин «некрополь» кажется не вполне подходящим для православного государства. Более правильным является употребление русских слов «кладбище», «погост», «усыпальница» (высокий стиль) для определения места захоронения мертвых тел.
К XVII в. главными погребальными центрами в столице государства становятся находящиеся на территории Московского Кремля Архангельский собор (место захоронения мужчин) и Вознесенский монастырь (место упокоения женщин – представительниц правящего дома). По определенным причинам могли произвести захоронение и в другом месте.
Собор Святого Архистратига Михаила (Архангельский собор)[142]
Собор Святого Архистратига Михаила (Архангельский собор) в Кремле был усыпальницей великих князей и русских царей. В старину он назывался церковью Св. Михаила на Площади.
Ныне существующий собор возведен итальянским зодчим Алевизом Новым в 1505–1508 гг. на месте уже существовавшего храма. Первая деревянная церковь, освященная в честь предводителя небесного воинства и покровителя русских князей в ратных делах святого архистратига Михаила, построенная в XII в., постепенно ветшала и в 1333 г. была перестроена в камне по приказу великого князя московского Ивана Калиты.
По преданию, новый храм возводился в благодарность за избавление Руси от страшного голода 1332 г. и завершал ансамбль площади, где уже стояли храмы Спаса-на-Бору, Св. Иоанна Лествичника и Успенский собор. Со времени захоронения в нем Ивана Калиты Архангельский собор приобрел значение государственной усыпальницы мужчин – представителей правящего дома. Сведений об этом храме имеется немного, но, вероятно, в нем появились приделы во имя святых покровителей сыновей Калиты Симеона и Андрея, там погребенных. В 1505 г. по приказу великого князя Ивана Васильевича обветшавшую церковь разобрали, и началось строительство новой, закончившееся уже при его сыне великом князе Василии III. Церковь освятил митрополит Феогност.[143]
Росписи собора на протяжении веков менялись, поновлялись. Более ранние фрески сохранились в дьяконнике, где была устроена усыпальница царя Ивана Грозного. Сохранившаяся до сего времени роспись относится к середине XVII в. – времени правления царя Алексея Михайловича. Выполняли ее Степан Резанец, Симон Ушаков, Федор Зубов и др. Опытные мастера по традиции повторяли композицию и рисунок фресок своих предшественников XVI в. Вместе с тем в их работе присутствуют появившиеся в то время антропоидные элементы в формах надгробий, распространение покровов, парсун и, возможно, деревянных изображений погребенных, причисленных к лику святых. Специалисты сравнивали росписи Архангельского собора с историей в лицах, однако украшавшие стены собора изображения представляли собой не портреты, а, по словам летописца, «воображены подобия князей».[144]
